1 мая все войска из Петербурга уходили в лагери. В конце мая происходили смотры эскадронных и сотенных учений. Это серьезный экзамен для эскадронных и сотенных командиров, влияющий на дальнейшую их судьбу, – чтобы знать о новых требованиях начальника дивизии, эскадронные и сотенные командиры старались посещать эти смотры в других полках. Три наших командира сотен со своими вестовыми поехали из Дудергофа, где мы стояли летом, в Гатчину на смотр кирасир Ее Величества. Во время смотра неожиданно приехал Государь. Он просил начальника дивизии продолжать смотр, не обращая на него внимания, а сам следил за смотром, разговаривая с окружающими. Государь Николай II был великолепным наездником, как и все дети Императора Александра III. Александр III плохо ездил верхом и не любил это занятие. Зная этот пробел своего воспитания, необходимого военному, своих детей он сделал великолепными наездниками. Император Николай II часто ездил небрежно, забывая, что под ним хотя и отлично выезженная, но живая лошадь. И теперь он, бросив поводья, вынул ноги из стремян, протянул их на плечи своей лошади и весело разговаривал с окружающими. Берейтор, возмущаясь, говорил: "Посмотрите, что он делает, ведь это живая лошадь, и здесь чуть не в нескольких шагах скачут кирасиры – долго ли до греха, а за последствия отвечаю я". И действительно, лошадь Царя вдруг неожиданно полным карьером поскакала в поле. Государь не успел поймать ногами стремена, пытался остановить ее, но безуспешно. Все поскакали за Государем, но один казак, вестовой одного из приехавших командиров сотни, поскакал наперерез и, схватив под уздцы лошадь Государя, остановил ее. Государь смеялся над своей оплошностью, и, когда к нему подскакал генерал Воейков , он сказал: "Дайте казаку или золотые часы с цепочкой, или десять рублей". Конечно, казаку дали часы, а потом Воейков сказал Государю: "Казаку дали часы, но за десять рублей не только золотые, но и железные часы купить нельзя, а золотые, да еще с императорским орлом и за сто не купишь". Государь ответил: "Это громадный пробел моего образования – я никогда не знаю, что сколько стоит".
Со всеми Государь держал себя очень просто, у всех оставлял неизгладимое впечатление. Он любил прогулки пешком и охотно разговаривал со встречными. Старик фотограф в Барановичах, с которым я иногда ходил на охоту, придя ко мне, со слезами на глазах рассказывал, как встретил Государя, как Царь расспрашивал его, давно ли он здесь, сколько зарабатывает и прочее, и как он с ним попрощался за руку.
Однажды Государь с несколькими сопровождающими гулял в лесу у Барановичей, когда наш полк был там в конвое. Государь всегда ходил быстро. Идя по тропинке впереди, он после нескольких поворотов скрылся от своей свиты и, выйдя на опушку, остановился около старика, рубившего дрова. Государь сказал: "Здравствуйте". Старик чуть взглянул на него, ответил: "Здравствуйте!" – и продолжал рубить. Государь спросил: "Ты знаешь, кто я?" Старик оглядел его с ног до головы и ответил: "Ахвицер". – "Я Государь". Старик с испугом посмотрел во все стороны – не слышал ли кто – и говорит: "Ты с этим не шути, а то тебе дадут такого Государя, что ввек не забудешь". В это время на опушку вышла свита и обратилась к Царю с претензией: "Ваше Величество, нельзя же так уходить от всех, мы страшно волновались и во все стороны разбежались, ища вас". – "А я здесь со стариком разговорился. Ну, до свидания, всего хорошего". Совсем испуганный старик все кланялся Государю.
Летом в лагере наши сотни, как я уже писал, стояли в разных деревнях. Как-то, возвращаясь с маневров, Государь проезжал мимо кухни нашей 4-й сотни. Кашевар в колпаке стоял у дверей сотенной кухни. Поздоровавшись с ним, Государь спросил: "Готов ли обед?" – "Так точно, Ваше Императорское Величество". Государь сошел с лошади и деревянной казачьей ложкой начал есть казачьи щи и кашу. Проголодавшаяся свита также с удовольствием подкрепилась казачьей пищей. Государь благодарил повара и пожаловал ему серебряные часы с цепочкой для ношения на груди.
