Мы настороженно наблюдали за Дышинским - что он скажет. Кажется, осмотр лодки успокоил и его, он впервые за весь день улыбнулся. Доведенное в течение последних суток до самого предела его нервное состояние стало расслабляться. Напряжение и беспокойство сменял холодный рассудок. Командир становился более сосредоточенным, нацеленным на поиск. И главное, что я заметил, - в его глазах засветилась та убежденность, уверенность, которая незримо передавалась нам, вливалась в нас.
Чем ниже клонилось солнце к закату, тем все оживленнее становилось наше окружение из солдат и офицеров, особенно после того, как Дышинского вызывали к какому-то высокому начальству. Их не смущало, что над головой или в стороне, сбивая листья, устало плюхались во влажную землю вражеские пули. Изредка рвались в камышах мины.
А время бежит. Направляемся к лодке и приступаем к укладке ящиков с гранатами и патронами.
Готовимся к броску за Днепр и мы лично. Нижнее белье снято. Поясные ремни с подвешенными к ним ножами, сумками с гранатами и снаряженными магазинами надежно обхватили голое тело, прикрытое гимнастеркой. Сапоги сняты, тесемки брюк развязаны. Так будет удобнее и легче, в случае необходимости, добираться до берега вплавь.
После этого нас придирчиво осматривает командир, на ходу дает советы, напоминает еще раз каждому порядок высадки и действия на берегу.
По-прежнему пока спокойно. Засыпают камыши, да что-то шепчет им река. Густая темнота быстро наваливается на плавни и, как громадным черным маскхалатом, пытается надежно укрыть нас. Истекают последние секунды пребывания на этом берегу, среди своих. Все желают нам удачи, жмут руки, дружески похлопывают по плечам или спине. Некоторые на счастье вручают гранату или патрон. Но вот Дышинский отдает команду - "По местам!", и мы направляемся к лодке и рассаживаемся в ранее установленном порядке.
Еще до нашего отплытия артиллеристы подкатили батарею 76-миллиметровых пушек и поставили ее на прямую наводку.
Наконец провожающие дружно отталкивают лодку от берега. И вот она, тяжело нагруженная, плавно закачалась на воде. Почти неразличимые в темноте воины желали удачи. Они понимали, что от нашего успеха зависело многое.
Приглушенно заработал мотор, забурлила за кормою вода, корпус лодки мелко задрожал, и она, с каждой минутой набирая скорость, понесла нас к острову Молдаван. И поплыл назад берег, невидимый зримо, но присутствие которого ощущаешь всем своим существом. Не столько страшно, а как-то неуютно чувствуешь себя на воде - нет под ногами обычной тверди. С острова непрерывно бьет пулемет, но пока не по нас. Летящие над водой светлячки трассирующих пуль в темноте служат единственно верным ориентиром. Дежурная стрельба ведется по-прежнему через реку справа и слева. Иногда очереди проходят так близко, что, кажется, до них можно дотронуться рукой. В общем, жутковато. Казалось, все затаилось, прислушивается к чему-то, и только разрывы мин нарушают зыбкий покой. Дышинский тихо командует, лодка делает резкий поворот, и из-за Молдавана выскакиваем на стрежень реки. Седой Днепр легко подхватил нас и понес к противоположному берегу. Мотор теперь не работает, и мы веслами помогаем лодке, которая движется еще по инерции, неся нас под углом к берегу. Едва слышно, как журчит, улюлюкает за кормою вода. Лица моих товарищей и саперов неразличимы.
