Если ваш супруг очень вам надоел, бросьте его, но знаете как? Вы оставляете там всё семейство, берёте почтовых лошадей на Остров и приезжаете… куда? В Тригорское? Вовсе нет; в Михайловское! Вот великолепный проект, который уже с четверть часа дразнит моё воображение. Вы представляете себе, как я был бы счастлив? Вы скажете: "А огласка, а скандал?" Чёрт возьми! Когда бросают мужа, это уже полный скандал, дальнейшее ничего не значит или значит очень мало. Согласитесь, что проект мой романтичен! Сходство характеров, ненависть к преградам, сильно развитый орган полёта и пр. и пр. – Представляете себе удивление вашей тётушки? Последует разрыв. Вы будете видаться с вашей кузиной тайком, это хороший способ сделать дружбу менее пресной – а когда Керн умрёт – вы будете свободны как воздух… Ну что вы на это скажете? Не говорил ли я вам, что способен дать вам совет смелый и внушительный!"
Шутливо нарисовав перспективу оставления Анной Петровной мужа и его последствия, Пушкин переходит к обсуждению возможностей общения с нашей героиней, одновременно пытаясь заставить её ревновать:
"Поговорим серьёзно, т. е. хладнокровно: увижу ли я вас снова? Мысль, что нет, приводит меня в трепет. – Вы скажете мне: утешьтесь. Отлично, но как? Влюбиться? Невозможно. Прежде всего надо забыть про ваши спазмы. – Покинуть родину? Удавиться? Жениться? Всё это очень хлопотливо и не привлекает меня. – Да, кстати, каким же образом буду я получать от вас письма? Ваша тётушка противится нашей переписке, столь целомудренной, столь невинной (да и как же иначе… на расстоянии 400 вёрст). Наши письма наверное будут перехватывать, прочитывать, обсуждать и потом торжественно предавать сожжению. Постарайтесь изменить ваш почерк, а об остальном я позабочусь. – Но только пишите мне, да побольше, и вдоль и поперёк, и по диагонали (геометрический термин). Вот что такое диагональ. А главное, не лишайте меня надежды снова увидеть вас. Иначе я, право, постараюсь влюбиться в другую. Чуть не забыл: я только что написал Нетти (Анне Николаевне Вульф. – В. С.) письмо очень нежное, очень раболепное. Я без ума от Нетти. Она наивна, а вы нет. Отчего вы не наивны? Не правда ли, по почте я гораздо любезнее, чем при личном свидании; так вот, если вы приедете, я обещаю вам быть любезным до чрезвычайности – в понедельник я буду весел, во вторник восторжен, в среду нежен, в четверг игрив, в пятницу, субботу и воскресенье буду чем вам угодно, и всю неделю – у ваших ног. Прощайте. 28 августа.
Не распечатывайте прилагаемого письма, это нехорошо. Ваша тётушка рассердится.
Но полюбуйтесь, как с Божьей помощью всё перемешалось: г–жа Осипова распечатывает письма к вам, вы распечатываете письмо к ней, я распечатываю письмо Нетти – и все мы находим в них нечто для себя назидательное – поистине это восхитительно!"
Таким образом, Пушкин начинает игру. Его письмо, датированное тем днём и адресованное Прасковье Александровне Осиповой, фактически предназначено для прочтения Анной Петровной:
"Да, сударыня, пусть будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает. Ах, эти люди, считающие, что переписка может к чему–то привести. Уж не по собственному ли опыту они это знают? Но я прощаю им, простите и вы тоже – и будем продолжать.
Ваше последнее письмо (писанное в полночь) прелестно, я смеялся от всего сердца; но вы слишком строги к вашей милой племяннице; правда, она ветрена, но – терпение: ещё лет двадцать – и ручаюсь вам, она исправится. Что же до её кокетства, то вы совершенно правы, оно способно привести в отчаяние. Неужели она не может довольствоваться тем, что нравится своему повелителю г–ну Керну, раз уж ей выпало такое счастье? Нет, нужно ещё кружить голову вашему сыну, своему кузену! Приехав в Тригорское, она вздумала пленить г–на Рокотова и меня; это ещё не всё: приехав в Ригу, она встречает в её проклятой крепости некоего проклятого узника и становится кокетливым провидением этого окаянного каторжника! (Не об этом ли эпизоде упоминал А. В. Марков–Виноградский? – В. С.) Но и это ещё не всё: вы сообщаете мне, что в деле замешаны ещё и мундиры! Нет, это уж слишком: об этом узнает г–н Рокотов, и посмотрим, что он на это скажет. Но, сударыня, думаете ли вы всерьёз, что она кокетничает равнодушно? Она уверяет, что нет, я хотел бы верить этому, но ещё больше успокаивает меня то, что не все ухаживают на один лад, и лишь бы другие были почтительны, робки и сдержанны, – мне ничего больше не надо. Благодарю вас, сударыня, за то, что вы не передали моего письма: оно было слишком нежно, а при нынешних обстоятельствах это было бы смешно с моей стороны. Я напишу ей другое, со свойственной мне дерзостью, и решительно порву с ней всякие отношения; пусть не говорят, что я старался внести смуту в семью, что Ермолай Фёдорович может обвинять меня в отсутствии нравственных правил, а жена его – издеваться надо мной. – Как это мило, что вы нашли портрет схожим: "смела в" и т. д. Не правда ли? Она отрицает и это; но конечно, я больше не верю ей.
