Свидание наше вышло очень бурным, и мы расстались явно недовольными друг другом. Адмирал отказался от посещения частей отряда и немедленно вернулся в Харбин. От этой встречи с адмиралом у меня осталось впечатление о нем как о человеке крайне нервном, вспыльчивом и мало ознакомленном с особенностями обстановки на Дальнем Востоке. Его неприязнь и недоверие к японскому сотрудничеству в деле борьбы с красными, его уверенность в стремлении Японии к использованию нашей Гражданской войны для территориальных приобретений за счет русского Дальнего Востока я считал основанными только на личных его антипатиях и потому не мог согласиться с ним. Эта первая и последняя моя непосредственная встреча с покойным адмиралом выяснила всю разность наших взглядов на ближайшие задачи внешней политики национального нашего движения и на наши взаимоотношения с союзниками. В то время как адмирал, подозревая японское правительство в агрессивных замыслах против России, строил все свои расчеты на широком использовании наших западных союзников, я никогда не верил в то, чтобы помощь с их стороны могла быть сколько-нибудь существенной. Со стороны же Японии я не видел никаких поползновений на ущемление наших интересов на Востоке, и оказываемая японским правительством мне помощь никогда не обуславливалась какими-либо обязательствами с моей стороны, которые могли бы быть истолкованы как стремление использовать наше тяжелое положение в собственных интересах.
Эта единственная моя встреча с адмиралом послужила впоследствии одним из оснований для моего протеста против передачи ему всей полноты государственной власти и вызвала известный мой конфликт с Омском. И только последовавшее вскоре полное разочарование адмирала в его англо-французских симпатиях повело к мужественному признанию им моей правоты и установило то полное взаимопонимание между нами, которое дало основание покойному Верховному правителю назначить именно меня своим правопреемником на нашей Восточной Окраине, вопреки всем интригам и противодействию его ближайшего окружения.
Вскоре после отъезда адмирала из Маньчжурии, следствием которого явилось еще большее охлаждение отношений между Харбином и мною, разыгрался инцидент, могший иметь весьма чреватые последствия и благополучно ликвидированный исключительно благодаря высокой доблести японских добровольцев отряда.
В результате непрерывных тяжелых боев обстановка становилась поистине критической; держаться дольше против наседавших красных мы не могли. Предстояло или сложить оружие и отдаться под покровительство китайцев, с риском быть выданными красным, или попытаться выйти с честью из положения путем какого-нибудь исключительного по гибкости маневра. Успех последнего обуславливался наличием бронепоездов, к которым китайцы относились с большим почтением и нескрываемой боязнью.
В один день особенно тяжелого боя усталые части были выведены с позиций и сосредоточены вблизи границы. Китайским властям я объявил, что в ближайшие дни намерен сдать им оружие и выйти с людьми из боя, отдавшись под их покровительство. Зная наверное, что это мое намерение немедленно будет сообщено красным, я рассчитывал, что, осведомившись от китайцев о моем решении уйти за границу, большевики потребуют от китайцев выдачи меня и моих людей и что последние вступят в переговоры по этому вопросу, что даст мне возможность ввести в заблуждение как тех, так и других и уйти в полосу отчуждения КВЖД, сохранив оружие и боеспособность отряда. Расчет мой оказался совершенно правильным. В тот же день ко мне прибыл из Маньчжурии майор Лю, который просил пропустить его через линию фронта в штаб Лазо. Целью своей поездки майор Лю выставил желание вступить в переговоры с красным командованием о прекращении обстрела наших позиций дальнобойными орудиями, ввиду того, что выпускаемые ими снаряды, простреливая наше расположение, поражали район расположения выдвинутых на границу китайских войск. Я дал свое согласие на пропуск майора Лю через наши цепи, но прежде просил его сообщить н-ку китайских войск на ст. Маньчжурия, что я желал бы встретиться с ним для совместной выработки условий сдачи оружия и подписания соглашения о пункте эвакуации моих частей после разоружения их. Этим ходом я рассчитывал убедить китайцев в подлинности моего решения прекратить сопротивление большевикам и уйти за границу, сдав оружие.
В результате поездки майора Лю в штаб Лазо китайское командование официально предложило мне сдать оружие на русской территории большевистским приемщикам, но при китайских посредниках, т. к. в противном случае китайцы будут вынуждены допустить красных в Маньчжурию для приема сданного мною оружия. Я обещал обсудить этот вопрос, ни минуты не предполагая вообще сдавать оружие и желая только выиграть время и отвлечь от себя внимание противника.
