Из Наркомата иностранных дел привезли наши заграничные паспорта. Они выглядели красиво и солидно: продолговатой формы, в твердой обложке, оклеенной красным шелком с вытесненным гербом СССР, внутри – текст на русском и французском языках и маленькая фотография снизу. Мое семейное положение сотрудники Наркоминдела определили самостоятельно: "не замужем". Прилагалось и описание примет. Я узнала, что рост у меня средний, глаза карие, нос прямой, цвет волос – шатенка.
Кроме того, делегацию снабдили валютой: две тысячи долларов каждому. Тогда это была вполне приличная сумма. Выдали ее мелкими купюрами, и толстая пачка зеленоватых американских денег с портретами президентов заняла много места в чемодане.
Все происходило слишком быстро, чтобы мы в полной мере могли отдать себе отчет в том, насколько сложно и необычно порученное дело. Нам не давали времени на размышления, и сильно растерянные от калейдоскопа внезапных событий, от увиденного и услышанного за последние часы, мы поздним вечером опять попали в здание ЦК ВЛКСМ на Маросейке и углу улицы Серова, на четвертый этаж, в кабинет Николая Михайлова.
Кажется, он единственный понимал, какие чувства нас обуревают, какие мысли бродят у нас в голове. Он заговорил о том, что мы – молоды, но мы – не дети, у нас есть военный опыт, а война – мудрый, хотя и жестокий учитель. Американцам, не ведающим о нынешней войне ничего, надо передать наши знания, наши представления о ней так, чтобы они поняли: схватка сейчас идет не на жизнь, а на смерть, за будущее всего человечества. Придумывать нам что-либо не придется. Главное для каждого из нас – быть самим собой. Конечно, это – испытание: внезапно очутиться в абсолютно чуждом мире. Но здесь, в Москве, сделали все возможное, чтобы хорошо подготовить к нему членов студенческой делегации.
В молчании мы выслушали его поучение.
Вероятно, следовало немедленно ответить первому секретарю ЦК ВЛКСМ, заверить, что не подведем, приложим все силы, высокое доверие оправдаем. Однако слова пока не складывались во фразы, и я задумчиво смотрела в окно на летнее московское небо: высокое, чистое, блистающее тысячами звезд. У нас на юге, в Причерноморье, небо ночью темнее, а звезды горят гораздо ярче. Сколько раз моя одинокая охота начиналась под ними! Сколько раз они освещали для меня извилистую тропинку в заколдованном крымском лесу!
– Людмила, хочешь задать вопрос? – раздался уверенный голос Михайлова.
– Нет. Но предупреждаю: неприятностей со мной не оберетесь.
– Глупости, товарищ младший лейтенант! – Николай Александрович весело рассмеялся. – Уж в твоем успехе я не сомневаюсь. Только будь такой, какая ты есть…
Михайлов пригласил нас на прощальный ужин. Это он правильно придумал: собрать за столом, в непринужденной, почти домашней обстановке участников заграничной поездки и их ближайших родственников. Из Вешняков привезли Риту, жену Владимира Пчелинцева, из общежития на Стромынке – мою маму, а также – жену Красавченко, красивую молодую женщину по имени Надежда. Ужин был сервирован в его кабинете, скромно и просто. Водка и вино присутствовали. Главный комсомолец провозгласил первый тост. Вдруг у первого секретаря на столе зазвонил особенный, белый телефон с гербом СССР, отпечатанным в центре диска. Николай Александрович мгновенно схватил трубку и голосом, полным глубокого почтения, если не сказать страха, доложил:
– Михайлов у аппарата… Да, слушаю… Сейчас приедем…
Москва в первом часу ночи была пустынна и темна. Однако Боровицкие ворота, через которые машина Михайлова въехала на территорию Кремля, освещались с двух сторон. Там стояла охрана: автоматчики в форме внутренних войск НКВД, солдаты с самозарядными винтовками Токарева. Документы проверяли тщательно. Но список полуночных гостей у них был, и вскоре лейтенант, командующий караулом, козырнув Михайлову, отдал приказ пропустить автомобиль.
Шаги в длинном коридоре отдавались гулко. Один поворот, другой, подъем по лестнице, и вот мы – в приемной, у дверей кабинета. Секретарь Верховного Главнокомандующего Поскребышев открывает ее, и… я вижу этого великого человека. Он одет в простой китель с отложным воротником, но без знаков различия, ростом не так высок, как мне казалось раньше, худощав, смугловат, на лице – легкие оспины, в согнутой левой руке держит трубку. Но внимание притягивает взгляд его темных тигриных глаз. Огромная внутренняя сила чувствуется в нем.