Когда Государь бывал в офицерских собраниях, то всегда награждал часами казака, подававшего ему блюда.
Однажды, во время маневров, подъехал экипаж с завтраком для Государя и свиты. "А для нижних чинов закуска имеется?" – спросил Государь, показывая на солдат, державших лошадей его и свиты. Оказалось, что для них специально ничего не приготовлено. Завтрак в походных кухнях их полков часто бывал далеко от Государя и свиты. И только когда все солдаты получили свою долю, Государь подошел к своему завтраку. После этого для солдат свиты тоже стали привозить пищу.
Командир полка генерал Дембский был замечательным хозяином. Каждый год в приказе по дивизии ему объявлялась благодарность за увеличение экономии полковых сумм. Каждый день он обходил все мастерские и наблюдал, чтобы ничего не пропадало. Из двух пришедших в негодность седел он требовал сделать одно годное. Все нестроевые его боялись, зная, что генерал Дембский все увидит и ко всему придерется. Раз, войдя в шорно-седельную мастерскую, он строго спросил казака: "Ты что делаешь?" – "Из одного два, Ваше превосходительство". Все рассмеялись, но генерал серьезно сказал: "Молодец, так и делай из одного два". Чтобы получить больше экономии, он приказал вновь строящиеся шинели делать короче на четыре пальца. Все были недовольны, но экономия получилась большая.
Генерал Дембский был холост, всегда завтракал и обедал в собрании с офицерами и всегда что-нибудь рассказывал. Один раз он говорит: "Еду на извозчике и обгоняю казака, не по форме одетого. Остановился и говорю: "Ты чей? Почему одет не по форме? Перед уходом из казарм являлся дежурному?" – "Никак нет, Ваше превосходительство". – "Так ты самовольно отлучился?" – "Так точно, самовольно, Ваше превосходительство". – "Иди скорее в полк, в следующий раз под арест посажу". И когда генерал Дембский приказал извозчику ехать, казак, кузнец Львов, крикнул: "Ваше превосходительство, не говорите господину вахмистру". Вахмистров казаки боялись больше, чем командира полка.
Генерал Дембский был очень моложав, и его порой не признавали за генерала. Он рассказывал: "Встречаю часто на военном поле полковника-артиллериста, который, видимо, возмущен, что я не отдаю ему честь. Чувствую, что будет скандал, – он хочет меня цукнуть, но, видимо, стесняется, может быть, думает, что у меня плохое зрение". Один раз, перед полковым учением, генерал Дембский уехал вперед и видит, что три батареи пересекают военное поле по диагонали. Он направляется к средней батарее и как раз наталкивается на этого полковника, а у того вид такой: "Ну если ты слепой и раньше не замечал, что я полковник, то теперь видишь, что я перед батареей, значит, полковник". Генерал Дембский останавливается перед полковником и говорит: "Скажите, полковник, вы учиться хотите или едете на стрельбище?" Тогда полковник обратил внимание на погоны и во все горло закричал: "Батарея – смирно!" – "Не беспокойтесь, полковник, но сейчас военное поле по расписанию наше и здесь будет производиться полковое учение". – "Едем на стрельбище, Ваше превосходительство, только проедем через военное поле". – "До свидания". "Все обошлось хорошо, теперь меня не цукнет", – добавил генерал.
Один раз в купе вагона старый пехотный полковник покровительственно разговаривал с генералом Дембским, который был в летней николаевской шинели, закрывающей погоны. "У вас, казаков, какие-то странные чины – хорунжий, сотник". – "Не странные, у нас русские названия вместо немецких корнет, поручик и так далее". – "Ну вы, вероятно, уже есаул?" Дембский сконфуженно: "Нет, я генерал". Полковник вскочил. "Простите, Ваше превосходительство, я не знал". – "Садитесь, пожалуйста, мне только приятно, что вы приняли меня за молодого". Сидящий здесь хорунжий Дягилев едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. Но полковник так был сконфужен, что через несколько минут перешел в другое купе.
