Но затем глазам предстало море: голубой простор, усеянный алмазными искрами, вначале блеснул между пиками, а потом развернулся во всю необъятную ширь: на первых порах Али никак не мог поверить, что он целиком состоит из воды, в чем - со смехом - уверяли его более искушенные в странствиях спутники; и Али, охваченный ужасом и восторгом, поскакал вниз навстречу слабому прибою, однако, натянув поводья, удержал коня перед наползавшей на песчаный берег пенистой волной, в точности как девушка, опасаясь запачкаться, подбирает юбки. Лорд Сэйн, подъехав ближе, повелительными жестами приказал сыну войти в воду, на что Али не решался - возможно, не веря, что его родитель и в самом деле этого хочет. "Вперед, сударь! - вскричал лорд Сэйн на своем наречии - и уж смысл этой фразы был для Али ясен. - Вперед, говорю!" - "Мальчик не умеет плавать, милорд", - откликнулся по-новогречески предводитель отряда, на что лорд Сэйн ответил: "Конечно, не умеет! Зато умеет его лошадь!" С этими словами он ударил лошадь Али кнутовищем по холке и, когда она шарахнулась, ударил еще раз. Али - стараясь уберечь коня - обернулся и вперил в мучителя яростный взгляд - но лорд Сэйн, разом взбешенный и обрадованный отпором, опять указал на море. Растерянный юноша помедлил, словно колеблясь перед выбором - противостать отцу или Пучине; затем резко натянул поводья, развернул коня, хлопнул его пятками по бокам - и конь, пустившись по берегу вскачь, с готовностью ринулся в волны! У Али перехватило дыхание от холода - хотя англичанам это море представлялось столь же теплым, что и чашка чая на светском рауте, - и от того, что влага, мгновенно пропитавшая его одежду, словно бы намеревалась завладеть им и стащить в глубину, - однако он в беспричинном неистовстве понукал лошадь, не заботясь, утонет ли он или выберется на другой берег - если есть такой! Конь поплыл уверенно и безбоязненно, пока все четыре его ноги не оторвались от дна (да, он умел плавать, как и все млекопитающие, от кошек до слонов, - но только если они сами на это решаются или же испытывают надобность). В лицо Али полетели брызги, он почувствовал вкус соли - невероятно! - и чуть не соскользнул с мокрого хребта, однако удержался - и странный восторг охватил его! Когда большая волна, девятая по счету (известно - во всяком случае, поверье широко распространено, - что каждый девятый вал превосходит величиной предыдущие), едва не накрыла бесстрашного коня с головой, Али, с трудом удерживаясь в седле, повернул его обратно к берегу. Выбравшись на берег - подобно Тесееву быку, - он с удивлением обнаружил, что стоит ярдах в пятидесяти от того места, где вступил в воду: читателю понятно, вследствие чего он там оказался, но Али об этом понятия не имел. По отмели к нему скакали сулиоты: восхищенные его отвагой, они вскинули в воздух и разрядили свои ружья - принятый у них способ выражения сильных чувств. Лорд Сэйн оставался там, где был; из-за морской соли, разъедавшей глаза, Али плохо различал выражение его лица и потому не мог узнать, что на нем читалось - довольство, презрение или же предвестие новых суровых требований.
Далее путешественники спустились к югу по 6epeгy до Салоры, к порту Арта в Амбракийском заливе, чтобы морем добраться до более крупного порта Патры, откуда, по сведениям лорда Сэйна, военный бриг вскоре должен был отплыть к Мальте, а затем отправиться к острову Альбион - новой и в то же время наследственной отчизне Али. Однако между Салорой и Патрами пролегало морское пространство, которое предстояло пересечь, и лорд Сэйн провел день в уютном садике при гостинице в Салоре, где капитаны имели обыкновение подкреплять свои силы и обмениваться новостями; там лорд угостил сына пловом, приправленным соком из лимона, который он сорвал с дерева, нависшего над столом, и парой зажаренных на рашпере восьминогих морских гадов - осьминогов: их он не позволил сыну отослать прочь. Успешно - как тогда казалось - завершив переговоры, лорд Сэйн на следующий день взошел с сыном и командиром своих солдат на борт небольшого греческого сайка, чья команда насчитывала сорок человек, арсенал же составляли четыре пушки. При благоприятной погоде и легком ветерке судно к полудню покинуло гавань.