Где-то близко должен быть и берег. Тишину вспарывают одна-другая пулеметная очередь. Отчетливо видим, как с дульца пулемета срываются огоньки выстрелов. Очереди проносятся перед самым носом лодки. Следующая очередь, возможно, будет уже нашей. Снова ракета. Мертвенно-бледным светом освещает она прибрежные кусты и, не догорев, с шипением падает в воду. Берег уже близко, но не виден. В эти мгновения хочется сжаться в комочек, стать невидимкой. Неужели заметили? Пригибаемся. Внутри все напряглось, замерло. Зубы начинают непроизвольно выстукивать дробь. Почти сгибаемся пополам, наклоняемся к самым бортам. Что-то сейчас будет? Высвобождаю руку, напрягаюсь в ожидании команды покинуть лодку и плыть к берегу. Дышинский медлит. С берега гремит еще очередь, но она проходит за кормой. Не заметили. Как говорят, пронесло. И вот, наконец, по обоим бортам лодки мягко зашуршали камыши. Пытаюсь достать веслом дна - не тут-то было. Не достает. Подтягиваем лодку, держась за камыши. Хоть и медленно, но приближаемся к невидимому берегу. Становится все мельче и мельче. Почти все спускаемся в воду и толкаем, соблюдая осторожность, лодку, боясь даже вздохнуть полной грудью. Холод стискивает тело, и хочется побыстрее выскочить на берег. На наше счастье, грунт в основном твердый. Ноги ощущают приятную опору из песка и мелкой гальки. Наконец, днище лодки мягко зашуршало по песку. В лодке остаются только саперы, мы же с оружием на изготовку идем к берегу. То затаиваемся, то снова идем. Пока тихо. Но не обманчива ли эта тишина? Не взорвется ли она жгучими пулеметными очередями, всполохами разрывов вражеских гранат? Осторожно выходим из реки. Рассредоточиваемся, ложимся на прибрежный песок, обратившись в слух и зрение. Хотя и спокойно, но на всякий случай принимаем положение для стрельбы. Всматриваемся в темноту. Но не видно ни зги. Принимая все меры предосторожности, ползком обследуем песчаную полосу почти на ощупь. С трех сторон кусты, как будто ничего подозрительного. Выстрелов нет. Тишина. Внутри ликование. Натыкаемся на полуотрытую немцами ячейку, около нее устанавливаем пулемет. Постепенно из лодки переносим все содержимое, и она вскоре покидает нас. Итак, мы одни. Пути назад нет. Да мы об этом и не думаем. Не до этого. Теперь надо врыться в землю. Теперь у нас пока нет ни флангов, ни тыла. Опасность следует ожидать со всех сторон.
Справа от нас начинает бить пулемет. Соседство не из приятных. Оттуда же изредка взлетают ракеты. Решаем сообща, как вести себя с нашими "соседями". После короткого обсуждения пришли к выводу, что пока немцам не будем мешать. Мы уничтожим их в тот момент, если вдруг они обнаружат плывущих. Сами же постепенно принимаем солдатский облик - по-настоящему обулись и оделись, стало уютнее, теплее. Теперь наипервейшая наша задача - обезвредить пулеметчиков, а еще лучше - взять их как "языков". Их надо снять бесшумно. Командир дает приказ группе в составе четырех человек под командой Скляренко идти на сближение и быть готовым к нападению на пулеметчиков.
Группа уходит. Медленно текут минуты. Уже дважды Дышинский сигналил фонариком в сторону левого берега. Наконец настороженное ухо улавливает что-то похожее на всплеск. Тотчас же вверх поползла осветительная ракета, вырвав из темноты буксируемые лодки с солдатами передового эшелона пехоты. На реке не спрячешься, не за что, и лодки видны как на ладони. Зло, скороговоркой застучал пулемет и неожиданно, словно натолкнувшись на что-то, смолк. Все напряглись, приготовились - сейчас что-то будет, что-то произойдет. По-прежнему тихо. Вскоре Скляренко докладывал Дышинскому, что пулемет в наших руках, а ракеты будут бросать пока наши разведчики.
Первый успех окрылил нас. А вот подошли и лодки. Вскоре из них сходила на берег наша пехота. С помощью разведчиков стрелки рассредоточивались, постепенно расширяя маленький наш плацдарм. Это был первый кусочек отвоеванной нами советской земли на правом берегу Днепра.
Прошло не более двух-трех часов, как мы покинули родной берег, а казалось, пролегла целая вечность.
