* * *
Как только Тульпин завидел меня, сразу же бросился навстречу:
- Герр ассистензарцт, тут у нас серьезное ранение в легкое! Состояние раненого очень быстро ухудшается - по-видимому, он просто задыхается.
- Verflucht! (Проклятье!) - прошипел я сквозь зубы.
Весь батальон уже был собран в одном месте и готов к продолжению наступления. Я очень не хотел снова остаться где-то позади. Раненый лежал на земле в крайне плачевном состоянии: дышать у него получалось лишь с очень большим трудом, да и то не особо успешно. Я проверил оба легких методом выстукивания и прослушивания. Диагноз был вполне очевидным - пневмоторакс. Избыточное давление воздуха между плеврой и поврежденным левым легким практически сплющило правое легкое. Выстукивания давали слишком громкий отзвук, а прослушивание с помощью стетоскопа недвусмысленно свидетельствовало о том, что звуки, которыми должно сопровождаться нормальное дыхание, исчезли уже полностью. Но самым худшим симптомом было то, что избыточное давление воздуха со стороны полости правого легкого оказывало очень сильное прямое физическое давление на сердце и левое легкое и даже сместило их со своих мест.
Было совершенно ясно, что, если не предпринять каких-то срочных мер, раненый долго не протянет. Отверстие раны действовало наподобие клапана, впускающего слишком много воздуха в плевральную полость, но не выпускающего его обратно. Специального аппарата, применяемого при пневмотораксе, у меня не было, так же, как не было уже и времени для того, чтобы удалять воздух из полости посредством маленького шприца. Существовал, правда, еще один способ… Я обильно смазал йодом правую сторону грудной клетки для того, чтобы хоть как-то воспрепятствовать попаданию микробов в ее внутреннюю полость, а затем… длинной толстой иглой проколол плевру так, чтобы достать ею до плевральной полости. Воздух с шумом вышел по игле наружу, и это сразу же сказалось видимым облегчением для раненого. Я быстро надел на наружный конец иглы длинную резиновую трубку, плотно обхватил ее конец губами и принялся отсасывать воздух из полости для того, чтобы создать там необходимый вакуум.
Это был сколь необычный, столь и опасный метод, поскольку если бы при этом в грудную полость попало бы хотя бы немного наружного воздуха или, тем более, моей слюны, это неминуемо привело бы к плевриту. С величайшей осторожностью я отсосал оставшийся воздух из груди раненого, а затем быстро заклеил антибактерицидным пластырем входную и выходную пулевые раны, а также отверстие, оставшееся от толстой иглы. На карточке ранения я оставил распоряжение немедленно эвакуировать раненого первой же санитарной машиной вместе с тяжело раненными в живот и поспешил вдогонку за своим батальоном.
* * *
Саперы шли впереди и расчищали дороги от тяжелых противотанковых мин, а за ними стремительно продвигалась 1-я бронетанковая дивизия. За двенадцать дней они бесстрашно преодолели 320 километров на северо-восток по направлению к Калинину, нанесли блестящий удар по железнодорожному сообщению Москва - Ленинград и образовали собой левую сторону клещей, которым предстояло замкнуться смертельной хваткой на горле советской столицы.
Наши успехи были, увы, не столь впечатляющими. Как и предсказывал Кагенек, мы приближались к длинному бревенчатому мосту, проложенному русскими через болота. Без всякого боя мы захватили огромное количество крупнокалиберных артиллерийских орудий, которые русские вынуждены были бросить в ходе своего поспешного отступления. Многие из них были калибра 12,8 см. Мы называли их Ratsch-Bums, поскольку слышали вначале разрыв снаряда и только потом уже - выстрел пославшего его орудия. Снаряды эти имели просто-таки ужасающую скорость и почти горизонтальную траекторию полета. Красные стремительно отступали. Многие пехотные подразделения бросали оружие и сдавались без боя.
Во второй половине дня мы прижали отступавших русских к самой кромке болотистой местности, единственным проходом через которую был тот самый бревенчатый мост. Они только было начинали бежать по мосту, как наши пулеметы буквально сметали их с него своим прицельным крупнокалиберным огнем. Наблюдая за тем, как пулеметы скашивают всех до одного вражеских солдат, не имеющих возможности спрыгнуть ни вправо, ни влево, мы невольно подумали об ожидавшей нас собственной участи, когда мы достигнем другого конца переправы - ведь она наверняка находилась под таким же смертоносным огнем красных! Однако выбора у нас не было. Мы просто вынуждены были испытать свою судьбу на этом бревенчатом мосту.