Греческие корабли держатся в непосредственной близости от хорошо знакомых берегов, и греческие моряки, при всем своем умении, испытывают беспокойство, если не видят суши, - возможно, это же чувство посещало и тех, кто вел многовеслые корабли к Илиону, - и потому наши путники смогли проплыть невдалеке от развалин Никополя, а позже созерцать белесую Луну в голубом небе над бухтой у Акциума - там, где был завоеван и утрачен Древний Мир, - там, где Клеопатра, вопреки своей блистательности, не блеснула полководческим талантом, - но о событиях этих Али не имел ни малейшего понятия, а его отец не питал к ним ни малейшего интереса. С наступлением ночи поднялся ветер, и море заволновалось; ввиду столь сильного ветра, который - как судовая Команда решила демократическим большинством голосов - вскоре должен был перерасти в бурю, постановили убрать паруса, закрепить штурвал и отдаться капризам Эола, пока непогода не стихнет; однако лорд Сэйн сумел настоять на своем и, хотя ураган крепчал, распорядился опередить его. Капитан судна, будучи не в силах противиться, велел европейцам покинуть палубу и настоятельно посоветовал им молиться - чем и занялись его подопечные, каждый на своем языке. Али, не бывавший ранее на корабле ни при какой погоде, вообразил, что настал его смертный час, - обычный страх свежеиспеченных путешественников, в тот час разделявшийся иными Матросами, от которых можно ожидать большей опытности; но, когда Али изрядно пошвыряло от стены к стене в душной каюте, он не выдержал и вновь поднялся наверх. На палубе, которую полировали волны, хлеставшие через планшир, и где рулевой был крепко привязан к Штурвалу, сидел лорд Сэйн, облаченный в широкий черный плащ; прислонясь к Мачте, он с улыбкой устремил в простор недвижный взгляд и упивался неистовством Посейдона так, словно сам его вызвал.
В Патрах, куда судно прибыло, едва не опоздав, путников подняли на борт британского военного брига едва ли не в ту же минуту, как он отчаливал от пристани в открытое море и далее - мимо Миссологи, через врата, образованные двумя высокими Мысами, Араксом и Скрофией, - унося с собой благородного лорда и его трофей - Сына; подобно тому, как лорд Элджин увозил с собой мраморные детища этой прекрасной, несчастливой страны. Привет тебе, Эллада, привет без меры и счета! Все, что было у тебя похищено - твоя Свобода, плоды твоего Гения - непременно будет тебе возвращено, когда созреет Пора - и гораздо скорее, нежели мыслит твой Угнетатель!
На борту брига, направлявшегося теперь в открытое море, находился еще один пассажир-англичанин - ученый лингвист, обладавший кроткой пытливостью, присущей лучшим представителям этой породы. Это был невысокий и округлый человечек - с круглой головой, круглым брюшком и круглыми глазами за стеклами круглых очков; лорд Сэйн договорился с этим джентльменом, чтобы тот во время плавания наставлял Али в Английской Речи. "Уроки должны продолжаться и на дне морском, случись нам туда попасть", - добавил развеселившийся лорд. Али оказался способным учеником, с природным даром к языкам, который, не переселись юноша в другие края, несомненно, пропал бы втуне; скоро Али начал кое-что понимать из речей отца, обращенных к нему за бокалом портвейна, а также из его жестокого подтрунивания над округлым лингвистом - к примеру: "Сэр, ваша комплекция так напоминает пузырь, что, держу пари, свались вы по несчастью за борт, прекрасно удержались бы на поверхности - не испытать ли нам эту теорию на практике - что на это скажете, сэр? Не желали бы споспешествовать прогрессу Науки подобным экспериментом? Мы письмом сообщим Королевскому обществу, увенчался наш опыт успехом или же нет", - и многое другое в том же духе, а коротышка-доктор в ответ лишь кланялся - улыбался - и покрывался испариной, словно ему были памятны похожие шуточки его сиятельства.
Так оно и шло, пока голубая пучина не приобрела наконец зеленый цвет и перед удивленными глазами Али не возникли призрачные утесы Дувра. Юноша достиг края света - куда более далекого, чем представлялось воображению! - и, мнилось ему, целый год волшебным образом миновал за время путешествия: ведь здесь наступила уже настоящая Зима, о чем свидетельствовали и тучи, катившиеся по небу так низко, что, казалось, можно до них дотронуться, и эта сырая прохлада, и этот туман; ничуть не бывало! - воскликнул его Наставник: Лето в самом разгаре - так пусть Али подождет и увидит, что принесет с собою Зима! Молодому человеку поневоле пришлось пересесть в шлюпку - выбора не было! - которая и доставила его в Плимут, где прибытия хозяев ожидал камердинер и мажордом лорда Сэйна.