Пока велись эти переговоры между китайцами и красными, с одной стороны, и между китайцами и мною, с другой, я получил донесение от капитана Кострова, батарея которого была расположена на позиции на нашем левом фланге, под прикрытием броневиков, что капитан Шелковый, командир дивизиона броневых поездов, внезапно снялся с позиций и ушел в тыл со всеми броневиками, не предупредив никого из начальствующих лиц ближайших боевых участков. Мною срочно были приняты меры к выяснению причины внезапного ухода броневиков с позиций. Оказалось, что Шелковый бежал со всеми броневиками в Харбин, совершенно обнажив левый фланг нашего расположения. Я немедленно телеграфировал моему другу, генералу Чжан Куй-у в Цицикар, прося его задержать броневики и вернуть их обратно, так как потеря броневиков в момент, когда фактически решалась судьба отряда и всего Белого движения на Дальнем Востоке, ставила меня в совершенно безвыходное положение и лишала главного козыря в задуманном мною маневре. К моему удивлению, генерал Чжан Куй-у уведомил меня, что он получил распоряжение из Харбина о пропуске броневиков на восток и потому не мог их задержать. В Харбине броневики были встречены с почетом, и Шелковый получил благодарность от ген. Плешкова за привод броневиков. Однако команды броневиков, узнав, что Шелковый обманным образом увел их с фронта, бросив отряд и предав его в самый критический момент его борьбы, немедленно оставили Харбин и в полном составе, по собственному желанию, вернулись в отряд.
Я до сих пор не могу понять отношения ко мне и к моему отряду харбинской общественности и стоявших во главе ее старых генералов. Начиная по собственной инициативе дело вооруженной борьбы с коммунизмом, я обращался как к той, так и к другим с просьбой оказать мне помощь своими авторитетными для меня указаниями и советами и указать лицо, которое могло бы быть приглашено для возглавления начатого дела. Те и другие в свое время отказались принимать какое-либо участие в начавшемся движении, но, не помогая нисколько мне, и те и другие начали критиковать, иногда очень злостно, мои действия. От словесной критики неоднократно переходили к действиям, явно направленным против меня, и не остановились даже перед торжественным приемом предателя Шелкового, бросившего позицию в самый тяжелый момент жизни отряда и уведшего с собой его главную силу - броневые поезда.
Я не допускаю мысли, чтобы все это делалось с целью намеренно провалить дело борьбы за освобождение родины от красной власти, захватившей ее. По-видимому, все было направлено лично против меня, что также не совсем понятно, потому что я не претендовал ни на какую важную роль, желая лишь вести активную борьбу с красными поработителями моей родины.
Немедленно после увода Шелковым броневиков японские добровольцы заняли позицию на нашем левом фланге, и, когда красные, обнаружив исчезновение броневиков, повели энергичное наступление на наш фронт и захватили командующую Атамановскую сопку, сбив с нее наши китайские части, Генерального штаба майор Такеда, замещавший выехавшего в Японию капитана Куроки, лично принял командование и повел свой батальон против наступающих красных. Батальон, понеся крупные потери, все же занял обратно сопку и захватил пленных и пулеметы, восстановив, таким образом, положение и дав возможность частям отряда продержаться на занятых ими позициях до обратного прихода броневиков, которые через несколько дней, по настояниям иностранных консулов, были возвращены в отряд. По постановлению Георгиевской Думы, состоявшей из старших офицеров - георгиевских кавалеров, майор Такеда за свой подвиг был награжден орденом Св. Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени, образца, установленного для чинов О.М.О.
С возвращением броневиков на фронт я вновь получил уверенность в успехе своего плана выхода из большевистско-китайского окружения в полосу отчуждения КВЖД, сохранив свою организацию и оружие для пополнения отряда и необходимого отдыха частям его.
В те дни мне всего было 27 лет, и я еще не знал, что открытая сила во многих случаях с успехом заменяется дипломатией, построенной на умелой и тонкой лжи. Но еще со школьной скамьи я твердо усвоил, что в военном деле важно отвлечь внимание противника от намеченной цели и что успех маневра в очень большой степени зависит от того, насколько тонко противник будет введен в заблуждение относительно истинной цели предпринятой операции.
Переговоры китайцев с большевиками все еще не были закончены. Пользуясь тем, что внимание обеих сторон было от меня отвлечено, я отдал секретное распоряжение коменданту станции Маньчжурия постепенно перегнать весь порожняк из Маньчжурии на ближайшую от нее станцию на восток, Чжалайнор. Комендант станции получил также указания, в случае расспросов китайских властей, объяснить перегонку составов в Чжалайнор полученными сведениями о намерении большевиков занять Маньчжурию и захватить составы, в которых они ощущали острый недостаток. В течение двух дней потребное количество вагонов и паровозов было сосредоточено в Чжалайноре, не возбудив никаких сомнений.