Генерал Дембский командовал полком три года и получил Кирасирскую бригаду в нашей 1-й Гвардейской Кавалерийской дивизии. Потом он получил дивизию, не помню какую, которой командовал до выхода в отставку по возрастному цензу с производством в генералы от кавалерии и дальше служил в ведомстве Императрицы Марии Федоровны.
После генерала Дембского недолго командовал полком генерал Бернов , бывший кавалергард. Он приходил в канцелярию в половине двенадцатого дня. Требовал, чтобы все хозяйственные чины ждали его, и каждого спрашивал, имеются ли к нему вопросы. И если у кого были вопросы, он разрешал их одной фразой. Потом шел с адъютантом в свой кабинет и спрашивал: "Есть бумаги для подписи?" – "Так точно, есть". – "Ну, отложим до завтра, завтра подпишу". И шел в собрание завтракать. На следующий день то же самое. Наконец бумаг накапливается много, и адъютант просит непременно подписать. "А есть срочные?" – "Так точно, есть очень срочные". – "Ну вот я завтра уже все подпишу". Наконец адъютант уже упрашивает: "Ведь это же недолго, за десять минут все подпишете!" Бернов сдается. Садится за стол, вздыхает и берет ручку. А бумаги сложены одна на другую так, чтобы было видно только место для подписи. Генерал Бернов говорит: "Ну, Господи, благослови" – и начинает подписывать: Бернов, Бернов, Бернов. Подписавши, не читая, бумаг 15, говорит: "Я, Петр Петрович, на вас, как на каменную гору" – и продолжает подписывать. Подписавши все бумаги, говорит: "Ну и поработали мы с вами сегодня" – и идет завтракать в собрание.
Но занятия в полку шли своим чередом. По традиции никто не смел опаздывать на занятия, и какой бы ни был "загул" ночью, в 8 часов утра все офицеры на работе, и требовалось, чтобы офицер не только присутствовал на занятиях, но чтобы он учил.
Иногда Бернов требовал пробные порции обеда в канцелярию, хвалил пищу, так как щи и каша всегда были приготовлены великолепно.
После Бернова полком командовал генерал Родионов . Это был коренной лейб-казак. Он даже родился в наших казармах. На каком-то торжестве, не помню, генерал Родионов был зачислен в свиту Его Величества и одновременно с ним полковой адъютант П.П. Орлов зачислен флигель-адъютантом.
Генерал Родионов, обходя помещения полка, раздражался, если замечал где-либо паутинку, или сор, или картину, висевшую чуть косо, делал замечания, выговоры. Приказы по полку писал сам и исправлял параграфы, написанные адъютантом и заведующим хозяйством. Он выходил из себя, если находил в приказе ошибку. Один раз вхожу в канцелярию и вижу, что все: адъютант, полковник заведующий хозяйством, казначей, делопроизводитель по хозяйственной части, писаря – углубились в приказы и ищут ошибку. Адъютант говорит: "Ваше превосходительство, никакой ошибки нет, все точно, как у вас написано в черновике". – "Плохо читаете". Оказывается, пропущена была одна запятая, и эту запятую вся канцелярия, бросив работу, искала полчаса.
После Родионова полком командовал генерал Пономарев, бывший офицер лейб-гвардии 6-й Донской Его Величества батареи. В турецкую войну в чине хорунжего он получил орден Святого Георгия 4-й степени. После войны он окончил Академию Генерального штаба, но по Генеральному штабу не зачислен. Это был скромный, тихий человек. Он любил посещать занятия полковой учебной команды, особенно уроки стрелкового и телеграфного дела. Задавал вопросы, давал написать телеграммы на аппарате. Экзаменовал, как умеют читать топографические карты, и прочее. В Лифляндии генерал Пономарев любил смотреть переправу учебной команды на фашинах через реку Аа Лифляндская, наблюдал разведку и тому подобное.