Этот человек оказался, как подумалось Али, самым что ни на есть надлежащим проводником по стране, куда он прибыл, - иссохшим как Труп, белым как Кость и безмолвным как Могила. В невзрачной гостинице, куда он их привел, - албанский костюм Али привлек внимание всех уличных зевак - камердинер (далее именуемый фактотумом) разложил на кровати одежду, предназначенную для юного Сэйна, а именно: сапоги, чулки, штаны, льняную сорочку, жилет из буйволовой кожи и бутылочно-зеленый сюртук, - чтобы облачиться во все это должным образом, Али, испытывая мучительный стыд, вынужден был просить содействия у костлявого спутника. Полностью привести себя в порядок времени, впрочем, не было, даже если бы Али владел всеми тонкостями этой процедуры, - как не было времени и подкрепить силы закуской или отдыхом: ибо нанятый экипаж уже стоял у ворог, и лорд Сэйн в неистовой спешке распорядился погрузить в него багаж и велел своим Спутникам поместиться внутри. Причина для скорейшего отъезда была, вероятно, связана с договоренностью между ним и Капитаном Брига, который добрался до той же Гостиницы, как раз когда экипаж лорда Сэйна вырвался из города на серые английские просторы. Несчастный Али, туго стиснутый панцирем из шерсти и кожи, был в довершение зажат между отцом и труповидным фактотумом - оба, к его изумлению, немедля погрузились в сон, несмотря на то, что карета колыхалась из стороны в сторону, - и, пока экипаж мчался на север, юноше ничего не оставалось, как только размышлять о своем положении.
"Я стал тенью себя самого, - думал он. - Нет у меня страны, кроме этой, облачной и туманной; нет одежды, кроме чуждого мне платья отцовских соплеменников. Единственное существо на земле, меня любящее, - та, кто истинно знает меня и мое сердце, отделена безбрежным океаном; у меня отнят язык - а с ним и то, что он один мог выразить, - и новый забивает мне рот, точно прахом. Не доподлинно ли я мертвец - и не в стране ли я мертвецов?"
Однако же, пока мы исследовали происхождение нашего героя и его предысторию, сам он (едва только покинувший детский возраст) продолжал сидеть в старинной шотландской башне перед чудовищной загадкой - убийством его отца; продолжал сидеть, поскольку ноги отказывались ему повиноваться! Что за беседу, оставаясь недвижим, ведет он со вздернутым телом, устремившим на него безжизненный и бессмысленный взор, сказать невозможно: есть такие мгновения в жизни, которые слова могут лишь оболгать, будучи всего лишь словами, плодом осознанной мысли - а мыслить Али был тогда совершенно неспособен.
Немного опомнившись, он встает, берется за подвешенный на поясе острый ятаган (подарок, как сказано, его покровителя - паши) и перерезает веревки, которые опутывали тело его отца подобно тому, как паутина обвивает беспомощную жертву. Али крепко сжимает ужасный груз в сыновнем объятии - или его подобии, - чтобы громадный труп не рухнул на пол; и со всей возможной осторожностью опускает его на каменный пол - пытается освободить мертвеца от пут, не понимая, зачем это делает, но зная, что должен хоть как-то действовать, - и тут слышит и видит, как по тропе поднимаются к нему люди.
Впереди - Дозор: два Стражника (только двух в состоянии представить Старинный Королевский Город, в пределах которого находятся дом и башня) и арендаторы лэрда с факелами, которыми они освещают дорогу. Али не приходит в голову задуматься, почему они собрались вместе - и откуда узнали о случае, требующем их вмешательства, - он ничего не понимает - и долгое время неспособен узнать своих соседей, не в силах даже поверить, что перед ним существа из плоти и крови.
Первым на крохотной малорослой лошади, сивой от старости, ехал стражник постарше и важнее с виду, в такой же сивой треуголке; пешком он передвигался бы живее, но полагал, что это умалит его достоинство. При нем были кинжал и палаш; его пеший сотоварищ нес мушкет и веревки. У входа в башню все остановились, долговязый стражник спешился - взял у Горожанина факел - и просунул его в дверь, чтобы осветить Али, склонившегося над телом отца.
Лэрд! - раздается возглас. Это лэрд! Это мальчишка-турок! Это он! - Новости передаются из уст в уста, и стоны ужаса перемежаются гневными выкриками. Еще мгновение Али неподвижен: он словно бы оказался на сцене, явившись зрителям при свете факелов. Когда он, поднявшись, делает шаг навстречу незваным гостям, прокатывается тревожный гул, и высокий стражник хватается за оружие.
"Как вы здесь оказались?" - спрашивает Али: только сейчас до него начинает доходить поразительная своевременность появления в этом мрачном углу Дозора, явно готового встретить беду.
"Мы получили известие, сэр", - веско заявляет старший.
"Известие! Вот как, и что же в нем?"
"Такое известие, сэр, что оно привело нас сюда. Но слишком поздно, слишком поздно".
"Что ж, - отвечает Али. - Тогда поспешите. Не стойте как чурбаны. Мы должны отыскать того - или тех, - кто совершил это деяние". Но стражники стоят, широко раскрыв глаза и даже не шевельнувшись - точно они и вправду колоды, да еще стоеросовые, - и он понимает, что преследовать никого не собираются и не станут никого искать где-то на стороне.