Все совершенное было чрезвычайно важным, но для нас - это только первая часть выполненной задачи. К сожалению, пулеметчиков живыми взять не удалось, а нам нужен "язык". Вскоре покидаем и этот клочок берега, который еще недавно был враждебным, а теперь стал не только нашим, но и обжитым, служившим нам вторым домом. Снова нашей группе предстояло уходить от своих. А это всегда нелегко. Перед уходом Дышинский договаривается с офицерами о сигналах связи.
Двигаемся гуськом. Идем медленно. Песок гасит звук шагов, лишь мягко шуршит под ногами. На небе, затянутом тучами, ни звездочки, в кустах еще темнее - в двух шагах ничего не видно. Идем, раздвигая их руками. Движемся с большой осторожностью. Сделаем несколько шагов и замираем. Снова несколько шагов - и опять остановка. Идем след в след и слушаем, слушаем...
Пересекли небольшую балочку, затем, помогая друг другу, начинаем карабкаться вверх по крутому склону, который мы хорошо изучили днем с левого берега. Подошва его круто срезана и представляет собой контрэскарп. Наверху залегли. Лежали долго, вслушиваясь в ночь. Было относительно спокойно, но мы отчетливо различали приглушенные вздохи минометов из ближайшей балочки. На расстоянии километра от нас, судя по звуку резких хлопков пушечных выстрелов, усердствовала фашистская батарея. Главное, что нас успокаивало, - на берегу продолжался тот же режим огня, значит, наш плацдарм немцами пока не обнаружен.
Стало слегка сереть. Сквозь затканное тучами небо сверху начала выглядывать луна. Вначале мы ее основательно поругивали, теперь ее появления ждали с нетерпением. Если в бинокль подробно изучили район предполагаемой высадки, то о вражеской обороне не имели даже ориентировочного представления. А она была. Мы находились на окраине мощного оборонительного "Восточного вала" немцев.
Куда целесообразнее идти, в какую сторону? Такое состояние нас нервировало. А время шло. Впереди, справа, изредка лаяли собаки, там была Дериевка. Но мысль, где искать проклятых фрицев, не давала нам покоя. "Конечно, мы можем углубиться и дальше от берега, - рассуждал я, - но это не лучший вариант"; При захвате "языка" в тылу противника не исключена и возможность его потери. Нам нужен "язык" где-то поблизости. Лежим, думаем. Но вот Дышинский шепотом излагает свой план, мы его одобряем, и командир приказывает двигаться. Медленно поворачиваем вправо, затем направляемся к реке и, наконец, идем параллельно очертанию берега в направлении на Дериевку. Крадучись, шаг за шагом пробираемся между кустами. В напряженном ожидании встречи с врагом проходим 100, 200, 300 метров. Неожиданно для себя, хотя этого момента и ждали, натыкаемся на вражескую траншею. Замираем. Превратились во внимание и слух, наблюдаем. Ничего подозрительного. Никакого движения. Только в груди пойманной птицей отчаянно колотится сердце. Соблюдая осторожность, ползком подбираемся к траншее. Вместе с Дышинским первыми спускаемся в нее, осматриваемся. Потом за нами следуют остальные. Траншея неглубокая, по пояс. Идем пригнувшись. Местами она обрывается, но через 30–50 метров продолжается снова. Самое непонятное - на бруствере и в траншее лежат оружие, амуниция, а немцев нет. Но ведь где-то здесь поблизости должны быть и они? Но где? Так, крадучись по траншее, прошли метров триста - четыреста. По-прежнему идем с Дышинским впереди группы, остальные, осматриваясь по сторонам, тенями скользят следом.
Наконец, поколебавшись, выбираемся из траншеи и направляемся в глубь обороны немцев. Не могли же они уйти далеко от своих траншей! Вдруг Дышинский делает знак рукой. На поляне, ближе к кустам, что-то темнеет. Присели на корточки, пригляделись. Немцы! И не один и не два, а много, человек сорок - пятьдесят. Наблюдаем. С противоположной стороны около спящих неторопливо прохаживается, затягиваясь сигаретой, часовой.
Вот они, "языки"-то, под боком! Только бери! Но как? На такие размышления война всегда отпускала разведчикам секунды. Только секунды. И ими надо распорядиться умеючи. А секунды бегут. Думай, командир, думай и принимай решение.
