– Никак нет, товарищ полковник.
В комнате воцарилась тишина. Алексей Степанович задумчиво меня разглядывал, точно видел в первый раз. Я же при таких объяснениях с начальством всегда старалась помалкивать. Полугодовое пребывание в Вооруженных Силах привело меня к мысли о том, что длительные разговоры со старшим командным составом ничего хорошего младшему командному составу не приносят. Потому я смотрела не на полковника, а на цветной плакат над его головой, изображающий строгую молодую женщину в красной косынке: "Т-с! Враг подслушивает!"
– Собирайтесь, товарищи сержанты! – вдруг нарушил молчание Потапов. – Сейчас поедем в штаб Приморской армии. С рапортом о вашем подвиге…
Алексей Степанович пользовался большим уважением у командования Приморской армии. Военную службу он начинал рядовым в 3-й Крымской стрелковой дивизии, потом стал офицером, закончил в 1939 году Краснознаменные высшие стрелково-тактические курсы "Выстрел", преподавал в Военно-морском училище береговой обороны имени ЛКСМУ. Великая Отечественная война открыла в нем талант военачальника. Вверенная ему 79-я морская бригада покрыла себя неувядаемой славой в боях за Севастополь, ее бойцы и командиры показывали образцы массового героизма. Потапов имел репутацию командира строгого, но справедливого. Своих подчиненных полковник представлял к наградам регулярно, считая, что те, кто под Севастополем отбивается от Одиннадцатой армии, имеющей двукратное численное превосходство над защитниками города, вполне заслуживали и медалей, и орденов, и внеочередного присвоения воинских званий.
Само собой разумеется, обмена мнениями между полковником Потаповым и генерал-майором Петровым мы с Федором не слышали. Когда они закончили свой довольно энергичный разговор, адъютант командующего Приморской армией пригласил нас зайти в кабинет. Иван Ефимович улыбнулся мне как старой знакомой, спросил про отца и, пожав руку, сказал с улыбкой:
– Значит, фрица обманула, дочка?
– Так точно, товарищ генерал-майор.
– То есть все их приемы уже знаешь?
– Ничего сложного в них нет, Иван Ефимович.
– Молодец! Горжусь твоим подвигом и поздравляю. Сдается мне, я виноват перед тобой, Людмила. Но ничего, скоро исправлюсь…
Сержанту Седых он тоже пожал руку и похвалил его за отвагу, проявленную в схватке с известным германским снайпером. Командующий также выразил надежду, что бойцы 54-го имени Степана Разина стрелкового полка на этом не остановятся, будут уничтожать врагов социалистического Отечества до полной победы. Этот положительный опыт, сказал командарм, нужно распространять по всем подразделениям СОР и для того нас с Федором сфотографируют, чтобы выпустить "Боевые листки" с подробным рассказом о столкновении советских воинов с фашистским убийцей у Камышловского моста.
В тот момент мы этим словам значения не придали. Очень хотелось после двухдневной вахты в холодном окопе вернуться в родную роту, улечься на лежанку в блиндаже, согретом огнем печки-буржуйки, и выпить горячего чаю с сахаром (впрочем, теперь у нас имелся шоколад) и ломтем ржаного хлеба, испеченного в штольнях Севастополя. Отцы-командиры отпустили нас восвояси и были так добры, что на машине доставили до командного пункта первого батальона нашего полка. Оттуда мы с сержантом Седых бодро зашагали по лесной тропе, придерживая брезентовые ремни наших "снайперок", закинутых за плечи.
Однако утром следующего дня наш с мужем завтрак прервало появление незнакомого старшего политрука. Он представился: редактор многотиражной газеты Приморской армии "За Родину!" Николай Курочкин – и сообщил, что я должна ему рассказать о том, как веду борьбу с немецкими оккупантами. Он же должен – по распоряжению генерал-майора Петрова – написать об этом интересный очерк в очередной номер газеты. Чем больше я ему расскажу, тем лучше будет очерк. Кроме того, сейчас сюда придет фотокорреспондент, который будет снимать меня для иллюстрации этого очерка. Действительно, бойкий юноша (фамилию не помню) с фотоаппаратом "лейка" перешагнул порог нашего фронтового жилища и с ходу заявил, что я – очень фотогеничная.