"Я ничего об этом не знаю", - говорит Али, однако стражник будто не слышит: глаза его устремлены на место преступления. "Сэр, - произносит он, - вы должны сдать оружие. Требую этого именем Закона". И только теперь Али замечает, что в руке у него меч - подарок паши. Им овладевает безумный порыв: дать отпор, изрубить эти бессмысленные лица. Но что-то его удерживает - хотя и не скажешь, что он передумал, ибо он не думает ни о чем, словно сон все еще не покинул его, - и Али протягивает меч стражнику, который со значительным видом принимает его. "Следуйте за нами, юный господин, - говорит он. - И не вздумайте сопротивляться, иначе худо вам!"
Несправедливость! Есть ли что ужаснее - знать о собственной невиновности и все же быть обвиненным - нет, видеть свою вину доказанной столь неопровержимо, что вы чуть ли не готовы поверить в нее сами, несмотря на чистую совесть? И насколько сильнее ваш ужас, если именно это преступление вы тысячу раз совершали во сне - и даже наяву, где-то в темных закоулках сердца?
Али позволил взять себя под стражу - не оказав сопротивления. Голову он держал высоко, но лицо его покрывала смертельная бледность. Стражник в треуголке не без усилия взобрался на свою клячу; его сотоварищ распорядился, чтобы шесть или восемь человек забрали труп - что они с великой неохотой и исполнили, привязав его к шесту наподобие подстреленной косули и взвалив шест на плечи; и так мрачный кортеж двинулся от приюта смерти: опутанный веревками лэрд и его связанный сын в сопровождении стражи, при свете факелов начали спуск. В конце тропы, ведшей от башни, толпа разделилась: одни направились к дому хозяина, чтобы возложить бренные останки в его Обиталище для должного осмотра и, возможно, оплакивания - по крайней мере, собаками; остальным предстояло препроводить сына в город, расположенный возле пристани, где - как ему было сообщено - его закуют в кандалы. Луна спустилась к черному морю, когда процессия достигла города и выяснилось, что кто-то уже поторопился разбудить Мирового Судью: тот уже стоял в дверях Острога - так в здешних краях называют караульное помещение, которое служит и зданием суда.
По приказанию судьи двери отворились, и Али ввели внутрь; светильники не рассеивали древний мрак, и судья, привычно сняв с удобного крючка потрепанную мантию, надел ее, поднялся на Скамью, с суровым видом, выражавшим сознание великой ответственности, оглядел собрание и потребовал, чтобы главный стражник дал показания; тот с подобающей краткостью поведал, как получил известие о том, что на холме затевается неладное; как собрал силы, вполне, на его взгляд, достаточные; как блюстители порядка поднялись по тропе - и проч., и проч. - и лэрд был простерт на полу, а молодой лэрд стоял над ним, вооруженный. Глаза всех присутствующих обратились на Али.
"Вы получили известие?" - вопросил судья.
"Да, если угодно вашей чести. О том, что чудовищнейшее злодеяние творится сию минуту в месте, именуемом Старой Сторожевой Башней на лесистом склоне холма".
"И это известие, по вашему мнению, было достоверным?"
"Достовернее некуда, ваша честь".
"Прошу позволения, но мне хотелось бы узнать, - заговорил Али, и судья, а также все, кто теснился у входа, пораженно застыли, словно не считали его способным к человеческой речи, - мне хотелось бы услышать из уст вашей чести и вашей милости, каким образом мне удалось замыслить подобное злодеяние и одновременно же послать - послать - послать известие о нем вот этим дозорным".
"Не шутите над правосудием, сэр! - прервал его судья. - Вы обвиняетесь в страшном грехе отцеубийства! В тех краях, сэр, откуда вы родом, оно, возможно, почитается всего лишь мелким правонарушением - и, насколько мне известно, вполне заурядным, - однако в нашей стране полагают, что оно противоречит всем законам естества - и будет рассмотрено со всей надлежащей твердостью - ручаюсь вам! - и покарано по всей строгости закона!"
"Я ни в чем не виновен, что и будет доказано", - ответил Али, однако голос его при этих словах дрогнул.
"Пятнадцать честных и верных людей, а также Суд Королевской Скамьи будут арбитрами в этом деле", - заявил судья. Шотландское жюри состоит из пятнадцати присяжных, хотя к югу от Чевиот-Хилс считают достаточным количеством двенадцать, ибо апостольское число не должно превышаться; на Севере же полагают, что чем больше - тем веселее. Судья поднял кривой ятаган, который Али передал служителям закона: "Если это не подсудное деяние prima facie, то я не знаю, чем это еще может быть".