Когда тыл был подготовлен для отхода, нужно было снять и отвести назад с занимаемых позиций части таким образом, чтобы ни китайцы, ни большевики этого не заметили. Я решил осуществить это ближайшей же ночью и предварительно сообщил китайцам, что вследствие недостатка продовольствия я решил на рассвете отвести свои части на границу и сложить оружие. Я был осведомлен о том, что китайцы еще не закончили свои переговоры с красными, и потому мое решение сдать оружие именно теперь застанет их неподготовленными. Согласно секретной диспозиции, части отряда должны были ночным маршем покрыть расстояние в 50 верст и, обойдя Маньчжурию, выйти на станцию Чжалайнор, ночью же погрузиться в приготовленные эшелоны и двигаться в направлении на Хайлар. Броневики оставались со мной на позициях до окончания погрузки последней части. Настало утро 28 июля, когда начальник Штаба китайских войск в сопровождении большой свиты прибыл в мой Штаб. В это время уже все части, кроме двух: бронепоездов, были сняты с позиций. Пехота грузилась в вагоны в Чжалайноре; конница и артиллерия походным порядком шли в обход Маньчжурии на станции Цаган и Хорхонтэ. Я со Штабом находился в броневике. Встретив гостей, я пригласил их в вагон и предложил ехать в Маньчжурию для встречи с командующим китайскими войсками. Арьергардные бронепоезда следовали в небольшом расстоянии за нами.
Мое появление в Маньчжурии вызвало сильное волнение у китайцев, которые, не закончив еще своих переговоров с большевиками, не ожидали меня в Маньчжурии. Когда бронепоезд остановился на перроне станции, я заявил сидящему у меня в вагоне начальнику Штаба китайских войск, что мои части с фронта уже сняты и красные каждую минуту могут войти в Маньчжурию, как только обнаружат мой отход. Это было громом среди ясного неба. С этого момента роли переменились и под удар красных попадали уже китайцы, а не мы.
Начальник китайских войск в Маньчжурии, не будучи уверенным в том, что большевики не сделают попытки овладеть Маньчжурией, обратился ко мне с предложением принять участие в защите города, и ввиду моего согласия нами совместно была выработана диспозиция на случай наступления красных, причем наши офицеры были назначены инструкторами в китайскую артиллерию.
Узнав об отходе моем в полосу отчуждения КВЖД и о предположенной совместной обороне Маньчжурии в случае наступления красных, большевики обвинили китайцев в двуличии. Отношения между ними испортились, и я получил возможность дать своим частям спокойный и заслуженный ими отдых.
Ведя силами О.М.О. вооруженную борьбу с большевиками, я одновременно поддерживал через подполковника Краковецкого оживленную связь с противобольшевистскими организациями в Иркутске и далее на запад.
Благодаря материальной поддержке, которую я мог оказать им из средств, отпускаемых мне союзниками, эти организации крепли морально и материально, но я старался удержать их от активных выступлений, чтобы не рисковать созданной организацией, не имея твердой уверенности в успехе. Тем не менее большевики были осведомлены о той скрытой работе, которая велась против них в Восточной Сибири. Поэтому, опасаясь восстания, они стягивали к Иркутску крупные силы, совершенно обнажив Западную Сибирь.
Маневренная гибкость частей О.М.О., благодаря двойному комплекту конского состава, вводила в заблуждение противника и заставляла его сильно преувеличивать силы отряда.
Многие лица, мобилизованные красными и служившие на их Восточном фронте, впоследствии же, после ликвидации большевиков, продолжавшие службу в частях Дальневосточной армии, свидетельствовали, что ликвидация О.М.О. в это время отодвигала на второй план все другие серьезные задачи большевиков и в силу именно этого обстоятельства большевики прозевали чехов и вызванное их выступлением восстание в Западной Сибири и на Волге.
Глава 3
Переворот в Сибири
Выступление чехов. Письмо полковника Ушакова. Новое наступление О.М.О. Встреча с чехами. Первые недоразумения с ними. Приказ генерала Гайды и мой протест. Поездка генерала Хорвата в Штаб Гайды. Сибирское правительство. Мое подчинение ему. Свидание с генералом Пепеляевым и генералом Гайдой. Выступление генерала Хорвата. Интервенция, ее цели и задачи. Совместные действия с японскими частями. Роль американцев. Советско-германские отношения. Несогласованность союзников. Оценка интервенции с русской точки зрения. Занятие Читы. Эвакуация социалистов в Иркутск. Роль Дунина-Яковлева. Возникновение Амурского фронта.