Перед обедом генерал Пономарев обходил все кухни, пробовал пищу, взвешивал порции мяса, причем брал самую большую на вид порцию и, взвесивши ее, уже по ней отмерял 5, 10 порций.
Потом генерал Пономарев был командиром нашей 3-й бригады и на войне командовал армейской казачьей дивизией.
После Пономарева полком командовал генерал Иван Давыдович Орлов , взятый в свиту Государя на юбилейных торжествах. Он и повел полк на 1-ю Великую войну.
После него командиром полка был флигель-адъютант П.П. Орлов, двоюродный брат Ивана Давыдовича, взятый в свиту одновременно с производством в генералы.
После П.П. Орлова полк наш получил полковник Александр Митрофанович Греков, вскоре произведенный в генералы. При нем я стал командиром 12-го Донского генерал-фельдмаршала князя Потемкина Таврического полка.
Когда я вышел из лейб-гвардии в Казачий Его Величества полк, сотней Его Величества командовал есаул С.В. Еврейнов. Он принят был в полк без приписки к казачьему сословию. Еврейнов все хвалил своего денщика – умный, расторопный, дельный, но, видимо, очень бедный. Когда я ему даю, в конце концов, два рубля (так было принято в полку), он, видимо довольный, так весело мне говорит: "Покорнейше благодарю, Ваше высокоблагородие".
Один раз он говорит С.В. Еврейнову: "Хороший вы барин, а вот с браком". А Еврейнов был видный, представительный, великолепно сложен. "А какой же у меня брак?" – "Да вы не казак". – "Ну сделай меня казаком". – "Слушаюсь, Ваше высокоблагородие". Еврейнов и забыл об этом, казалось, пустом разговоре, но не проходит и месяца, денщик подает ему бумагу, в которой объявляется о принятии Еврейнова казаком в станице Мелиховской. Зная, как непросто приписаться к казачьему сословию, Еврейнов спрашивает: "Как же ты это сделал?" – "Да у меня есть в станице друзья – они и сделали по моей просьбе. Теперь Вы, Ваше высокоблагородие, летом непременно должны посетить свою станицу. В августе я кончаю службу и из станицы вам сообщу подробный маршрут, как надо ехать. Из Ростова вверх по Дону идут пароходы по таким-то дням. Вы приедете поездом в Ростов, сядете на пароход, а в станице я встречу вас на пристани".
Вскоре Еврейнов получил подробный маршрут и отправился на Дон. В станице Мелиховской, на пристани, его встретил бывший денщик. Одет он был в великолепный черный костюм, но на голове красная лейб-казачья фуражка. Пройдя пристань, Еврейнов увидел шикарный экипаж с запряженной в него тройкой прекрасных лошадей. Усадив гостя, денщик садится рядом с ним и говорит кучеру: "Пошел!" Лошади рванули и понеслись. Еврейнов смущен. Он спрашивает: "Чьи это лошади и экипаж?" – "Мои, Ваше высокоблагородие". И Еврейнов уже не знает, как же величать бывшего денщика – по-прежнему на "ты" или по имени и отчеству, которого он и не знает. Спрашивает: "Куда же мы едем?" – "В станичное правление – там вас ждет вся знать станичная". Еврейнов говорит: "Надо бы мне переодеться, я в дорожном костюме". – "Ничего, все знают, что вы с дороги".
В станичном правлении целая шеренга казаков и на правом фланге – станичный атаман с булавой. Здесь же недалеко стоит священник. Получив благословение у священника, Еврейнов подошел к атаману, поздоровался с ним и сказал ему маленькое приветствие. Потом начал здороваться по очереди со всеми. Денщик представлял ему каждого казака. После этого перешли в другую комнату, где по всем правилам был сервирован стол. Рядом с Еврейновым сели атаман и денщик. Меню было составлено со вкусом. После тостов начали пить водку. Через некоторое время Еврейнов замечает, что на левом фланге, где сидели писаря, пьют вино, а на правом, где сидел он, все водку. Еврейнов и говорит: "Надо бы и нам переходить на вино – там уже вино пьют". – "Так они, Ваше высокоблагородие, ничего в водке не понимают, не стоит на них и водку переводить".