Наверное, мы пробыли в кабинете Сталина минут двадцать, хотя течения времени не ощущали. Оно для нас остановилось. Михайлов представлял нас по очереди, меня – самой последней. Иосиф Виссарионович сказал всего несколько фраз про ответственное задание партии и правительства, про союзников, не желающих открывать второй фронт, про американский народ, которому надо знать правду о нашей борьбе с фашизмом.
– Есть ли у вас просьбы, товарищи? – спросил он.
Поскольку Красавченко и Пчелинцев пребывали в состоянии глубокого оцепенения, то в кабинете повисла пауза. Меня же оцепенение не коснулось. Я испытывала нечто другое: небывалое воодушевление. Мне хотелось услышать слова Верховного Главнокомандующего, обращенные именно ко мне.
– Да, товарищ Сталин, просьба есть, – негромко произнесла я. – Очень нужен англо-русский и русско-английский словарь с учебником грамматики в придачу. Потому что таких союзников, как и врагов, надо знать в лицо!
– Хорошо, товарищ Павличенко, вы сейчас сказали, – вождь мирового пролетариата улыбнулся. – Книги вы получите. Лично от меня…
Глава 15
Миссия в Вашингтоне
Густой предутренний туман клубился в долине реки Потомак. Пологие холмы, зеленые луга, рощи, сады и селения тонули в зыбкой его пелене. Железнодорожный экспресс Майами – Вашингтон, приближаясь к пункту своего назначения, развил скорость до шестидесяти километров в час. Он прорезал белое облако, опустившееся на землю, легко, как раскаленный меч.
От ритмичного покачивания и быстрого перестука колес я часто просыпалась, потом засыпала вновь. В двухместном купе я находилась одна и потому смогла снять верхнюю одежду и белье, укрыться накрахмаленной простыней с головой и спокойно отдыхать. Рядом, на вагонном столике подрагивала толстенькая, в три пальца, небольшая книжица словаря, которую удобно носить с собой в кармане. Верховный Главнокомандующий Вооруженными Силами СССР сдержал слово. Я, перелистывая ее каждый день, обычно на сон грядущий для проверки собственных знаний, видела его четкую роспись на титульном листе сбоку: "И. Сталин".
В соседнем купе расположились Николай Красавченко и Владимир Пчелинцев, мои спутники в этом двухнедельном путешествии через горы, пустыни и воды Атлантического океана. Честно говоря, я немного устала от их постоянного присутствия. Ребята они были хорошие, но снайпер – это боец-одиночка. Ему нужна тишина, покой, время на размышление. Он должен сам наблюдать за изменением окружающей его обстановки.
Отношения между нами уже сложились: вежливые, товарищеские, с четко обозначенными границами возможного и невозможного. Отправляя разнополую компанию в дальнюю дорогу, в Москве провели с нами должный инструктаж и каждому с глазу на глаз сделали строгое внушение. Наверное, больше – любителю танцев Пчелинцеву и молчаливому комсомольскому вождю Красавченко, чем мне, так как про гибель Алексея Киценко и мою клятву отомстить за него врагам первый секретарь ЦК ВЛКСМ в общих чертах знал.
Николай держался как-то отстраненно, напоминая нам, что он – руководитель. Мы с Пчелинцевым поневоле сошлись ближе и поладили, забыв о разнице в снайперском счете и в армейских званиях. При длительных остановках – например, на три дня в Каире – вместе ходили на прогулки по городу и делали маленькие покупки. В частности, Владимир не удержался и купил у араба в магазине швейцарские часы за сорок долларов. Оказалось, что разные устройства, вмонтированные в них, позволяют не только считать дни и секунды, но и по звуку выстрела измерять расстояние. Вещь для сверхметкого стрелка крайне нужная!
В Каире нам пришлось представляться английскому губернатору и американскому послу. Впервые надела здесь одно из нарядных платьев, полученных в подвальном складе Наркоминдела. Очень боялась, что не смогу держаться в нем свободно и естественно. Но куда больше трудностей доставили туфли на каблуках. За год военной службы я от них отвыкла! Ноги так и скользили по паркету, натертому до блеска в роскошном дворце губернатора. Тогда Владимир галантно предложил мне свою руку. Аудиенция прошла отлично. Правда, после нее британец выразил сомнение в том, что мы оба – фронтовики и снайперы.
В Майами, куда мы прилетели из Африки, задержались на сутки. Океан шумел совсем рядом, и мы с Пчелинцевым отправились на пляж. Золотистый песок, медленные ленивые волны зеленоватого цвета и ослепительное солнце задержали нас там на три часа. Красавченко, который простудился в дороге, оставался в своем гостиничном номере…
За плотно закрытой дверью в купе раздались шаги стюарда. Он обходил пассажиров и предупреждал их за тридцать минут до окончания поездки. Легкий стук в дверь, негромкий голос:
– Washington, mam!
– Yes, thanks, – ответила я и стала одеваться.