Уже в начинавших сгущаться сумерках на бревна моста вступили вначале наши саперы и головные ударные отряды, а спустя небольшой промежуток времени за ними последовала и вся остальная часть батальона. Если бы только у нас получилось благополучно завершить переправу под покровом ночной тьмы, то к утру мы могли бы оказаться в прекрасной позиции для того, чтобы продолжить преследование бегущей Красной Армии! Мост имел в ширину всего лишь шесть метров. На более твердой почве бревна лежали прямо на земле, а на топких местах - поддерживались вертикальными деревянными сваями. В быстро сгущавшейся тьме наша колонна растянулась по переправе как зловещая безмолвная тень. Многие бревна медленно погружались под нашим весом в хлюпавшую, чавкавшую и ощутимо колыхавшуюся в такт нашим шагам зыбкую почву. По обеим сторонам из зловонной жижи то и дело утробно булькали поднимавшиеся к ее поверхности болотные газы. Время от времени тьму над нашими головами рассекали явно выпущенные наугад трассирующие очереди. Зрелище это в совокупности со всем остальным получалось довольно фантастическим. Мы шли все дальше и дальше. Звук наших тяжелых шагов заполнял своей монотонностью почти все сознание. Никто не произносил ни слова. Все напряженно вслушивались в окружавшую нас ночь, пытаясь различить любой звук, который донесется до нас поверх предательски ненадежных болотных топей.
Вдруг где-то справа от моста мне почудился чей-то жалобно взывавший о помощи голос. По мере того как мы приближались к нему, голос становился все более и более различимым. Кричали по-русски. Это были буквально душераздирающие мольбы о помощи, издаваемые красноармейцем, угодившим в трясину всего в нескольких метрах от моста. Болото неумолимо засасывало его в себя все глубже и глубже, но немецкие солдаты в мрачном безмолвии все проходили и проходили мимо.
Я отыскал глазами Нойхоффа и, наклонившись к его уху, горячо зашептал:
- Мы ведь можем спасти его!
- Как? - без энтузиазма поинтересовался он. - Мне и самому не очень-то по душе оставлять это дьявольское отродье подыхать подобным образом. Но любого, кто сойдет с этих бревен, засосет точно так же. Эти топи бездонны.
Крики, полные неописуемого ужаса и мучительного отчаяния, доносились до нас снова и снова. Я вышел из колонны и стал прислушиваться, чтобы определить поточнее местонахождение красноармейца. Наши солдаты все так же безмолвно проходили мимо. Вдруг от колонны все-таки отделился один из них, и с его помощью мне удалось извлечь из моста не слишком толстое и не слишком прочно прикрепленное к остальным бревно. Как смогли далеко, мы кинули его в сторону тонущего. Крики прекратились, и в течение нескольких последовавших за этим секунд мы могли явственно слышать всплески болотной жижи в отчаянных попытках человека добраться до бревна. Нам было абсолютно ничего не видно в темноте, но слышать, как человек из последних остатков сил борется за свою жизнь, и начинать уже догадываться, что у него ничего не получится, было по-настоящему жутко. Бедняга попытался еще что-то в последний раз выкрикнуть, но его голос захлебнулся в зловещем болотном бульканье. Я почувствовал в тот момент, как буквально каждый волосок на моем теле встал дыбом от ужаса. Кошмарное бульканье затихло и сменилось тишиной. Мертвой тишиной.
На несколько минут наше продвижение было приостановлено, пока саперы быстро восстанавливали одну из секций моста, взорванную русскими при отступлении, но зато вся оставшаяся часть переправы прошла без приключений. Сопротивление врага на той стороне оказалось лишь очень незначительным и вскоре было подавлено. К полуночи мы уже были на твердой земле. Мы нашли какие-то огромные стога сена и зарылись в них спать.
