Аннотация издательства: Евгений Иванович Фокин с мая 1943 года воевал в разведроте. Неоднократно участвовал в захвате "языков" на передовой и в ближнем тылу противника. Особая страница в боевой биографии автора - участие в дерзкой операции спецотряда по спасению в феврале 1944 года важнейших объектов в Кривом Роге. Достоверно и ярко описывает Е.И.Фокин детали службы и быта фронтовых разведчиков, то воинское мастерство, которому учил его командир - Герой Советского Союза В.А.Дышинский.
Книга "Хроника рядового разведчика" - несомненно, одна из наиболее познавательных и захватывающе интересных в ряду солдатских мемуаров Второй мировой войны.
Содержание:
Об авторе 1
Вступление 1
На Курской дуге, у селения Шляхова 1
Через Днепр. Дважды рожденные 6
"Язык" из-под Лиховки 10
Белые призраки 14
На краю бездны 18
Из песни слова не выбросишь 21
Зимняя жатва 22
По приказу Верховного 27
Командиры мужают рано 40
Плечо друга 46
Утренний моцион 47
Погиб, выручая товарища 48
В Болгарии 48
Мы помним тебя, Оля! 52
У каждого была своя война 53
Приложение 1. Выписка из политдонесения начальника политического отдела 37-й армии - 3 марта 1944 г. 56
Приложение 2. Наградной лист Шурупова А. Н. 57
Список иллюстраций 57
Примечания 58
Евгений Иванович Фокин
Хроника рядового разведчика
Об авторе
Родился в 1923 году в селе Сараи Рязанской области. В 1942 году добровольцем вступил в ряды Красной армии. Служил в подразделениях общевойсковой разведки, в том числе и во взводе Героя Советского Союза В. А. Дышинского. Принимал участие в большинстве операций, успешно проводимых им.
Дважды ранен и дважды контужен. Награжден орденом Отечественной войны 1й степени, Красной Звезды, медалями. Демобилизован по состоянию здоровья в 1946 году. После войны окончил Московское аэрофотосъемочное училище, позже Московский институт инженеров геодезии, аэрофотосъемки и картографии.
Инженер-геодезист. Кандидат технических наук.
В начале производственной деятельности работал в разных регионах страны, в том числе и в отдаленных горно-таежных районах Алтая, Забайкалья и Приамурья, позже в производственных организациях и НИИ Москвы и Подмосковья.
Печататься начал с восьмидесятых годов того века - в областных и городских газетах Благовещенска, Анжеро-Судженска, Новокузнецка, Перми, Кривого Рога и городах Подмосковья - Мытищах, Шатуре, Химках, в изданиях Министерства обороны, в журнале "Военно-исторический архив".
Живет в г. Мытищи, где и вышла в свет в 2004 году первая книга Е. И. Фокина "Тропами разведчика и первопроходца".
Вступление
Все дальше уходят в глубь истории годы войны. Но и времени неподвластно предать забвению лица друзей, выхолостить их из нашей памяти. В снах часто приходят они ко мне из той поры далекой юности, 18–20-летние парни, молодые и сильные, погибшие при захвате плацдармов, раздавленные танками на Огненной дуге, сраженные в яростных атаках при разведках боем, а чаще расстрелянные в упор перед вражескими траншеями в процессе поисков. Об одном из них - Герое Советского Союза гвардии лейтенанте В.А.Дышинском - я хочу рассказать особо, хотя его биография была типичной для поколения сороковых годов.
Дышинский... Когда я мысленно произношу эту фамилию, перед моим взором предстает, с одной стороны, образ командира и боевого товарища, с которым делил радости удач и горечь потерь, с другой - легендарного разведчика, полностью осмыслить который помогло время.
В скорбном молчании мы молча стоим на братском кладбище, перед невысокими надгробиями из темно-серого гранита, отполированными до зеркального блеска. В первом ряду слева покоится прах однополчанина Володи Дышинского.