Сориентировавшись в создавшейся ситуации, Дышинский ставит задачу каждому. Ни слова - только жесты. Мы с ним подбираемся к немцам - остальные нас прикрывают. Всем все стало ясно. Группа напряглась, сжалась в стальную пружину. Вот он делает мне знак рукой, и мы, крадучись, направляемся к отдельно спящей группке. Подползаем. Их трое. Они лежат, укрывшись с головой одеялами. Под головами ранцы с верхом из телячьей шкуры. Мы затаились над ними. Хоть и не впервой, но страшно. Снайперская винтовка, которую я взял взамен автомата, уже наготове. Дышинский наклоняется над спящими и по-немецки приказывает: "Встать! Руки вверх! Молчать!" Головы лежащих поднялись почти одновременно. Ближайший ко мне предпринимает попытку что-то выхватить из-под ранца. Моя винтовка сверху с силой опускается ему на голову. Слышу хруст костей. Остальные два немца вскакивают на ноги и бросаются на командира. Меня со сна еще не замечают. Небольшую фигурку взводного из-за них и не видно. Идет борьба. Дышинский почему-то не стреляет. Не пойму, чего он ждет. Почти как на занятиях по рукопашному бою, сзади прикладом бью одного по плечу около шеи. Теперь набрасываюсь на второго и снова ударом приклада по лопаткам отбрасываю его от командира и валю на землю. Этот вскрикивает от боли и, пролепетав: "Гитлер капут", вскакивает на ноги и поднимает руки вверх. Первый немец следует его примеру. Дышинский кричит: "Вперед!" - и мы с пленными бросаемся в кусты. Томительная тишина раскололась. По спящим в упор ударили автоматы, рвутся гранаты. Фейерверк неплохой, но нам не до созерцаний. А мы, не давая врагам опомниться, бежим через кусты, спотыкаемся, поднимаемся и снова бежим. За нами по пятам уже мчатся товарищи. На бегу меняем направление. Отбежав метров сто - сто пятьдесят, останавливаемся, дожидаемся своих. Вот и они. Скляренко докладывает, что все в сборе, потерь нет. Дышинский выхватывает из кармана ракетницу и стреляет. И не успела еще ракета доползти до верхней точки своей траектории, как со стороны Днепра вверх ударили и уперлись в небо две светящиеся трассы. Все ясно, наши там. Это наш ориентир. Выходить будем на него. И мы снова бросаемся вперед. Сбоку раздается гортанный окрик немцев. Он тонет в автоматной трескотне. Бьют и по нас. Над нашими головами зло защелкали разрывные пули. Один из пленных начинает валиться на бок, его подхватывают под руки. Отход группы продолжается.
Через несколько минут мы были среди своих. Раненого немца положили на плащ-палатку, и с ним начал заниматься санинструктор из стрелковой роты. Но помощь не понадобилась - рана оказалась смертельной.
Взъерошенные, возбужденные и потные, приводим себя в порядок. Почти рассвело. На шум, вызванный нашим появлением, начали подходить пехотинцы. Они с любопытством рассматривали пленного. Для многих это был первый живой немец, которого им удалось видеть так близко.
Теперь на берегу было оживленно. У воды лежали ящики с боеприпасами, продовольствием. Подразделения готовились к бою. Здесь же находилось несколько раненых. Работала телефонная связь. Дышинский доложил на левый берег о результатах разведки, и мы незамедлительно получили "добро" на возвращение.
