Связист-ефрейтор больше ничего начальству сообщить не успел, так как получил пулю в грудь. Все, что лежало перед ним на столе: карты, приказы, донесения, книга кодов – досталось отважным бойцам 54-го имени Степана Разина стрелкового полка. Убегая оттуда, они также прихватили с собой туго набитый ранец, висевший на стене, и сняли с груди у валявшегося у дверей часового пистолет-пулемет "МР-40".
Группа покинула место боя столь же стремительно, как и атаковала. Мы бежали через лес почти полтора километра. Уходили на юго-восток по охотничьей тропе, которую знал Вартанов. Он вел нас к нейтральной полосе, но днем ее переходить не следовало. У лесника имелась на примете дальняя заимка: деревянная хибарка, наполовину вросшая в землю недалеко от родника, среди высоких деревьев, с густым подлеском из "держи-дерева" и можжевельника колючего. Там мы повалились на землю от неимоверной усталости. Анастас, который в дом не заходил, а наблюдал за нашими действиями с поляны, благородно вызвался быть часовым. Остальные, улегшись на мягкой рыжей хвое под можжевельником, уснули непробудным солдатским сном.
Часа через три для меня словно прозвенел будильник. Я открыла глаза. В лесу что-то изменилось. Ветер утих, сильно похолодало. Температура воздуха не превышала плюс пяти градусов, и плотное облако, цветом сходное с молоком, медленно опускалось на склоны горы. Деревья, ожидая погружения в него, будто оцепенели, вытянулись вверх. Правду говорил мне старый егерь: они боятся осеннего тумана.
Вартанов вместе с Федором Седых хозяйничали у родника. Они вырыли углубление в земле и развели там небольшой костер. Его дым смешивался с туманом и потому опасным для группы не был. Над костром висел изрядного размера котелок, не наш, а взятый на заимке. Вода закипала. На плоском камне солдаты расставили кружки, фляги, хлеб, нарезанный толстыми ломтями, брикеты пищевого концентрата горохового супа-пюре, которые собирались растворить в кипятке.
Федор с улыбкой показал мне немецкий ранец, в суматохе ловко снятый разведчиками со стены в комнате дома. Добыча пришлась весьма кстати, поскольку содержала продукты, для рядовых защитников Севастополя совершенно недоступные. Я дала разрешение использовать их сейчас. Наверное, это был паек господина майора: консервные банки с сардинами в масле, несколько плиток шоколада, пачки с галетами, палка сырокопченой колбасы, завернутая в фольгу, полулитровая фляга с коньяком. В предвкушении пира разведчики радостно потирали руки. Набег на вражеский штаб нынче представлялся им весьма удачным. Я, по их мнению, имела прямое отношение к этой удаче, и бойцы почтительно разговаривали со мной.
Пока готовился наш обед, я занялась собственными трофеями. Прежде всего, внимательно рассмотрела пистолет "вальтер". Оружие этой системы впервые оказалось в моих руках. У румынских офицеров мне как-то больше попадались довольно неуклюжие австрийские "штайры" образца 1912 года, легкие итальянские "беретты" образца 1934 года, мощные германские "люгер-парабеллумы" образца 1908 года, бельгийские револьверы "наганы" образца 1895 года, которые я вообще не люблю из-за сложностей в перезаряжании их патронного барабана.
"Вальтер Р38", безусловно, являлся одним из лучших изделий германской военной промышленности времен Второй мировой войны. Он был компактным, простым в обращении и уходе, пригодным для выполнения самых разных задач. Пистолет отличало наличие надежного предохранителя. Кроме того, он действовал при мягком нажатии на спуск. Его спусковой механизм допускал стрельбу самовзводом и с предварительным взведением курка. Как потом выяснилось, капитан Безродный тоже положительно относился к "вальтерам".
