Ругать императора Павла и его военные реформы принято, но критика эта не во всем объективна. В "Российском архиве" помещен обзор "Русские генералы в войнах с Наполеоновской Францией в 1812-1815 гг.", куда включено 550 фамилий. Из перечисленных только двенадцать человек стали генералами при Екатерине II, зато 117 -в том числе князь П.И. Багратион, М.Б. Барклай-де-Толли, граф П. X. Витгенштейн, Д.С. Дохтуров, П.П. Коновницын, граф А.И. Остерман-Толстой - получили чин от Павла Петровича. Значит, их заметил, выбрал и отличил именно этот государь. Свидетельствует о многом!
Хотя говорят и про то, что "…большая часть генералов, преимущественно отличившихся в войне 1812 года, были исключены в царствование Павла, как то: Беннигсен, Тормасов, Сакен, Ламберт, Коновницын, Дохтуров, Багговут, Ермолов и др.". Да - и исключались, и возвращались, что объясняется прежде всего неуравновешенным характером императора Павла.
Пожалуй, наиболее сложными - но весьма показательными - были его взаимоотношения с великим Суворовым.
"6 февраля 1797 года отдан был после вахтпарада следующий приказ, похоронивший собою представителя русской военной славы: "Фельдмаршал граф Суворов, отнесясь его императорскому величеству, что так как войны нет и ему делать нечего, то за подобный отзыв отставляется от службы"".
"К Суворову новый император не чувствовал особого расположения. Он не считал его выдающимся полководцем, слепо разделяя взгляды своих прусских учителей на Суворова как на грубую, но "счастливую" силу, и в подвигах его находил больше отрицательных, чем поучительных сторон. Так, например, образцовый Пражский штурм он "не почитал даже действием военным, а единственно закланием жидов". Вместе с тем, в глазах Павла Суворов являлся олицетворением столь ненавистной ему старой екатерининской армии; и в силу одного этого, даже если бы императору и не были известны резкие отзывы Суворова о "прусских затеях", было очевидно, что Суворову не может быть места в рядах "обновленной" гатчинской армии".
Может, оно и так - но почему ж тогда немногим более, чем через год, император вновь пригласил Александра Васильевича в Петербург?
"Наконец, государь дождался прибытия Суворова, но состоявшееся немедленно свидание не привело к умиротворению взаимного неудовольствия. Павел Петрович делал фельдмаршалу разные намеки с целью убедить его проситься снова на службу, но тщетно; Суворов же в ответ заводил длинный рассказ про Измаил, Прагу и всячески подвергал испытанию терпение своего царственного собеседника. Суворов, конечно, не мог принять мирной службы на немыслимых по его разумению началах и потому уклонялся от этой чести, прикрываясь обычными приемами свойственного ему одному чудачества… Во время вахтпарада дело пошло еще хуже: Суворов подсмеивался над окружающими, проявлял умышленное невнимание; он отворачивался от проходивших взводов и не замечал, что государь, желая сделать ему приятное, производил батальонное учение не так, как обыкновенно, а водил его скорым шагом в атаку. Наконец, Суворов сказал князю Горчакову: "Не могу, брюхо болит", и уехал до конца развода, не стесняясь присутствием государя".
Знать бы, кому еще простил бы Павел Петрович подобное поведение? И можно ли после того утверждать, что государь не ценил Суворова?
"В два года после смерти Екатерины II русская армия совершенно преобразовалась по наружному образованию и составу".
* * *
Михаил Андреевич стал шефом Апшеронского полка 27 июля 1798 года, а 31 октября полк стал называться "мушкетерским генерал-майора Милорадовича", потому как в тот самый день "полки получили наименования по шефам".
Подобное переименование - серьезная ошибка Павла I. Петр I, формируя регулярные полки, вначале также называл их по именам полковников, но потом, "…чтобы солдаты больше полюбили знамена, под которыми они сражались, он дал русским полкам имена русских земель, и в полку были знамена с гербом той земли, именем которой назывался полк. Через это солдат почитал себя принадлежностью государства, так как он служил в полку, носившем имя одной из частей государства; а когда полки прозывались именами генералов, те же солдаты считали, что они принадлежат этим генералам".
"Апшеронский, 81-й пехотный… полк принадлежит к числу славнейших полков русской армии; 9 июля 1724 года, из находившихся в Персидском походе частей войск: одной роты гренадерского Зыкова полка, четырех рот Великолуцкого и четырех рот Шлиссельбугского полков, сформирован был двухбатальонный полк, названный Астрабадским пехотным полком. 7 ноября 1732 года новый полк был переименован в Апшеронский".
В боевой летописи полка - подавление восстания в Дагестане в 1725 году, "Донская экспедиция" и взятие Азова в 1736-м, походы в Крым в 1736-1739 годах, Шведская война 1741-1743 годов; в Семилетнюю войну апшеронцы отличились при Гросс-Егерсдорфе, Цорндорфе, Пальциге, Куннерсдорфе и взятии Берлина, а после того было еще два похода в Польшу и две турецкие войны, причем во второй из них полк, под знаменами Суворова, дрался при Фокшанах, Измаиле, Рымнике… Без сомнения, это был один из лучших боевых полков.