...И ожили перед глазами лица друзей, живых и павших, тех, с кем не раз брали "языков", делили холод и голод, порой укрывались одной шинелью, ели из одного котелка. Разве можно забыть их? С Юрой Канаевым, Юрой Соболевым, Сергеем Усачевым, Володей Сидоркиным я ходил еще в курсантском строю в подмосковном поселке Лобня; с Дышинским, Пчелинцевым, Субботиным, Мерзляковым, Серовым, Хрящевым - судьба свела во время формирования дивизии; с Женей Воробьевым, со Славой Корзуцем - перед боями за Днепр... И, стоя перед могилой лейтенанта Володи Дышинского, перед могилами тех, кто, как и он, сгорел в испепеляющем огне войны, еще острее чувствуешь радость одержанной победы над сильным и коварным врагом и осознаешь, какой ценой она досталась.
С Дышинским нас свела и сблизила полная опасности жизнь фронтовых разведчиков, взаимная выручка и человеческое уважение друг к другу, его умение понимать людей, выявлять и максимально использовать их возможности, проявлять о них заботу. Мы были очевидцами или участниками событий и видели, как от операции к операции росло его воинское мастерство, шло его командирское становление. Работа на грани жизни и смерти быстро обнажает душу человека до самых ее глубин, и натура каждого из нас становилась предельно ясной, видимой и без рентгена. Нашему командиру были присущи исключительная смелость и отвага, умение мыслить и анализировать обстановку в условиях жесткого лимита времени, принимать нестандартные решения. Хороший разведчик - это художник своего дела. Разведка - это искусство. Мы знаем, что нет людей, которые ничего не боятся, тем более смерти. Ему тоже было не раз страшновато, но мы этого не видели. Он умел это скрывать, прятать в себе. А под началом такого командира и нам становилось не так страшно, и не было ничего невыполнимого.
Мы верили друг в друга так, как, может быть, не верили в себя, знали, что в критический момент каждого из нас раненого вынесут и с нейтральной полосы, и из ближнего тыла противника.
...На этом самом месте, где теперь стоим мы, в 1969 году стояла его мать, простая русская женщина, с руками труженицы, Наталья Дмитриевна. Если нам Дышинский помнится как командир, как боевой товарищ, то для наших матерей мы всегда дети, независимо от возраста...
Милые матери! Вы растили нас, желая каждому доброй судьбы. Вы хотели, чтобы мы выросли хорошими людьми, были трудолюбивыми, приносили пользу народу своему и Родине нашей. Вы провожали нас на грозную сечу и ждали нас, гнали от себя мысль, что мы можем не вернуться...
...Пока мы стояли перед массивными бетонными плитами, под одной из которых покоился прах бесстрашного однополчанина, нашего, командира взвода, перед моим взором, как кадры скоростной кинохроники, промелькнули события военной поры, связанные с его боевой деятельностью, события, очевидцем которых я был или о которых пришлось узнать со слов товарищей.
Да, не все дошли до Победы. Мы помним о войне. Но о ней надо не только помнить, но и знать, какой ценой завоеван мирный день. И если мы не будем громко и правдиво говорить о ней, она снова придет, только еще более зловещая и страшная.
На Курской дуге, у селения Шляхова
Ночь была неспокойной, не спалось, в душу закрадывалась тревога. Такое происходит часто. Быстро свыкаясь с тишиной глубокого тыла в госпиталях или на переформировании частей, как это было с нами, люди по мере приближения к переднему краю начинают чувствовать себя как-то неуютно. Неясность обстановки нервирует. На первых порах они проявляют скованность. Даже разговаривать стараются тише и часто, не договорив, останавливаются на полуслове и прислушиваются. Много курят. И дольше обычного светятся в ночи огоньки самокруток.
Изредка переговариваясь, бойцы невольно прислушивались к звукам боя. Там, на западе, деловито татакали пулеметы, вспыхивала и замирала готовая в любой момент снова начаться ожесточенная перестрелка да кромка неба часто подсвечивалась всполохами ракет.