В документах фашистского офицера удалось кое-что разобрать. Например, его имя, фамилию, дату рождения, места сражений, где майор участвовал. Боевой путь, увенчанный лаврами, пролегал по территории Чехословакии, Франции, Польши. Красивая белокурая женщина, обняв двух мальчиков-подростков, смотрела прямо в объектив фотоаппарата и улыбалась. На обороте карточки чернели четкие буквы: "Mein Herz! Mit Liebe, Annа…" Ее письмо, достаточно длинное, лежало здесь же. Прочитать его я не могла, лишь увидела, что майор написал жене ответ, но отправить его не успел.
"Да, дорогой мой барон Клемент-Карл-Людвиг фон Штейнгель, здесь вам не Франция. Русские без боя своих главных городов не сдают. Так что напрасно вы сюда заявились с танками и пушками…"– подумала я и спрятала вражеские бумаги в свою полевую сумку.
Вартанов и Седых соорудили настоящий стол на плоском камне, открыли консервные банки с сардинами, нарезали колбасу, по алюминиевым мискам, найденным на заимке, разлили суп, а в солдатские кружки – коньяк, разделив его по-братски, на семь порций. Леонид Буров предупредительно подал мне кружку, и бойцы, ожидая моего слова, замолчали.
– Отлично сработали, ребята! Чтоб нам всегда так везло, – сказала я.
Коньяк обожжет горло и согреет внутренности, чужая еда обострит вкус, а походный суп из концентратов, сваренный на открытом огне, покажется самым аппетитным в кругу людей, недавно переживших вместе с тобой смертельную опасность. Есть в таком застолье удивительное чувство единения, и я ценю его высоко. Недаром наши предки, разгромив недругов, пировали на поле боя. Братнину – большую чашу, наполненную вином или брагой, – передавали по кругу, и каждый мог смочить уста сладким напитком победы.
Битый час слушая наши тихие разговоры о том, кто и как стрелял, куда бежал, что интересного видел в краткие минуты схватки, Вартанов молчал, но вдруг возвысил голос. Старый егерь торжественно просил принять его в ряды снайперского взвода, обучить искусству меткой стрельбы, дабы он мог, как мы, уничтожать врага на этих позициях рядом со своим домом, рядом с могилами своих близких. Он говорил, что отныне сердце его успокоилось, а потому в благодарность за это он научит нас, смелых, удачливых, молодых солдат, жить и охотиться в крымскому лесу.
Примерно такое же суждение я услышала от капитана Безродного, когда представила ему рапорт и наши трофеи: немецкие штабные бумаги, документы, найденные при убитом офицере, его орден и майорский погон. ПНШ-2 не скрывал удовлетворения добытыми нами сведениями. Пользуясь его хорошим настроением, я задала вопрос о леснике и рекомендовала принять его на постоянную службу, несмотря на непризывной возраст. Просьбу я подкрепила подарком – пистолетом барона фон Штейнгеля, что произвело нужное действие. Капитан, спрятав подарок в стол, обещал обсудить это дело с командиром полка майором Матусевичем.
В конце концов, добровольно вступившего в ряды РККА Анастаса Арташесовича Вартанова признали бойцом нашего взвода. Позже, в приказе по 54-му полку, нам объявили благодарность за храбрость и находчивость, проявленные при рейде в тыл противника. Всем снайперам – и мне в том числе – записали на личный счет по семь уничтоженных фашистов. Хотя кто их теперь мог сосчитать, тех солдат и унтер-офицеров в серо-зеленой униформе, оставшихся лежать возле расстрелянной полевой кухни? По моей оценке, их было не менее шестидесяти человек: убитых, тяжелораненых (в живот) и легкораненых…
В начале декабря 1941 года в Севастопольском оборонительном районе стояла хмурая, ненастная погода с легкими заморозками по ночам. Это не мешало защитникам города трудиться над усовершенствованием полевых укреплений, которые пострадали в период первого штурма. Долговременные огневые точки отремонтировали, оборудовали их проводной телефонной связью, окопы и ходы сообщения углубили. За работами на передовых рубежах нашей 25-й Чапаевской дивизии наблюдало даже высшее командование. У нас часто бывал генерал-майор Петров, вице-адмирал Октябрьский, члены Военного совета Приморской армии и Черноморского флота.