Прощайте, сударыня. С великим нетерпением жду вашего приезда… мы позлословим на счёт Северной Нетти, относительно которой я всегда буду сожалеть, что увидел её, и ещё более, что не обладал ею. Простите это чересчур откровенное признание тому, кто любит вас очень нежно, хотя и совсем иначе.
Михайловское".
Однако вскоре Пушкин, вероятно, испугался, что А. П. Керн всё же пошлёт это письмо своей тётушке и тем самым может поссорить его с хозяйкой Тригорского (она конечно же не отправила его. – В. С.), и в послании от 22 сентября 1825 года из Михайловского в Ригу к Анне Петровне поэт обращается с просьбой:
"Ради бога не отсылайте г–же Осиповой того письма, которое вы нашли в вашем пакете. Разве вы не видите, что оно было написано только для вашего собственного назидания?"
Пушкин перемежает упрёки в кокетстве советами, как вести себя с поклонниками, и предлагает возможные места встречи с Анной Петровной: "Кстати, вы клянётесь мне всеми святыми, что ни с кем не кокетничаете, а между тем вы на "ты" со своим кузеном, вы говорите ему: я презираю твою мать. Это ужасно; следовало сказать: вашу мать, а ещё лучше – ничего не говорить, потому что фраза эта произвела дьявольский эффект. Ревность в сторону, – я советую вам прекратить эту переписку, советую как друг, поистине вам преданный без громких слов и кривляний. Не понимаю, ради чего вы кокетничаете с юным студентом (притом же не поэтом) на таком почтительном расстоянии. Когда он был подле вас, вы знаете, что я находил это совершенно естественным, ибо надо быть рассудительным. Решено, не правда ли? Бросьте переписку, – ручаюсь вам, что он от этого будет не менее влюблён в вас. Всерьёз ли говорите вы, уверяя, будто одобряете мой проект? У Анеты от этого мороз пробежал по коже, а у меня голова закружилась от радости. Но я не верю в счастье, и это вполне простительно. Захотите ли вы, ангел любви, заставить уверовать мою неверующую и увядшую душу? Но приезжайте, по крайней мере, в Псков; это вам легко устроить. При одной мысли об этом сердце у меня бьётся, в глазах темнеет и истома овладевает мною. Ужели и это тщетная надежда, как столько других?.. Перейдём к делу: прежде всего нужен предлог: болезнь Анеты – что вы об этом скажете? Или не съездить ли вам в Петербург? Вы дадите мне знать об этом, не правда ли? – не обманите меня, мой ангел. Пусть вам буду обязан я тем, что познал счастье, прежде чем расстался с жизнью! – не говорите мне о восхищении: это не то чувство, какое мне нужно. Говорите мне о любви: вот чего я жажду. А самое главное, не говорите мне о стихах… Ваш совет написать его величеству тронул меня, как доказательство того, что вы обо мне думали – на коленях благодарю тебя за него, но не могу ему последовать. Пусть судьба решит мою участь; я не хочу в это вмешиваться… (Пушкин, вероятно, всё же воспользовался советом Анны Петровны – попытался писать к Александру I, но прошение так и осталось в черновике, недопи–санным; вскоре, 19 ноября, император умер. – В. С.) Надежда увидеть вас ещё юною и прекрасною – единственное, что мне дорого. Ещё раз, не обманите меня. 22 сент. Михайловское.
Завтра день рождения вашей тётушки (Прасковье Александровне в этот день исполнялось 44 года. – В. С.); стало быть, я буду в Тригорском; ваша мысль выдать Анету замуж, чтобы иметь пристанище, восхитительна, но я не сообщил ей об этом. Ответьте, умоляю вас, на самое главное в моём письме, и я поверю, что стоит ещё жить на свете".
Пушкина настолько увлёк роман с Анной Керн, что на второй план отодвинулась даже поэзия. Казалось бы, должно происходить наоборот, ведь "душе настало пробужденье",– но стихи не рождались…
И, тем не менее, к 1825 году относится весьма интересное стихотворение поэта – восьмистишие "Всё в жертву памяти твоей":
Всё в жертву памяти твоей:
И голос лиры вдохновенной,
И слёзы девы воспаленной,
И трепет ревности моей,
И славы блеск, и мрак изгнанья,
И светлых мыслей красота,
И мщенье, бурная мечта
Ожесточённого страданья.