Экспресс прибыл в Вашингтон точно по расписанию: 27 августа 1942 года в 5 часов 45 минут. Наш вагон остановился под сводами столичного вокзала. Однако рассмотреть его здание было затруднительно из-за сумрака, царившего там. Между тем на перроне собралась изрядная толпа. Мы не догадывались, что это – из-за нас, и готовились тащить свои увесистые чемоданы сначала по коридору в вагоне, потом – перрону. Мы не знали, что сообщение о прибытии советской студенческой делегации в США 25 августа распространило Телеграфное агентство Советского Союза (ТАСС) и некоторые американские газеты его перепечатали.
Таким образом, никаких сложностей с доставкой багажа мы не испытали. Наоборот, нас окружили радостные сотрудники советского посольства и торгового представительства, затем – настырные американские журналисты. В этой шумной толпе мы прошагали от перрона до привокзальной площади, где в суете и гвалте погрузились в большой лимузин и поехали – подумать только! – прямо к Белому дому, жилищу американских президентов.
Несмотря на столь ранний час, у подъезда нас встретила сама Элеонора Рузвельт, супруга президента. Она поздравила русских гостей с благополучным прибытием и сообщила, что первые сутки на земле Соединенных Штатов Америки мы проведем под крышей Белого дома. Так решил ее муж, Франклин Делано Рузвельт, 32-й президент, любимый народом и пока единственный в истории США, кто избран на третий срок.
Первая леди лично сопроводила нас на второй этаж, показала апартаменты, предложила немного отдохнуть с дороги и сообщила, что завтрак подадут в 8 часов 30 минут в малой столовой на первом этаже.
Я подошла к окну в своей небольшой, просто, но уютно обставленной меблированной комнате. Солнце встало, и его первые лучи освещали пространство перед белым домом. Его окружал отлично ухоженный французский парк с аллеями, посыпанными желтоватым речным песком, с подстриженными газонами, яркими цветочными клумбами, небольшими группами деревьев, разбросанными то тут, то там. Шумели падающие струи фонтана в бассейне перед главным входом. Обитель президентов смахивала на сельскую усадьбу какого-нибудь джентльмена, имеющего постоянный, но далеко не чрезмерный доход.
В назначенное время мы спустились в малую столовую и обнаружили там, кроме супруги президента Рузвельта, и других людей. Прежде всего, нам была представлена Гертруда Пратт, генеральный секретарь американского комитета международной студенческой организации "International Student Service", которая, как выяснилось, и выступает организатором Всемирной ассамблеи. Госпожа Пратт, эффектная, стройная блондинка лет двадцати пяти, энергично пожала всем руки, сказала, что бесконечно рада видеть русских гостей, и познакомила нас с Генри Лашем, вице-президентом этой самой "Интернешенел Стьюдент Сервис". Разговор помогали вести три молодых человека в форме офицеров американской армии, которые неплохо изъяснялись по-русски.
Госпожа Рузвельт пригласила всех за стол.
Улыбнувшись, она сказала, что знакомство с образом жизни американцев можно начать прямо сейчас, с традиционного американского завтрака. Кое-что он унаследовал от не менее традиционного английского, но все же имеет свои отличия. На столе представлена не только яичница-глазунья, поджаренные тонкие ломтики бекона, сосиски "бэнгерс", маринованные грибы, но и маленькие пухлые блинчики (мы, переговариваясь между собой, назвали их "оладьи") с кленовым сиропом. Запивать еду лучше апельсиновым соком, кофе или холодным чаем.
Гастрономия – прекрасная тема для начала разговора малознакомых людей. Но завтрак продолжался, и Николай Красавченко на правах руководителя делегации затеял скучную беседу о повестке дня первого заседания Всемирной студенческой ассамблеи. Американцев больше интересовали рассказы о боевых действиях, которые сейчас идут на территории Советского Союза. Владимир Пчелинцев с удовольствием поведал об особенностях снайперского дела: винтовка с оптическим прицелом, маскировка, наблюдение за противником. Я в беседе не участвовала, а внимательно слушала, но не его, а переводчиков. Они переводили слишком поспешно и неточно.
Вдруг Элеонора Рузвельт обратилась с вопросом ко мне, и этот вопрос перевел на русский молодой человек в лейтенантских погонах:
– Если вы хорошо видели лица ваших противников в оптический прицел, однако тем не менее делали свой убийственный выстрел, то американским женщинам будет трудно вас понять, дорогая Людмила…
Переводчик пытался как-то смягчить эту фразу. Она звучала вежливо, но имела некий неприятный подтекст. Первая леди смотрела на меня пристально, не отрывая глаз. Зачем она спросила об этом, было не совсем ясно. Может быть, решила устроить мне проверку? Нам уже сообщали о публикациях в некоторых английских и американских газетах, которые писали, будто бы мы – не фронтовики, не снайперы, а лишь коммунистические пропагандисты, специально присланные для выступлений на Всемирной студенческой ассамблее. Значит, придется четко и внятно ответить жене президента.