Возникло сильное желание немедленно выставить вон двух молодых нахалов. Пусть "Анка-пулеметчица" из первой роты дает интервью и фотографируется, снайпер же не должен привлекать к себе внимания. Главное условие его успешной работы – скрытность. А газета "За Родину!" имеет тираж в несколько тысяч экземпляров, и кому в руки они попадают, мне неизвестно. Между тем, согласно приказу наркома обороны СССР, информация о правилах обучения сверхметкой стрельбе, типах снайперских винтовок, оптике, способах маскировки, методах воздействия на противника широкому разглашению не подлежит. Она предназначена ТОЛЬКО для специалистов. Возможно, я в резкой форме и объяснила бы журналистам данное обстоятельство, но тут в наш блиндаж пришли новые гости: военный комиссар 54-го полка Мальцев вместе с военным комиссаром первого батальона Новиковым. Такой чести мы с Леней раньше никогда не удостаивались, и мне стало ясно, что мой удачный выстрел на Камышловском мосту вызвал какие-то особые последствия. Хорошо это или плохо, покажет время. Утром 24 января 1942 года в присутствии двух военкомов я коротко отвечала на вопросы Курочкина, затем со своей парадной винтовкой "СВТ-40" позировала фотографу в анфас, в профиль, стоя, а также лежа в ближайшем кустарнике со "светой" у плеча, держа ее "по-пулеметному", то есть левой рукой за приклад.
Впоследствии мои встречи с представителями прессы продолжались.
У меня побывали корреспонденты городской газеты "Маяк Коммуны", газеты Черноморского флота "Красный Черноморец", газеты Крымского обкома партии "Красный Крым". Военный кинооператор Владислав Микоша провел на позициях нашей второй роты полдня, снимая разные сюжеты. Особенно он досаждал мне потому, что искал, как он выразился, "удачные ракурсы" и, в конце концов, заставил меня забраться с винтовкой "СВТ-40" на дерево и сделать вид, будто я целюсь из нее во врага. Напрасно я говорила ему, что в Севастополе с деревьев не стреляю, и это будет обман зрителей. "Киношник" упрямо стоял на своем. Чтобы отделаться от него, пришлось с ружьем залезть на старую яблоню, которая росла возле большой "клубной" землянки в пятистах метрах от переднего края обороны.
Впрочем, у пишущей братии получалось еще заковыристее.
Корреспонденты не пожалели красок для Гельмута Боммеля: толстый, как жаба, водянистые глаза, желтые волосы, тяжелая челюсть. Я, конечно, ничего подобного им не рассказывала, поскольку не запоминаю внешность тех, в кого стреляю. Они не существуют для меня, это просто мишени. Некоторые мои однополчане говорят о холодной ненависти к захватчикам. Но даже такое определение я считаю слишком сильным, больше подходящим для агитационных листовок. Сверхметкий стрелок не думает об этом. Он выходит на огневую позицию со спокойным сердцем и твердым, глубоким убеждением в свой правоте. Иначе он рискует промахнуться и пасть жертвой в дуэли с жестоким и злобным врагом.
С личным снайперским счетом фашиста литераторы тоже не церемонились: указывали и 300 убитых, и 400, и 500, хотя для начала 1942 года это – абсолютно нереальное количество. Репортерам в голову не приходило, что война Германии с европейскими странами протекала быстро, без позиционной борьбы. Только в ней снайпер имеет возможность значительно увеличить число своих побед. В Советском же Союзе боевые действия шли всего полгода, причем гитлеровцы в основном наступали. Большую роль тут играли танки, авиация. В сверхметких стрелках фрицы тогда не особенно нуждались. Да и нашим было не до снайперских винтовок. По-настоящему результативно снайперы могут работать при длительных осадах, блокадах городов, что и происходило под Одессой, Севастополем, Ленинградом, потом – под Сталинградом.
К моему удивлению, поединок на взорванном железнодорожном мосту почему-то не вдохновлял корреспондентов. Может быть, стоило свозить их к Камышловскому оврагу, показать необычность этого места и объяснить, что Гельмут Боммель выбрал его правильно, но в силу традиционной немецкой самоуверенности не ожидал скорого ответа? Только зачем тратить время на людей несведущих, но убежденных в своей правоте…
Они все равно напишут по-своему. Например, следующее:
"Так, не шелохнувшись, лежали они сутки. Утром, когда просветлело, Люда увидела, как, прячась за макет коряги, снайпер передвигается едва заметными толчками. Все ближе и ближе к ней. Она двинулась навстречу, держа винтовку перед собой, не отрывая глаз от оптического прицела. Секунда приобрела новую, почти бесконечную протяженность. Вдруг в прицел Люда уловила водянистые глаза, желтые волосы, тяжелую челюсть. Вражеский снайпер смотрел на нее, глаза их встретились. Напряженное лицо исказила гримаса, он понял – женщина! Мгновение решало жизнь – она спустила курок. На спасительную секунду Люда опередила врага. Она выждала. Немецкие автоматчики молчали. Только тогда она поползла к снайперу. Он так и застыл, целясь в нее. Люда вынула снайперскую книжку гитлеровца, прочла "Дюнкерк". Рядом стояла цифра, еще цифры. Более четырехсот французов и англичан приняли смерть от его руки…"
Потом, поразмыслив здраво, я пришла к выводу, что репортеры, сочиняя ахинею после бесед со мной, все-таки способствуют пропаганде снайперского движения в Севастопольском оборонительном районе. Основной принцип работы сверхметкого стрелка на войне изложен правильно: умело замаскироваться, терпеливо ждать, когда противник совершит ошибку, тотчас воспользоваться ею и произвести выстрел точно в цель. Никаких сведений об обращении со специальным стрелковым оружием и оптическими приборами, ни слова о том, как рассчитать траекторию полета пули в разных геогрфических и погодных условиях, о непреложных законах баллистики и прочих сугубо военных знаниях, позволяющих обычному человеку стать снайпером. Тот, кто заинтересуется нашим ремеслом, узнает подробности, попав на двух-трехнедельные курсы по обучению метких стрелков, которые уже создают для рядовых пехотинцев при штабах некоторых дивизий.