"Все войска были расписаны на 12 дивизий или инспекций, и Апшеронский полк попал в Литовскую инспекцию; вслед за тем от полка отделены гренадерские роты, которые вместе с двумя гренадерскими ротами Муромского полка образовали сводно-гренадерский батальон под командой Апшеронского полка подполковника Дендригина". Полковая квартира находилась тогда в старинном польском городке Ровно. "Город был грязен".
Граф Ланжерон говорил о переходивших в армию гвардейских офицерах, что "…в 20 или 25 лет они отправляются командовать полками, поправлять там свое состояние, уплачивать свои петербургские долги, царствовать в провинции и выжидать чина генерал-майора". Насчет двадцати лет он несколько утрировал. Зато в павловское время в каждом полку появился шеф в чине генерал-майора. Шефы эти нередко командовали бригадами, куда входил полк, но чаще - не имели других должностей.
"Император Павел ввел шефов полкам… Шефы имели непосредственное отношение к своим полкам; они обыкновенно жили в местах их расположения, имели от полка особого адъютанта (шефского); старший штаб-офицер в полку назывался командиром полка, управлял строевыми и хозяйственными его делами, докладывая обо всем шефу".
"В России полковые командиры, вышедшие из гвардии, часто не имеют ни малейшего представления о службе в мирное время и еще менее пригодны для боевой службы. Между тем почти все полки раздаются подобным образом; на десять полковых командиров приходится по меньшей мере 4 или 5 на гвардию и только 5 или 6 на армию".
"Хотя некоторые офицеры армии и имеют образование и отличной службой могли бы надеяться на высшие чины, но 30 тысяч телохранителей, имеющих 800 адептов на все лучшие звания, преграждают им путь…
Преимущество двух чинов перед армией 800 офицеров есть зло неизъяснимое, 10 лет службы не всегда достойному и образованному человеку дают чин полковника, подчиняя неопытному старого, поседелого в боях воина, и сей рассадник штаб-офицеров, наводняя армию старшими чиновниками, отнимают у прочих ревность к службе, порождая зависть и взаимную ненависть".
Командиром Апшеронского полка был подполковник С.Т. Карпов, которого через год заменил Иван Никитич Инзов (1768-1845), прибывший в полк почти одновременно с Милорадовичем. Если про Карпова мы ничего фактически сказать не можем, то Инзов, безусловно, впоследствии стал одним из самых известных генералов Александровской эпохи. Имя его на слуху, но только по одной причине: Иван Никитич был Бессарабским наместником в то время, когда в Кишиневе находился ссыльный поэт Александр Сергеевич Пушкин.
В гвардии Инзов не служил - он начинал в Сумском легкоконном полку, где был произведен в корнеты, и вскоре перешел в Московский гренадерский полк. В отличие от Милорадовича, имевшего за плечами недолгий Шведский поход, Иван Никитич изрядно повоевал и с турками, и с поляками. Понятно, что по своим заслугам и опыту именно он должен был бы стать полковым шефом, но всё определили происхождение и связи Михаила Андреевича. Отношения между этими людьми никогда бы не сложились, если б не счастливый характер Инзова, его жизненный опыт и навыки настоящего строевого офицера, командира.
"Отчуждение всякого самолюбия, при уме простом, но здравом, строгой отчетливости и правоте, во всем его руководствовавшей, равно заставляли Репнина и Милорадовича, Кутузова и Каменского, Чичагова и Тормасова, Барклая-де-Толли и Беннигсена, Рудзевича и Сабанеева, людей совершенно противоположных между собою, чтить Инзова уважением и от всех подчиненных привлекали ему любовь и преданность безграничную".
"Инзов, в чине подполковника, переведен был в Апшеронский полк в 1798 году. "Ничто, - говаривал впоследствии Инзов, - не поразило меня столько в моей жизни, как противоположность, найденная мною между князем Репниным и Милорадовичем, особенно между образом жизни их. У одного - великолепие и пышность боярина Екатерининского века, торжественные выходы и приемы, для всех занятий определенные часы и минуты. У другого (Милорадовича) - все вверх дном: ночь, обращенная в день, день, обращенный в ночь".
Вскоре, однако ж, Инзов привык к образу жизни своего шефа, а на кровавых пирах смерти в Италии и Швейцарии они заключили тесный союз дружбы".