Около 20 августа ко мне приехал из Иркутска посланец от полковника Ушакова, находившегося в рядах чехословацких войск. В своем письме полковник Ушаков просил меня немедленным движением на Читу отвлечь на себя силы красных, чтобы облегчить чехам проход по Сибирской железной дороге на восток.
Австрийские военнопленные славянских национальностей, массами сдававшиеся русским войскам во время войны, были организованы в войсковые части и вооружены еще при старом правительстве. Их предполагали использовать на фронте как солдат союзных нам держав - Италии, Сербии и вновь возрожденных к самостоятельной государственной жизни Польши и Чехословакии. После октябрьской революции и фактического прекращения большевиками войны с германской коалицией положение этих бывших военнопленных, на которых германское командование, естественно, смотрело как на государственных преступников, сделалось совершенно невыносимым, и они стремились во что бы то ни стало выбраться из России, чтобы принять участие в продолжающейся еще войне против германцев на Западном фронте. Под влиянием немцев большевики начали чинить всякие препятствия стремлению чехов и прочих славян выбраться из России и даже пытались разоружить их, следствием чего явилось вооруженное столкновение между обеими сторонами. Часть чехов пробивалась на север, часть пошла на восток. По пути к ним примыкали местные офицерские антибольшевистские организации, которые с помощью чехов везде свергали советскую власть. На место большевиков сейчас же становились правительства из местных общественных деятелей, зачастую совершенно несходных политических взглядов и не связанные между собою. Подходя к Иркутску, чехи наткнулись на сильное сопротивление со стороны большевистских войск, которые были сняты с Восточного фронта после отхода О.М.О. в Маньчжурию и за исключением двух бригад, оставленных на границе, целиком брошены против чехов. В этих обстоятельствах полковник Ушаков и послал мне свое письмо с целью установления связи и координации действий частей чехов и О.М.О.
На другой же день после получения письма от полковника Ушакова конные части отряда из Хайлара были двинуты на Забайкалье походным порядком; пехота и технические части двинулись по железной дороге. Быстрым рейдом конница О.М.О. заняла станцию Оловянная, захватив врасплох Штаб Лазо и разогнав его. Молниеносный разгром Штаба красного командования внес полную растерянность в ряды войск, действовавших против чехов, и дал последним возможность легко преодолеть сопротивление большевиков и занять Иркутск и Кругобайкальскую железную дорогу.
Первая встреча с чехами произошла на станции Оловянная, которая была занята конными частями О.М.О. под командой генерал-майора Мациевского. Придя туда, чехи потребовали от генерала Мациевского очистить станцию, о чем было немедленно донесено мне. Я приказал своим частям оставаться на месте и ожидать дальнейших моих указаний. В это же время, к своему удивлению, получаю донесение, что несколько чешских солдат, следуя пассажирским поездом на восток, распространяют прокламации, в которых был отпечатан приказ генерала Гайды о том, что генерал Хорват и я должны немедленно явиться в Штаб Гайды. Неисполнение этого должно было повлечь за собою предание нас военно-полевому суду. Я немедленно послал телеграмму Гайде с требованием отмены опубликованного приказа и извинения перед генералом Хорватом и мною и получил от него ответ, что никакого приказа о явке генерала Хорвата или моей им не отдавалось и что им назначено расследование этого случая. Солдаты-чехи были по моему приказанию задержаны и подвергнуты допросу. Они утверждали, что листовки с приказом ими были получены из Штаба генерала Гайды с приказанием широко их распространять. Произведенное по моему приказанию расследование установило, что солдаты на допросе показали правду, так как помимо листовок, распространяемых ими, подобный приказ генерала Гайды из Оловянной, где он со своим Штабом находился, был передан по телеграфу в Маньчжурию и в Харбин. Таким образом, или генерал Гайда сознательно лгал, отрицая свою причастность к приказу, или он не был осведомлен о том, что делалось у него в Штабе и приказ был выпущен без его ведома. Удостоверившись в том, что оскорбительный для русского командования приказ, так или иначе, был действительно выпущен, я телеграфировал в Омск вновь образовавшемуся Сибирскому правительству, настаивая на отозвании генерала Гайды и о назначении на его место русского генерала. Председатель правительства Вологодский сообщил мне, что Гайда будет отозван, а на его место выезжает генерал Пепеляев.