Выдумки журналистов – лишь одна из составных частей пропаганды.
Для большей убедительности людям нужен живой герой. Кажется, на эту роль в политотделе Приморской армии, возглавляемом полковым комиссаром Л.П. Бочаровым, теперь выбрали меня. По крайней мере, так мне показалось, когда из штаба полка в наш с Алексеем блиндаж доставили приказ: 2 февраля 1942 года командиру взвода старшему сержанту Павличенко Л.М. отправиться с переднего края в город и принять участие в конференции женщин-активисток Севастопольской обороны, которая будет проходить в Доме учителя. На конференции запланировано мое выступление длительностью до пятнадцати минут, посвященное работе снайперов.
Прочитав приказ, я растерялась. Наши лесные засады обострили мое зрение и слух, но приучили к молчанию, к соблюдению тишины. Обращение с подчиненными во взводе также не требовало ораторских навыков. А тут доклад на пятнадцать минут. Это же сколько слов произнести надо! Да еще перед большой аудиторией, в шумном зале, при свете ламп!
Однако драгоценный мой супруг, человек находчивый, постарался меня успокоить и воодушевить. Леня говорил, что давно пора мне побывать в тылу, в прекрасном городе Севастополе, встряхнуться, себя показать, на других посмотреть. Обычно фронтовикам это здорово поднимает настроение. Тем более до выступления – три дня, за такой отрезок времени можно и десять докладов приготовить.
– Но где парадное обмундирование взять? – спросила я его.
– Ерунда! Я сейчас старшине позвоню. Пусть на полковом складе поищет, – ответил командир второй роты.
О форменном платье из ткани цвета "хаки" с отложным воротником, поясом и прорезными карманами, положенном женщинам-военнослужащим, не приходилось даже мечтать. Максимум, что смог раздобыть старшина, – юбка, новая гимнастерка с парадными малиновыми петлицами и относительно новые сапоги, на которые ушло полкоробки черного гуталина. Две пары трикотажных чулок телесного цвета я хранила в солдатском вещмешке, как невероятное довоенное сокровище, и они наконец пригодились.
Утром 2 февраля на легковой машине командира полка мы поехали в город.
Мы – это я и старший сержант первой роты пулеметчица Нина Онилова. Увидев меня в машине, Нина удивилась. Она считала себя признанной героиней, а вот за какие подвиги направили на эту конференцию меня, ей было непонятно. Но будучи человеком простого и доброго нрава, она через десять минут уже весело болтала со мной. Онилова не в первый раз участвовала в подобных мероприятиях и потому всю дорогу оживленно рассказывала, как надо держаться на трибуне, как читать доклад, как отвечать на вопросы участников конференции, если таковые возникнут. Она не давала мне сосредоточиться. Ну, прямо как в песне: "Так-так-так" говорит пулеметчик, "так-так-так" говорит пулемет!" Я ведь не считала себя оратором и тезисы выступления по совету мужа записала на бумаге. Хорошо бы ничего не перепутать, говорить убедительно и нашу, малознакомую штатским людям, профессию представить в лучшем виде…
На конференцию собралось довольно много народа. Прибыли женщины с разных предприятий, школ, больниц. Среди их разноцветных платьев и блузок по-особому строго смотрелись форменные гимнастерки военнослужащих: связисток, санинструкторов, врачей из медсанбатов и походно-полевых госпиталей. Нина со своим орденом Красного Знамени на груди пользовалась большой популярностью. С ней многие здоровались, расспрашивали о делах на переднем крае, обменивалась веселыми репликами. Меня никто не знал, и я скромно заняла место у окна, чтобы еще раз перечитать свои записи.