* * *
Во второй половине следующего дня мы обошли стороной город Белый и оказались к востоку от него. Над городом висели густые клубы дыма, и оттуда раздавался шум ожесточенного сражения. Нам было приказано двигаться дальше и дойти до главного шоссе, соединяющего Белый со Ржевом. Закрепившись на шоссе, мы должны были отрезать русским отступление по нему. Однако наш путь к самому шоссе пролегал по проселочной дороге, ведущей через чрезвычайно густой лес, и нас там ожидало серьезное препятствие в виде поваленных русскими на эту дорогу деревьев. Их огромные стволы до метра и больше в диаметре зигзагообразно перекрывали дорогу на значительном расстоянии, а лес по бокам от нее был и подавно непроходим. Расчищать путь только с помощью топоров и пил оказалось нереальным - для того, чтобы справиться с самыми толстыми и неподъемными стволами, пришлось прибегнуть к помощи саперов и их пироксилина.
Пока мы боролись с этой преградой, батальон догнало свежее пополнение, прибывшее прямиком из Германии. Все вновь прибывшие были распределены по разным ротам. Я отобрал себе одного человека в качестве санитара и носильщика на замену Шепански, а до него - Дехорна. Им оказался приземистый коренастый светловолосый паренек с открытой и располагавшей к себе манерой поведения. Из его документов я узнал, что в результате несчастного случая он полностью потерял зрение на один глаз, но, несмотря на это, все равно добился, чтобы его отправили добровольцем на передовую. Дома, в Германии, он прошел хорошую подготовку в оказании первой медицинской помощи и как санитар-носильщик. Звали моего нового санитара Генрих Аппельбаум, а родом он был из Липперлянда.
- Итак, значит, ты подготовлен для того, чтобы стать здесь моей правой рукой, не так ли? - спросил я его для начала.
- Да, герр ассистензарцт.
- Ты у меня уже третий, знаешь об этом? Говорят, что три - счастливое число. И прямо с этого момента у тебя будет три главных обязанности. Запоминай. Первая: всегда, в любой момент иметь в своем медицинском походном мешке надежный запас бинтов, шприцев и всех остальных необходимых материалов. Вторая: всегда, в любой момент, когда он мне понадобится, иметь этот мешок под рукой. Как ты это обеспечишь - уже твоя забота. И третья обязанность, которая на тебя возлагается: следить за тем, чтобы я всегда располагал всем необходимым для моего личного удобства. Все ли тебе понятно, Генрих?
- Да, герр ассистензарцт.
- Тогда отправляйся сейчас к Петерманну и скажи ему, чтобы он отдал тебе новый медицинский походный мешок - тот, что сделан унтер-офицером Тульпином.
Петерманн испытал огромное облегчение оттого, что ему было велено передать оный мешок - хоть и новый - в другие руки, поскольку, как он сказал мне сам, он любил своих лошадок гораздо больше, чем вещмешки.
В результате бомбардировочного налета на нас примерно двадцати русских самолетов погибла одна лошадь и двое солдат получили легкие ранения. Это был, как обычно, совершенно неуклюжий, суматошный и нерезультативный воздушный налет русских, однако Нойхофф не был склонен подвергать нас излишнему риску и приказал двигаться дальше в рассредоточенном порядке.
- Судя по карте, - сказал он, - здесь совсем уже недалеко впереди должна быть небольшая деревушка. Штаб, 9-я и 10-я роты будут расквартированы в ней, а 11-я и 12-я роты останутся с машинами под командованием фон Кагенека.
Генриху и мне пришлось поотстать, чтобы взглянуть на двоих раненых. У одного было не слишком серьезное ранение икры ноги, а у другого - маленький осколок в руке. К тому времени, как мы закончили перевязку ран, мы уже потеряли контакт с головными отрядами, но, поскольку Нойхофф сказал, что деревушка уже недалеко, я решил догнать их, а Тульпину велел остаться с замыкающими ротами под командованием Кагенека. Я вручил Генриху винтовку, и мы тронулись в путь, решив немного срезать не слишком густым лесом. Перебравшись несколько раз через валежник, мы снова вышли на песчаную дорогу, где уже можно было разглядеть следы грузовиков наших головных рот. Заблудиться было уже просто невозможно.
Тем не менее примерно после получаса непрерывной ходьбы я начал ощущать некоторое беспокойство от того, что мы как-то все до сих пор никак не выйдем из леса. Стараясь не выдать голосом свою встревоженность, и, наверное, больше для того, чтобы приободрить самого себя, я заметил Генриху как бы между прочим:
- То, что мы с тобой делаем сейчас, посыльные проделывают по дюжине раз на дню.