– Missis Roosvelt, we are glad to visit your beautiful prosperity country. Many years you do not know the wars. Nobody destroys your towns, villages, plants. Nobody kills your inhabitamts, your sisters, brothers, fathers… – медленно заговорила я, и это почему-то вызвало изумление у присутствующих.
Конечно, моя речь изысканностью не отличалась: некоторые ошибки в произношении, в применении глаголов, слишком простое построение фраз. Но смысл американцы уловили. Я объяснила им, живущим в государстве, далеком от битв с фашизмом, что мы приехали оттуда, где бомбы разрушают города и села, где льется кровь, где погибают ни в чем не повинные люди, и моя родная страна переживает тяжелые испытания. Меткая пуля – всего лишь ответ злобному врагу. Мой муж погиб в Севастополе, у меня на глазах, и человек, которого я вижу в окуляр оптического прицела, – это тот, кто убил его…
Как ни странно, Элеонора смутилась.
Она поспешно отвела взгляд и сказала, что не хотела меня обидеть, однако этот разговор кажется ей весьма актуальным, и мы продолжим его в более подходящей обстановке, а сейчас ей, к сожалению, пора уходить. Первая леди поднялась из-за стола и, торопливо попрощавшись с нами, покинула малую столовую.
– Ты чего ей сейчас наговорила? – Николай Красавченко сдвинул брови и на правах руководителя воззрился на меня очень сурово.
– Ничего особенного, – я отмахнулась от него. – Пусть не лезут напролом, наглые америкосы…
После завтрака Гертруда Пратт устроила для нас краткую экскурсию по Белому дому. Мы побывали в зале заседаний кабинета министров, в кабинете первой леди, в Овальном кабинете президента. Там наше внимание привлекла фотография улыбающихся парней в военной форме. Это были сыновья Рузвельта: Элиот, капитан авиации, Франклин, младший лейтенант флота, Джеймс, состоящий в резерве корпуса морской пехоты. А вообще Элеонора родила мужу шестерых детей, и лишь один из них умер во младенчестве.
Теперь времяпрепровождение нашей делегации подчинялось строгому графику. Мы с Пчелинцевым поспешили вернуться в свои комнаты и переодеться в военную форму. Впервые после вылета из Москвы нам предстояло ее надеть. Этот приказ отдал посол Советского Союза в США Максим Максимович Литвинов. В 10 часов утра у нашего посольства собирались фотожурналисты и кинооператоры. Они хотели запечатлеть героев антифашистской борьбы во всей воинственной красе для публикации снимков в завтрашних газетах.
Мы приехали на автомобиле посольства. Толпа журналистов тотчас окружила его. Мы с трудом прошли к крыльцу, где по просьбе представителей прессы остановились для того, чтобы фотографы и кинооператоры сделали несколько снимков. Киношников быстро оттеснили репортеры. Они протягивали к нам микрофоны, выкрикивали свои вопросы. Переводчики работали с полной нагрузкой. Постепенно выяснилось, что большая часть вопросов адресована мне.
Через тридцать минут эта свистопляска закончилась, мы зашли в здание посольства. Пожилой, полноватый, круглолицый человек в пенсне – посол Литвинов – шагнул навстречу, поздравил нас с благополучным прибытием. Пришлось появиться на крыльце еще раз: теперь уже с ним, дружески пожимая ему руку. Публичная акция продолжалась и должна была принести максимальную пользу советской стране.
Торжественный обед в посольстве прошел чинно и тихо. На нем присутствовали сотрудники Наркомата иностранных дел с женами. На русском языке звучали тосты, велись приличествующие случаю разговоры, а именно: Красавченко подробно рассказывал о нашем перелете из Москвы в Тегеран, Каир, Майами. Иногда он оглядывался на меня. Видимо, опасался, как бы я и здесь не выдала чего-нибудь этакого, непредусмотренного дипломатическим протоколом. Но совершенно напрасно. Если меня не дразнить, я – человек разумный, спокойный, молчаливый.
В шестом часу вечера состоялась еще одна, двухчасовая пресс-конференция, которая транслировалась по радио на всю Америку. На ней присутствовали представители 52 газет и журналов и 12 радиостанций. Теперь все было организовано иначе. Сначала слово представили членам студенческой делегации. Красавченко в коротком докладе, тезисы которого он получил в Москве от заведующего отделом ЦК ВКП(б) Александрова, обрисовал ситуацию в нашей стране в целом: тыл помогает фронту. Пчелинцев поведал о состоянии Красной армии: она готова нанести германским вооруженным силам новые удары. У меня в руках тоже находился текст, согласованный в ЦК ВКП(б):