Окончательно сон сморил разведчиков только под утро. Казалось, не успели еще смежить веки, а уже начал розоветь северо-восток. Темнота как-то быстро исчезла, уступив место тягостному ожиданию чего-то неотвратимого, что должно произойти вскоре. Поэтому мало кого занимала изумрудом сверкавшая под косыми лучами поднимающегося солнца обильно выпавшая роса. Она легла на траву, на кусты и на ажурно свитую между ветками западню паука. Туманный, суровый рассвет и даже проглянувшие лучи солнца не в состоянии были развеять наше тревожное напряжение.
В посвежевшем воздухе пулеметная стрельба стала слышна четче, резче. Когда рассвело, мы обнаружили, что спали в задернованной канаве, опоясывающей селение с юго-запада, на краю давно не паханного, окутанного теперь легкой дымкой поля. Куда ни посмотришь - поля, леса, перелески. И все это неброско, ненавязчиво привлекало, ласкало глаз. Перед нами, впереди и справа, лежала ровная, с небольшим уклоном к центру, пологая котловина, которую надвое рассекало шоссе. Это открытое километра на два пространство поросло реденьким, чахлым бурьяном, по которому лишь кое-где незаметными ориентирами маячили кустики, оживлявшие спокойный, мирный пейзаж хлеборобского поля.
Вырвавшись из-за горизонта, шоссе спускалось к вершине оврага, где, словно опасаясь быть раздавленной и ища спасения, под него ныряла широкогорлая водосточная труба. В этом месте полотно шоссе слегка ломалось и, как будто по инерции, вбегало в село Шляхово, что в двадцати километрах от Белгорода, и бежало дальше, к Короче. Внизу, по левую сторону шоссе, котловина давала начало молодому крутостенному оврагу. Между оврагом и шоссе и далее до самого горизонта темнел сплошной массив леса.
Овраг близко подходил к селу и прикрывал Шляхово с запада. Стенки оврага были особенно круты в верховье, дно буйно поросло кустарником, крапивой и чернобыльем. Все это переплелось и представляло сплошные, не просматриваемые даже с близкого расстояния заросли.
Вдоль канавы, в которой мы лежали, начинавшейся от оврага, вздымаясь вверх, словно прислушиваясь к чему-то, росли отдельные пирамидальные тополя да невысокие кусты. Вот здесь и прикорнули замаскированные ветками четыре реактивные установки - "катюши".
Само село Шляхово утопало в зелени, сквозь которую на фоне бездонного иссиня-голубого неба позолотой сверкала луковка церкви.
Шоссе было пустынно. Только изредка, нахлестывая коней, по нему в сторону переднего края, грохоча, мчались одинокие повозки с боеприпасами. Возвращаясь обратно, кони шли медленно, увозя в тыл раненых. Во всем окружающем ощущалось тревожное напряжение. Все, как перед бурей, затаилось, замерло.
Так начинался третий день боев на южном фасе Курской дуги, а для нас первый...
Вместе с восходом солнца, поеживаясь от утренней свежести, стали подниматься и мы, разведчики. Даже Олег Алиев, который, еще не успев как следует открыть глаза, обычно начинал над кем-нибудь подтрунивать, теперь присмирел. Трудно было сказать - то ли он еще спит, то ли прислушивается к перестрелке, углубившись в свои невеселые думы. Разведчики просыпались, не спеша свертывали самокрутки и, лежа на спине, курили. Курили в основном подолгу и молча, с интересом осматривая окрестности, изредка лениво перекидываясь ничего не значащими отдельными фразами.