"Среди густой зелени кустарника спускаемся в ход сообщения, и я веду своих начальников к траншее первой линии обороны, – вспоминал впоследствии наш комдив Т.К. Коломиец. – Извилистый ход почти незаметен сверху. Он проложен под раскидистыми кустами. Лишь кое-где понадобилось перекрыть ход бревнами, замаскировать камнями. Неподалеку от траншеи – развилка. В нише стоит телефонный аппарат. Табличка указывает путь к ближайшему медпункту… Вот и траншея. Нагибаться не нужно – она отрыта в рост человека. Боец из дежурной смены докладывает, что на его участке наблюдения противник ведет себя спокойно. Из траншеи тянется ход в направлении нейтральной полосы, тщательно замаскированный привязанными к колышкам ветками вечнозеленых кустов можжевельника.
– Там – парный окоп, – объясняю я. – Они вынесены у нас вперед на пять-шесть метров. Такие окопы сокращают потери при артобстрелах. Противник бьет по линии траншей, а наши люди впереди. И наблюдать оттуда удобнее.
…В окопе два бойца. Над ними козырек. На подкладках из дерева разложены гранаты и запасные пулеметные диски. На колышке, вбитом в стенку, висит баклажка с водой…"
Появились у нас и ротные, довольно вместительные землянки, вырытые на расстоянии 400–500 метров от передовой. Там устанавливали по две-три печки-"буржуйки" и длинные скамейки вдоль стен, укрепленных досками. Получалось что-то вроде клуба. По вечерам туда собирались солдаты, свободные от несения службы. Там проводили собрания, комсомольские и партийные, политинформации для личного состава, встречи командиров.
Улучшению фронтового быта во многом способствовал ввод в строй банно-прачечного комбината на Северной стороне. Здание обнаружили интенданты и с помощью местного населения отремонтировали его. Теперь походы в баню бойцов с передовой сделались регулярными. При этом им меняли белье, и бич окопной жизни – вши, повального распространения в войсках при обороне Севастополя, к счастью, не получил.
Затишье и переход к позиционной войне требовали от снайперов изменения тактики. Они становились более важными участниками противостояния с фрицами. Непрерывное наблюдение за нейтральной полосой, ведение разведки, охота за вражескими солдатами и офицерами на их передовой линии – вот чем нам предстояло теперь заниматься. Для начала следовало досконально изучить огневой рубеж, отведенный нашему первому батальону, пространство перед ним, в том числе – нейтральную полосу – и те позиции, что устроили для себя фашисты из 132-й пехотной дивизии вермахта.
Находились мы на северном склоне Камышловского оврага, примерно на километр-полтора западнее высоты 278,4. Длинный пологий склон имел причудливую поверхность: небольшие впадины, взгорья, известковые камни. Лес покрывал его неровно, в нем встречались как обширные поляны, так и труднопроходимые чащобы, а еще – завалы из упавших и разбитых снарядами деревьев. Здесь произрастали основные крымские породы: дуб скальный, вяз гладкий, клен Стевена, яблоня лесная, акация белая, бузина черная (между прочим, довольно большое дерево, до шести метров высотой), можжевельник (и дерево, и кустарник). Все эти познания я почерпнула из рассказов Вартанова, который сопровождал меня и Федора Седых, моего снайпера-наблюдателя, в путешествиях по нейтральной полосе и прилегающих к ней некоторых участков на территории, занятой немцами. Мы искали места, подходящие для снайперских засад: закрытых, открытых, основных, запасных, ложных, позиций-"подскока", отводных (то есть предназначенных для быстрого отхода).
Разветвленные и глубокие ходы сообщения, прорытые в каменистой почве полуострова советскими саперами, а также простыми пехотинцами, выходили прямо к нейтральной полосе. Они помогали нам незаметно попасть на нее даже при свете дня, хотя лучшее время для сверхметкого стрелка – полтора часа после полуночи. С собой мы брали малые саперные лопатки, иногда – кирку, топор, большие ножи. Для устройства закрытой позиции использовали складные металлические каркасы, броневые щитки, фальшивые пни, изготовленные из подручных материалов, в частности – из обрезанных автомобильных шин, оклеенных корой. На ложных позициях нашлось место "кукле" – манекену, одетому в каску и шинель, – и зеркальцу, укрепленному на расщепленном деревянном колышке.