Доклад с обзором основных событий на фронте сделал на конференции командующий Приморской армией генерал-майор Петров. Женщины встретили его долгими аплодисментами. Ивана Ефимовича действительно любили в Севастополе за тот огромный вклад, что он внес в оборону Главной военно-морской базы. После его доклада прозвучали и другие выступления, яркие, содержательные и не очень. Женщины рассказывали о своей работе, о своих чувствах и мыслях, связанных с родным городом. Мне все казалось интересным. Раньше я не представляла себе, каково учить детей в школе, расположенной в бомбоубежище, по двенадцать часов в сутки стоять у станка, штампуя корпуса ручных гранат, днем работать в швейной мастерской, изготавливая комплекты белья для армии, а вечером идти в подземный госпиталь и ухаживать за ранеными бойцами.
Женщины Севастополя на производстве заменили мужчин, ушедших на войну, и справлялись с работой ничуть не хуже. Как не вспомнить об Анастасии Чаус, моей сверстнице, трудившейся на спецкомбинате № 1. При бомбежке ее тяжело ранило, девушка потеряла левую руку, но осталась в городе, вскоре вышла на работу, освоила специальность штамповщицы и с одной рукой выполняла норму на 200 процентов.
Быт севастопольцев был трудным. Существовали карточки, и по ним выдавали хлеб: рабочим, инженерно-техническим работникам оборонных предприятий – 800 г; служащим, пенсионерам – 600 г; иждивенцам – 300 г. Очень выручали жителей города рыбаки. Они выходили в море под артобстрелом, пробирались через минные поля и вылавливали и доставляли в столовые и магазины десятки центнеров рыбы, в основном хамсы и камбалы.
О трудностях участницы конференции тоже говорили, но как-то вскользь. Они словно бы остались за стенами Дома учителя. Не ради их обсуждения собрались здесь женщины разных возрастов и профессий. Они хотели передать друг другу нечто иное. Может быть, святую веру в победу над фашистами, может быть, силу духа, может быть, надежду на скорее изменение ситуации в любимом городе. Иногда это звучало примерно так: "Я, маленькая единица, именуемая тылом, делаю все, что умею, хочу сделать еще больше. Отдав всех четырех сыновей на борьбу с врагом, я не пощажу себя и пойду на любой участок…" (учительница средней школы № 14 Александра Сергеевна Федоринчик).
После столь страстных речей сухой рапорт о количестве уничтоженных гитлеровцев прозвучал бы просто нелепо. Я отложила в сторону листок с заранее подготовленными тезисами и стала говорить о том, что лежало на сердце, что волновало до глубины души…
Глава 11
На безымянной высоте
Севастопольская зима переменчива.
Два дня назад небо закрывали низкие облака, падал снег, трещал мороз, было минус пятнадцать градусов. Сегодня все по-другому: снег растаял, на небе сияет солнце, температура воздуха плюсовая. На пологих склонах крымских возвышенностей вновь видна трава, буро-желтая и пожухлая, яркой зеленью на ее фоне горят кусты можжевельника, устремленные вверх кипарисы, невысокие деревца туи.
Я рассматривала в бинокль панораму Балаклавской долины, устроившись у амбразуры пулеметного ДЗОТа недалеко от деревни Верхний Чоргунь. Вдали виднелась серая лента шоссе Севастополь – Ялта, ближе ко мне – неширокая речка Черная, вьющаяся среди холмов, поля с ровными шпалерами виноградников, скаты красивой горы Гасфорта, покрытые кое-где дубовыми рощами, а также – разломанная снарядами белая стена вокруг Итальянского кладбища и крыша его часовни, напоминающая детский игрушечный кубик своими прямыми и короткими стенами.
Во время второго штурма здесь пролегала передовая линия второго сектора обороны с окопами, дерево-земляными огневыми сооружениями, минометными площадками и глубокими траншеями. От атак противника ее героически защищали бойцы и командиры 7-й бригады морской пехоты, 31-го и 514-го стрелковых полков. Гора и возвышенности рядом с ней несколько раз переходили из рук в руки. В конце концов, потеснив наших, там закрепились немцы.
Группа фашистских снайперов заняла высоту, на карте именуемую Безымянной. С расстояния в 500 метров они начали прицельно обстреливать проселочную дорогу от деревни Камары до деревни Шули, которая проходила по тылам второго сектора обороны и играла важную роль в снабжении наших войск продовольствием, вооружением и боеприпасами.
Их последнее наглое действие: убили и тяжело ранили больше половины личного состава батареи противотанковых пушек калибра 45 мм и запряжек к ним из 24 лошадей, перевозивших эти орудия по дороге. Все попытки подавить врагов артиллерией и минометами ни к чему не приводили. Снайперы меняли позиции на высоте и возобновляли обстрел.
Так что здесь, вдали от родной Чапаевской дивизии, я оказалась неслучайно.