Близилось время уборочной, и по-настоящему на этом поле скоро должны бы застрекотать моторы тракторов и комбайнов. Сенокосная пора уже завершилась... С самого утра, едва румяный диск солнца успел оторваться от земли, над нами появилась "рама" - немецкий самолет-разведчик "Фокке-Вульф-189". "Рама" то ястребом кружилась над селом, то уходила вправо или влево, потом снова возвращалась и барражировала над Шляховом, монотонно гудя, как опостылевшая осенняя муха, все высматривала, вынюхивала, подглядывала.
Мы затаились, стараясь не мельтешить, меньше двигаться, укрылись в небольших кустиках. За последние дни под все испепеляющим июльским солнцем крыши домов, надворные постройки прокалились и были горючи, как порох. Не дай Бог в такую погоду кому-либо по неосмотрительности чиркнуть спичкой - жди горя. И оно пришло, это горе. Но не от шалости малолетних детей, а от сброшенных вражеских авиабомб.
Часов в десять-одиннадцать в небе появились 27 вражеских бомбардировщиков Ю-87. "Неужели по нам?" - с опаской посматривали разведчики на приближающиеся самолеты. Но нет, "Юнкерсам" не до нас - они бомбили Шляхово. Бомбили, не снижаясь. Затем развернулись, прошли еще раз над селом и улетели. Мы терялись в догадках - возможно, к противнику просочились сведения о размещении в селе штаба нашей дивизии?
От первых же бомб село загорелось. За нашей спиной слышался все нарастающий гул и треск. Там бушевало бесцветное на солнце пламя. Подхваченные, восходящим потоком раскаленного воздуха, высоко в небе витали полуобгоревшие листья, черные, как испуганные птицы, клочья пепла. Село пылало жарко и душно.
К полудню, сначала в бинокль, а затем и невооруженным глазом, стали видны в беспорядке отходящие группы нашей пехоты. Они выскакивали из леса и стремительно бежали к оврагу, скатывались в него и исчезали из поля зрения.
Вскоре мимо нас промчались, яростно нахлестываемые ездовыми, две-три порожние повозки, и на шоссе стало тихо. Даже слишком тихо. Тишину только дважды нарушил свистящий рев "катюш", которые били за горизонт.
Связной, посланный командиром роты старшим лейтенантом Савельевым в разведотдел дивизии, вернулся ни с чем. Штаба дивизии в селе уже не было. Мы же в это время на дне заросшей травой канавы, разбившись на группы и переговариваясь между собой, пытались разобраться в обстановке, о которой были в полном неведении, и с нетерпением ждали команду.
Разведчики - ярые противники бездействия. Оно их угнетает и расслабляет. А это разведчику противопоказано. Он всегда, как нас наставлял помкомвзвода Дышинский, должен быть собран, подтянут и готов к решительным действиям.
Ротный, в прошлом директор школы, кряжистый, с тяжелыми вислыми плечами, не по-военному заложив руки за спину, слегка прихрамывая, ходил вдоль канавы, изредка испытующе посматривая на нас. Фуражка, нахлобученная почти на глаза, наполовину скрывала его озабоченное лицо, оголяя рано поседевший затылок.
Иногда он останавливался и, щурясь от бившего в глаза солнца, пристально, оценивающе приглядывался к впереди лежащей местности. Потом озабоченно пятерней скреб затылок и продолжал мерить шагами канаву туда и обратно. Он нервничал. Мы хорошо понимали - оснований к беспокойству у него было более чем достаточно.
Ротного, как и нас, мучил вопрос - что делать? По сути дела, мы - не пехотное подразделение, и нам никто не ставил задачу по обороне этого населенного пункта. Но ведь это село - частичка Родины. Оно снова стало нашим только в феврале, и его освобождение досталось немалой кровью. А теперь, выходит, село, хотя и сгоревшее, но наше, предстояло отдавать без боя, отдавать врагу во второй раз...
"Нет, так не будет!" - читалось во всей нахохлившейся фигуре, в насупленных широких бровях нашего ротного, в мужестве и решительности которого сомнений не было. Мы это понимали без слов. Понимали сердцем.