Однако были места, которые мне особенно нравились.
Например, глубокий окоп в зарослях можжевельника, где земля, усыпанная несколькими слоями сизовато-зеленой хвои, не только мягкая, теплая, но и хранит приятный запах. Он совершенно невыносим для разного рода лесных паразитов. Следовательно, тут нет комаров, муравьев, жучков-короедов, ос, мух и прочих врагов снайпера, мешающих ему сосредоточиться и часами сохранять неподвижность.
За беловато-серой известковой глыбой, хорошо прикрывающей позицию слева, лежал поваленный ветром и полусгнивший от старости большой дуб скальный. Плющ диковинно оплетал его толстые могучие ветви, раскинутые в разные стороны. Вороненый ствол ружья, просунутый между бугристыми побегами, неопытному наблюдателю, конечно, казался сучком. Среди веток можно было устроить винтовку очень удобно и также удобно лежать, опираясь на дерево, когда земля в лесу – сырая.
"Держи-дерево" с противными колючками я полюбила, точно прекрасное, удивительное растение. Заросли его – а эти тонкие невысокие деревца всегда растут группами – создавали эффект тюлевой занавески, наброшенной на подножие вязов, кленов, акаций. Все хорошо различимые очертания исчезали. Очень быстро исчезал среди них и дым от выстрела…
Для лесной охоты моя именная "СВТ-40" не подходила.
Тщательно вычистив ее (с промыванием канала ствола водным раствором кальцинированной соды) и смазав ружейным маслом, я завернула подарок генерал-майора Петрова в мешковину, затем уложила в чехол и повесила на стену в своей землянке. Пусть "света" отдохнет и станет на некоторое время оружием парадным. Рабочей винтовкой будет безотказная, надежная "треха". У нее и выстрел потише, и кучность получше, и прицел "ПЕ" имеет четырехкратное увеличение.
С винтовкой Мосина за плечами, имея на поясном ремне патронную сумку, пистолет "ТТ", нож-"финку" в металлических ножнах, флягу, малую саперную лопатку в чехле и две гранаты, я с Федором Седых после полуночи отправлялась на нейтральную полосу, в одну из наших "лисьих нор" (так мы называли свои обустроенные снайперские посты или засады). Дорогу находили по зарубкам на стволах деревьев, по особам знакам, оставленным заранее. Но местность при этом надо было знать наизусть, как стихи Пушкина в школе.
На позиции мы обычно проводили несколько часов, наблюдая в бинокли за передним краем фрицев. Изменения, происходившие там: появление отдельных солдат и офицеров, шанцевые работы по укреплению или созданию новых пулеметных гнезд, проезд техники, смена караулов, прибытие походной кухни, приход ординарца к штабной землянке, прокладка телефонного кабеля между разными участками, работа саперов на новом минном поле и другие тому подобные вещи, – все это мы записывали, наносили на карту и затем докладывали командиру нашего батальона лейтенанту Дромину.
Надо сказать, что в начале декабря 1941 года немцы вели себя на передовой довольно беззаботно. Они ходили по своим позициям во весь рост. Вероятно, думали, что снайперов русские не имеют и, стало быть, нейтральная полоса шириной в 150–200 метров является непреодолимым препятствием для метких пуль. Это мы прекратили почти сразу, уничтожив в течение двух дней двенадцать человек: 10 солдат и 2 офицера. Ответом нам был сумасшедший минометный обстрел. Палили фашисты час-два, из легких минометов "5sm leGrWr.36", которые у них имелись в каждом взводе пехоты. Из одной "лисьей норы" мы тотчас перебирались в другую, оборудованную в глубине леса, и оттуда наблюдали, как мины весом в 910 грамм рвутся у нашего прежнего убежища среди деревьев, вспыхивая маленькими оранжевыми шарами и разбрасывая вокруг десятки мелких осколков. Я называла таковое действие противника "концертом немецкой классической музыки".