Я, конечно, умолчал тогда о том, что эти самые посыльные к тому же частенько исчезают без всяких следов, не добравшись до места своего назначения. Чем больше я обо всем этом думал, тем больше жалел, что не остался с Кагенеком, который в ту минуту, вероятно, наслаждался кружечкой горячего кофе у полевой кухни. Я успокаивал себя мыслью о том, что повергнутый в бегство враг редко представляет собой серьезную опасность, если, конечно, не отрезать ему путь к отступлению.
Кругом стояла мертвая тишина, хотя до нас все еще доносились отдаленные звуки боев за Белый. Мы прошли еще около пятнадцати километров, когда вдруг впереди, за изгибом дороги, я услышал голоса.
- Ну наконец-то! - с облегчением вздохнул я. - Наше путешествие близится к своему завершению.
Мы ускорили шаги, вышли за поворот и остолбенели как парализованные. Русские!
Метрах в пятидесяти-шестидесяти впереди, кажется, заметив нас, двадцать или тридцать русских метнулись из лесу справа от дороги, стремительно пересекли открытое пространство и мгновенно исчезли в густых деревьях по другую ее сторону. Судя по приглушенным встревоженным возгласам, они все-таки видели нас. Не успел я обо всем этом подумать, как еще человек десять беззвучной тенью промелькнули следом за первой группой. И снова оглушающая тишина, как будто ничего этого и не было… Я сиганул под укрытие каких-то густых кустов слева от дороги, Генрих - за мной. Сдернув с плеча автомат, я выпустил в сторону красных несколько очередей. Генрих исправно поддержал "шквал" моего огня поддакиваниями своей винтовки. Только мы прервали свою беспорядочную стрельбу, как через дорогу тут же стремительно прошмыгнули следом за своими товарищами вначале три, а потом еще восемь полусогнутых теней. Мы успели сделать по ним лишь несколько выстрелов, а потом я что было сил метнул как можно дальше в лес еще и пару гранат. Минут пять мы напряженно вслушивались в оглушающую тишину, но больше с той стороны до нас не донеслось ни звука.
Вдруг мы увидели двух немецких солдат, преспокойно шагавших, посвистывая, по дороге навстречу нам. Они шли по тому самому месту, где вот еще совсем недавно, несколько считаных минут назад, подобно безмолвным лесным призракам, перепархивали через дорогу русские. Это были посыльные, несущие Кагенеку донесение из штаба Нойхоффа.
- Где находится штаб? - как можно строже спросил я у них.
- Примерно в двух с половиной километрах дальше по дороге, герр ассистензарцт, - беспечно кивнув головой назад, ответил один из них.
- Будьте осторожны! - предостерег я их. - В этих лесах еще полно русских.
Оба иронично ухмыльнулись, подумав, вероятно, что я либо шучу, либо страдаю галлюцинациями.
- Десять минут назад дорогу, по которой вы только что шли, перебежали около пятидесяти русских солдат и скрылись вон в той чаще!
- А, так вот, значит, все-таки, что за выстрелы мы слышали! - воскликнул второй солдат, продолжая смотреть на меня все так же насмешливо.
Их непробиваемая легкомысленность начинала уже раздражать меня.
- Ладно. Шагом марш дальше. Надеюсь, вы все-таки доставите ваши донесения по назначению. Советую вам все же поменьше болтать языками по дороге и побольше прислушиваться к тому, что творится вокруг. Ясно?
- Jawohl, герр ассистензарцт! - вытянулись оба.
Думаю, что, отправившись своим путем дальше, эти двое все еще продолжали глупо ухмыляться и насмешничать по поводу докторов, которым мерещатся в лесах воображаемые русские. С обуявшей меня досадой по поводу этих двоих умников я смог справиться, только прочтя Генриху по дороге целую проповедь:
- Эти два щеголя так и будут спать и грезить наяву, пока где-нибудь их все-таки не остановит пуля. Потом они будут надрываться во всю мощь своих легких и глоток: "Санитара! Носилки!" До сих пор, поди, хихикают, полагая, что мы стреляли по бесплотным теням и лесным призракам. Повезло еще и нам и им, что эти русские сами от нас удирали!
Сидя перед Ламмердингом и с аппетитом поглощая яичницу, я как бы случайно упомянул о нашем приключении, но и его это тоже более позабавило, нежели обеспокоило. Так я и остался наедине с одним собой в своих грустных размышлениях по поводу странной особенности человеческой природы - не делать для себя выводов из негативного опыта других людей.
А "пятьдесят русских нашего доктора" стали в батальоне неизменным поводом для зубоскальства.