Переправлялись почти засветло. Река парила легким клочковатым туманом. В двух лодках разместилась разведгруппа с пленным... Прихватили даже двух легко раненных пехотинцев. Едва выскочили на открытое место, как нас тотчас же обнаружили. Вокруг заплясали разрывы, засвистели осколки, закипела, бурунами заходила вода. "Недолет... ближе... перелет..." - мысленно отмечаю про себя. Ударили и с нашей стороны. Нас старались прикрыть, но это пока не удавалось. Лодки швыряло, заливало потоками воды. Ее едва успевали вычерпывать. И среди этого ада временами слышен голос Дышинского: "Спокойно, хлопцы, спокойно. А ну, навались! Еще разок, еще дружней..." Вокруг всплывала и, вяло шевелясь, сносимая течением, плыла оглушенная рыба. Гребли веслами, гребли руками. Гребли изо всех сил, пот заливал глаза, и не было возможности смахнуть его рукой. А лодки, казалось, плясали на месте, и думалось, что это никогда не кончится. Но вновь и вновь опускались в воду весла, и они метр за метром приближали нас к желанному берегу.
Едва миновали Молдаван, как с него ударил пулемет. Зачмокали, словно кто россыпью бросал мелкие камешки, по воде пули. Но тотчас же среди кустов на острове начали рваться наши снаряды, и пулемет смолк. Сколько времени мы плыли - сказать трудно. Обстрел только разгорался. И даже когда лодки прорвались через прибрежные камыши и с разгону выскочили на берег, немцы еще долго продолжали яростный обстрел.
И уже находясь на берегу, наконец-то осознали, что мы живы и что происшедшее не сон. За истекшую ночь мы не раз были на волоске от смерти, а возвращались в роту, не только не потеряв ни одного бойца, но даже не получив ни одной царапины.
Мы шли с сознанием гордости за успешно законченный поиск и радости ощущения жизни, выхваченной из когтистых лап смерти. Шли, готовые снова выполнить любое задание, которое нам доверят.
Так был взят нами первый язык из-за Днепра - рубежа, разрекламированного немцами как неприступный.
"Язык" из-под Лиховки
Осень была в разгаре. Пролетели полные незабываемого впечатления короткие дни бабьего лета. И вот косые лучи неяркого солнца посылают последний привет рано опустевшим полям. По ночам осень заботливо серебрит обильной росой окрестности, а на рассвете балки купаются в липких, промозглых туманах. Даже при легком дуновении ветра деревья торопливо сбрасывают свой багряный наряд. Октябрь по-хозяйски вступает в свои права.
Во второй половине дня младшего лейтенанта Дышинского срочно вызвали в разведотдел дивизии.
Он вернулся во взвод скоро. Подвернувшемуся под руку Канаеву, стоявшему в окружении разведчиков и рассказывавшему очередную свою байку, назвал фамилии тех, кто сегодня ночью пойдет с ним в поиск. Несмотря на озабоченность, во всем облике молодого командира взвода чувствовались воля, уверенность.
- Торопитесь, - напутствовал он, - времени в обрез. Через полчаса выходим. Обсудим все по дороге. Понял?
В поиск с Дышинским идут шестеро. Вечно неунывающий Канаев, под стать ему Вася Бутин, с копною огненно-рыжих волос, обрамляющих его добродушное крестьянское лицо. Белобрысый, неказистый с виду Володя Сидоркин, худощавый, слегка угловатый, лет девятнадцати паренек. Известие, что он идет в разведку, Володя принял как должное. Переминаясь с ноги на ногу и почесывая по привычке где-то за ухом, он невозмутимо произнес:
- А мы всегда готовы. Нам - что в поиск, что в турпоход на природу, с припасами продовольствия, конечно. Правда, в турпоход все-таки лучше, безопаснее.
Он, как истинный деревенский житель из Подмосковья, не любил торопливости, спешки. Сызмальства приучен к рассудительности, осмотрительности и деловитости.
- А вообще-то ты прав, - тут как тут поддержал его Канаев. - Сходи-ка на кухню, может, что повар и подкинет нам на дорожку.
- Смысл улавливаю, - под хохот окружающих отозвался невозмутимый Сидоркин и отправился на кухню.
- Самое главное, когда тушенку делить будете, обо мне не забудьте, - подал голос Иван Пратасюк, плотный, кряжистый, словоохотливый, с вечным ежиком торчащих из-под пилотки иссиня-черных цыганских волос, большой любитель поспать и заглянуть на дно бутылки. А засыпал Иван мгновенно и в любой обстановке, лишь бы его не беспокоили.