Денщик Еврейнова оказался одним из самых богатых и влиятельных казаков в станице – у него прекрасный дом и два магазина. А на службе будто бы радовался, получая, кроме жалованья, два рубля в месяц.
На 1-й Великой войне Еврейнов, будучи свитским генералом, командовал дивизией.
После Еврейнова сотней Его Величества командовал граф Граббе Михаил Николаевич. Он числился казаком, так как еще его дед, будучи наказным атаманом Донского войска, был приписан к казачьему сословию.
Как-то Государь спрашивает графа Граббе: "Вы давно были на Дону?" – "Я, Ваше Величество, к своему стыду, должен сознаться, что еще ни разу не был на Дону". – "Вот этого я никогда не ожидал от вас". – "В следующее же лето, после маневров, я непременно пойду на Дон".
Наказным атаманом был тогда генерал Таубе . Граф Граббе с ним объехал целый ряд станиц, частью в экипаже, частью верхом.
Потом граф Граббе командовал лейб-гвардии Сводно-Казачьим полком, был наказным атаманом нашего войска, а в эмиграции – выборным войсковым атаманом. Умер он в Париже.
Его брат А.Н. Граббе , тоже наш лейб-казак, был командиром Конвоя Его Величества.
Глава 7
МОБИЛИЗАЦИЯ И ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА. КОМАНДОВАНИЕ ПОЛКОМ
14 июля 1914 года была объявлена война. Был общий подъем, все рвались в бой. По объявлении войны все офицеры Петербургского гарнизона были приглашены в Зимний дворец, где Государь Император объявил о войне и сказал, что не заключит мир до тех пор, пока хоть один неприятельский солдат останется на территории России. Слова Государя были покрыты громовым "ура".
Подъем народа был небывалый. Когда Государь Император вышел на балкон дворца, многотысячная толпа, запрудившая всю Дворцовую площадь, с пением гимна "Боже, Царя храни" опустилась на колени. По городу ходили группы народа с плакатами "До победного конца" и другими подобными лозунгами.
Враждовавшие между собой партии Государственной думы объединились. Непримиримые враги – правый Пуришкевич и левый Милюков , которые до этого осыпали друг друга бранью и мешали говорить, – сделались друзьями. За несколько дней до мобилизации Милюков во время речи Пуришкевича кричал, стучал, не давал его слушать и, наконец, стал кричать: "Да что вы его слушаете, ведь это больной человек, ему доктора надо позвать, доктора позвать". Пуришкевич приостановился и крикнул: "А тебе ветеринара" – и продолжал речь. Теперь в отчете Государственной думы было сказано: "И первый раз в жизни Милюков и Пуришкевич назвали друг друга на "вы".
Благодаря совершенно исключительной организации объявление мобилизации по всей Российской империи прошло с быстротой молнии. Сразу все узнали о войне. Каждый полк имел свой план мобилизации. Части, находящиеся далеко от западной границы – петербургской, московской, казанской, и другие военные округа готовы были выступить в поход на третий день по объявлении мобилизации. Из Волыни выступление назначено было через четыре часа, а, например, во 2-м Донском казачьем полку, стоявшем в Августове, разведчики полка уже через два часа по объявлении мобилизации должны были быть за границей на территории Германии. Мобилизация проходила строго по расписанию, по часам. Каждый знал, что ему надо было делать. Один офицер ехал в Усть-Ижору за пироксилином, другой принимал лошадей по военно-конской повинности для нестроевых, обоза и тому подобное. Сдавали старые вещи, принимали новые, шла укладка обоза, вьюков и другая необходимая работа.
Одновременно с объявлением мобилизации был издан приказ, запрещающий продажу спиртных напитков, и потому мобилизация прошла в идеальном порядке. Обыкновенно же проводы на службу в России, да и в других государствах всегда сопровождались пьянством.