Но бывало, что во вражеский тыл я отправлялась одна. Сделать это можно было лишь на одном и очень небольшом участке нейтральной полосы, где лес превращался в непроходимую чащу. Старый егерь показал мне там едва заметную тропку, закрытую высокими кустами шиповника и грабинника. Через подлесок приходилось пробираться то ползком, то согнувшись в три погибели, то срезая ножом клонящиеся к земле ветви. Зато тропа выводила к грунтовой дороге, пролегавшей примерно в полукилометре от передовой линии немцев. Как потом выяснилось, эту дорогу очень любили солдаты 132-й пехотной дивизии вермахта. Она связывала (судя по документам, впоследствии изъятым у погибших) командные пункты двух ее полков: 436-го и 438-го.
Позицию для стрельбы я выбрала за поворотом дороги, обочины которой заросли шиповником. Под кустарниками сделала неглубокий окоп, бруствер выложила из камней, укрыла его дерном. Земля здесь была рыхлая, потому работа спорилась и много времени не заняла. Кроме того, я применила прием, известный еще со времени обучения в Снайперской школе Осоавиахима: закопала флягу, до половины наполненную водой, и в ее горловину вставила одним концом резиновую трубку, другой же конец прикладывала к уху. Ведь через грунт хорошо передаются звуки шагов, передвижения техники, шанцевых работ.
Чтобы распознать такие звуки, точнее – тени звуков, сверхметкому стрелку следует, образно говоря, "обратиться в слух", то есть забыть про все окружающее и сконцентрировать свое внимание до высочайшей степени, что требует большой затраты энергии. Не меньшей отреченности от собственного бытия требует и заповедный лес. Надо раствориться в его пространстве, стать безмолвным, неподвижным, словно бы древовидным существом. Это Вартанов мог ощущать его кожей, дышать в одном с ним ритме, отлично понимать все его знаки и явления. Мне, коренной горожанке, достигнуть подобного состояния было нелегко. Требовалось бешеное усилие воли…
Шум мотоциклетного мотора я услышала через трубку задолго до появления на дороге самого мотоциклиста, достала из внутреннего кармана ватника патрон с "тяжелой" пулей и заложила его в канал ствола. Солдат в черной кожаной куртке остановился у куста шиповника, чтобы полакомиться его темно-красными плодами. Шиповник вообще-то лучше собирать глубокой осенью, высушивать и употреблять в виде чая. Возможно, фриц о том не знал. Он увлекся, собирая подмороженные ягоды в ладонь и пытаясь раскусить их.
Выстрел в тишине раннего и холодного зимнего утра прозвучал громко, однако дорога в тот момент была пуста, и мне ничего не угрожало. Я быстро вытащила из куртки его документы, сняла с плеча убитого пухлую от бумаг полевую сумку, висевшую на длинном ремне. Также мне достался пистолет-пулемет "РМ-40" и два запасных рожка к нему. Никаких других вещей, кроме пачки сигарет и зажигалки, при мотоциклисте не обнаружилось. Его машина – одноцилиндровый легкий "DKWRT125" – стояла на обочине. Технику врага нужно обязательно выводить из строя. Пришлось выстрелить в мотор. В бак стрелять не решилась, поскольку огонь привлек бы внимание противника к дороге, а мне еще как-то выбираться отсюда.
Попадание в цель – лишь половина дела для снайпера-одиночки. Вторая половина, не менее важная, – благополучно вернуться на позиции своей воинской части. В августе 1941-го я писала сестре о том, что собираюсь довести свой счет до тысячи гитлеровцев. Но для уничтожения тысячного фашиста-головореза надо 999 раз остаться в живых после меткого выстрела по противнику, который желает во что бы то ни стало расправиться с тобой.
Конечно, хотелось бы неотступно следовать установленному мной правилу: ни одного дня без убитых врагов. Но, увы, не всегда это получалось.