- Командиры взводов, ко мне! - наконец басит он.
Взводные, молодые, расторопные ребята, с продубленными, медными от загара лицами, вскочили, словно наэлектризованные, и подбежали к нему - Хрящев Михаил, в прошлом кадровый сержант, а теперь наш взводный, добродушный, с простым, слегка тронутым оспой лицом, с черными как смоль бровями, и командир первого взвода Медведев, наш одногодок. Длиннющий Медведев ходил подчеркнуто прямо, как аршин проглотил, и, как нам казалось, рисуясь. Рассказывали, что даже в траншее не пригибался, хотя его голова на четверть высовывалась над бруствером. Большой любитель пофилософствовать, подчеркнуть перед нами свою интеллигентность. Несмотря на армейский быт, носил безукоризненно чистую гимнастерку с ослепительно белым подворотничком, который всегда подчеркивал его длинную, как у гусака, загорелую шею.
По-отечески положив взводным руки на плечи, ротный что-то стал доверительно объяснять, а потом с каждым из них прошел по отведенному рубежу обороны и дал конкретные указания на местности, где рыть стрелковые окопы. В начале войны он служил в пехоте и по этой части иногда, хоть и не назойливо, но опекал молодых взводных.
Теперь нам стало ясно, что разведроте предстоит оборонять участок местности, идущий вверх от оврага, через шоссе, а затем вдоль канавы, общей протяженностью около километра. Мы понимали, что для роты это многовато.
На правом фланге обороны командир посоветовал использовать заранее отрытые, видимо еще в апреле - мае, позиции для противотанковой артиллерии, с ровиками для укрытий расчета и техники.
Приказ ротного был краток: "Вгрызаться в землю". Работа закипела. Ядру разведроты, прошедшему через окопы Сталинграда, не надо было объяснять о необходимости не только окопаться, но и зарыться в землю. Эту азбуку они познали на горьком опыте.
- Товарищ старший сержант, - обратился я к Дышинскому, - разрешите нам с Канаевым общую ячейку отрыть?
- Добро, коль вы такие неразлучные, - бросил он на ходу, пряча улыбку, - но помните: надо не просто окопаться "абы как", а зарыться основательно.
Несколько месяцев назад, будучи курсантами военного училища в Подмосковье, мы окапывались. Но то были учебные бои. А теперь предстоял настоящий бой. Конечно, приобретенный опыт пригодился. Правда, скоро спины гимнастерок стали темными, но мы, не сбавляя темпа, с ожесточением одолевали неподатливую, твердую, как камень, ссохшуюся землю.
- Надо по науке окапываться. Чем черт не шутит? Может, в этом окопе и воевать придется, - философски изрек Канаев. Он был чуть ниже меня ростом, но коренастее, проворнее. Весельчак, энергия в нем так и бурлит, ища выхода.
- О чем речь, - поддержал его я, - постараемся. Иногда, поднимая голову, чтобы вытереть пот с лица, я видел сосредоточенные лица Олега Алиева, Ивана Пратасюка, слева ближе к шоссе - замполита роты лейтенанта Халецкого.
- Отдохни, Иван, - подзадоривает белозубой улыбкой Олег Алиев Пратасюка, который без отдыха, не разгибаясь, вгрызается в землю, - а то похудеешь.
А у того лицо суровое, нахмуренное, губы сжаты.
- Похудел бы, да некуда, - нашел силы отшутиться Иван, вытирая со лба пот и отбрасывая челку чуба. - На "передке" много не накопишь. Сейчас я принял спортивный вид. Вот до войны я был что надо. Друзья утверждали, что у меня щеки просматривались со спины.
- Это плохо. Так вредно.
- Конечно, плохо. От харчей старшины Колобкова взбрыкивать не будешь.
Я видел, как по-разному работали ребята: если Пратасюк сосредоточенно, методически долбил ссохшуюся землю, то Алиев прямо-таки с яростью орудовал малой саперной лопатой.