"Он был единственным гостем и человеком, с которым Милорадович на всяком шагу должен был встречаться по делам и хозяйству полка, и даже по делам жизни: потому что он любил советоваться с этим мужем опыта, хотя и не всегда следовал советам его. Инзов и Милорадович были решительно два противоположных полюса: один степенный, часто до холодности; слишком осторожный и оттого иногда копотливый, и хлопотун по службе. Другой пылкий, летучий; оттого часто неосторожный, действовавший более на авось, не терпевший хозяйственной и мелочной части полка; всем этим заправлял Инзов…
Инзов был всегда, во всех смыслах этого слова, застегнут на все пуговицы; Милорадович - часто на распашку… один надевал шляпу по форме, другой с поля… Зато уж Милорадович бывал подтянут, затянут, как картинка, а Инзов ходил распустив полы.
…Инзов любил Милорадовича, а тот уважал и, порой, побаивался его, как старого опекуна. Солдаты ценили и любили и того и другого, и, по меткой разборчивости здорового русского ума, перекрестили обоих по-своему: Инзова называли батюшкой игуменом, а Милорадовича - залетною птицей".
Вот тут, впервые за все наше повествование, мы вспомнили солдата - простого солдата, на котором держится армия и без которого даже самые блистательные полководцы оставались бы частными людьми.
А что мы знаем про этих солдат - "чудо-богатырей", по меткому суворовскому определению? В современном представлении они являются чем-то сродни былинным витязям. Однако на самом деле все было совсем не так.
Система комплектования армии нижними чинами была введена Петром I. "В 1699 году был объявлен призыв 32 тысяч даточных - первый в России рекрутский набор".
"Рекрутская система несомненно была для своего времени прогрессивным явлением. Ее введение позволило создать постоянную регулярную армию, имевшую типовое вооружение и форму и содержавшуюся на средства государства… Однако наряду с положительными чертами рекрутская система имела существенные недостатки. При этой системе государство было вынуждено содержать большую в численном отношении армию, отягощавшую бюджет страны. Хотя численность войск в мирное время всегда была велика, она была всегда недостаточной для военного времени. В ходе войны приходилось прибегать к усиленным наборам… Вторым недостатком рекрутской системы являлось то, что при длительных сроках службы армия постоянно имела в своем составе больше солдат старших возрастов, чем молодых".
Рекрутский набор открывал "сдаточным" - крестьянам, мещанам, представителям иных сословий - дорогу в новую жизнь. Дело было не только в том, что они отправлялись служить куда-то за тридевять земель, участвовали в войне. Главное, что у каждого русского солдата - как позже у французского, по образному выражению Наполеона, - "в ранце лежал маршальский жезл". Каждый солдат мог заслужить - боевой отвагой, безупречным исполнением обязанностей, своими знаниями - офицерский чин, а с ним вместе и дворянское достоинство.
Младший сын императора Павла I великий князь Михаил так оценит этот русский демократизм: "Где солдат, поступивший из моих крепостных людей, может через год сделаться мне равным и иметь сам крепостных людей?"
Однако система рекрутского набора в условиях крепостного права имела и еще один очень существенный недостаток.
"Так как рекрута берут у помещика навсегда и таким образом обстоятельство это уменьшает его доход, то можно ясно представить себе, что помещик отдает самого худшего. Если среди его крестьян или слуг есть неисправимый вор, то он отсылает его; за неимением вора он отдает пьяницу или лентяя; наконец, если среди его крепостных находятся одни лишь честные люди, то он выбирает самого слабосильного… Когда полковой командир получает человека маленького роста, некрасивого и слабосильного, то он может надеяться, что это честный человек; но если он получает красивого, высокого и сильного человека, то это наверное негодяй".
Такое не очень приятное открытие. У нас-то все пишется, что рекрутов определяли "в очередь", путем жребия. Но ведь даже Суворов не отдавал своих крестьян в солдаты, а покупал рекрутов на стороне. Кто ж поверит, что для службы продавали лучших? Хорошо известны и помещичьи угрозы: чуть что - "забрить лоб", "отдать под красную шапку"… Недаром же в русских народных сказках солдаты, как правило, оказываются большими прохиндеями - такой не то что "суп из топора" сварит, но и черта объегорит!
"Стать под Государевы знамена вменяют в наказание провинившемуся гражданину, тогда как он должен быть представитель славы своего Отечества. Давно уже в армиях замечена взаимная нелюбовь солдата к офицеру, а последнего к своим властям; одна война пробуждает в русском солдате народный дух; тут истинное славолюбие руководствует каждым, общий труд и свист свинца равняет всех, заставляя забыть притеснения".
"По этому составу и по выбору этих рекрут, которые без малейшего исключения или негодяи, или приходящие в отчаяние от сдачи в набор, можно заключить, что русские солдаты должны быть самыми худшими солдатами в мире, а между тем они могут быть наилучшие".
Это признавали все современники.
"Русская пехота - это стена, - писал генерал-поручик барон Вильгельм Васильевич Шульц. - Быть может, на земле нет нации более способной к войне, чем русская… Русские солдаты по темпераменту суровы, по предрассудку - храбры, по привычке - послушны, а совокупность этих качеств каждой личности составляет основание каждого воина".