Исследователи традиционно считают это произведение адресованным Елизавете Ксаверьевне Воронцовой.
"Сторонники такой версии, – пишет С. М. Громбах в статье, чьё заглавие повторяет название стихотворения, – не утруждают себя аргументацией, довольствуясь распространённым представлением о любви Пушкина к Воронцовой. Но нельзя не отметить, что… почти все строки стихотворения "Всё в жертву памяти твоей" решительно противоречат общепринятой версии. Действительно, как согласовать "принесение в жертву", т. е. отказ от блеска славы, со всем тем, что известно о мыслях Пушкина при воспоминаниях о Воронцовой? Он совершенно не пренебрегал славой, более того – жаждал её: достаточно вспомнить хотя бы знаменитое "Желание славы". Пушкин не забывал и "мрака изгнанья", а напротив, очень тяготился им. При воспоминании о Воронцовой не исчезал и "трепет ревности" – об этом говорит страстное "Но если…", которым обрывается стихотворение "Ненастный день потух…". Рассеять для Пушкина мрак изгнания, заглушить ревность могли, по–видимому, лишь воспоминания о другой женщине, скрасившей это изгнание, заставившей забыть далёкую возлюбленную, отодвинувшей мечты о мести. Этой "другой" была Анна Петровна Керн. Именно к ней и обращено стихотворение "Всё в жертву памяти твоей".
Нельзя не отметить, что насколько все строки стихотворения "Всё в жертву памяти твоей" упорно сопротивляются отнесению его к Воронцовой, настолько легко и естественно они выстраиваются при соотнесении его с Керн. Все перечисленные в нём "жертвы" вполне могли стать незначительными, забытыми при воспоминании ("памяти") об уехавшей недавно из Тригорского Анне Петровне. "Голос лиры вдохновенной" действительно замолк – в ближайшее после отъезда Керн время не создано (во всяком случае, не дошло до нас) ни одного лирического стихотворения. Исчез "трепет ревности". В словах о ревности склонны иногда видеть намёк на ревность к А. Н. Вульфу. Но при том, что Пушкин действительно ревновал Анну Петровну к её кузену, в стихотворении речь идет не об этом. Забыть ("принести в жертву") "трепет ревности" заставили воспоминания не о женщине, которую ревновал поэт, а о той, увлечение которой затмило старую любовь и старую ревность".
Анализируя далее в таком же духе все фразы этого стихотворения, Громбах высказывает твёрдое убеждение в том, что оно адресовано именно Анне Петровне. Что касается даты его создания, то в любом месяце из трёх (июль, август или сентябрь), находящихся в промежутке между приездами А. П. Керн в Тригорское, в двадцатых числах у Пушкина был повод для его написания.
Жизнь Анны Петровны в Риге поначалу складывалась вполне удачно. Она помирилась с мужем и стала с ним совместно проживать. Двухэтажный каменный дом коменданта рижской крепости находился в цитадели. Рядом с ним были строения, где жили офицеры, располагалась гауптвахта, и находилась православная церковь Петра и Павла, которую посещали супруги Керны.
Но пушкинские письма сделали своё дело – поэт буквально покорил ими Анну Петровну. Был забыт даже Алексей Вульф, довольно часто на правах кузена навещавший её и настойчиво ухаживавший. Он писал нашей героине 1 октября 1825 года из Дерпта: "Вот уже целая вечность, что Вы мне не пишете! Что Вы меня забыли, дорогой друг?.. Вы более спокойны – это ли причина Вашего молчания? Не знаю, что я пишу Вам; нет, неправда, я не забыт, – скажите да! Ведь Вы так добры, – наверно есть какая–то другая причина для Вашего молчания!.. Вместо Вашего я получил письмо от моей матери; она говорит о Вас; например, она пишет: "один Загрядский и один Дадианов" заменяют на минуту опасного кузена… Кто этот последний? Вы мне скажете это, – не правда ли?.. Не покидайте меня! Я ничего не прошу! Только это забвение, – оно ужасно!"
Примерно в то же время, когда было написано это письмо, Анна Петровна совершила довольно решительный поступок – вновь приехала в Тригорское, на этот раз вместе с мужем – якобы для примирения с тётушкой Прасковьей Александровной.
В 1859 году А. П. Керн описала ситуацию автору первой научной биографии Пушкина П. В. Анненкову: "Вы видели из писем Пушкина, что она (П. А. Осипова. – В. С.) сердилась на меня за выражение в письме к Алексею Вульфу: "Je meprise ta mere" (Я презираю твою мать). Ещё бы!.. Было и за что…
Керн предложил мне поехать. Я не желала, потому что, во–первых, Пушкин из угождения к ней перестал писать, а она сердилась. Я сказала мужу, что мне неловко поехать к тётушке, когда она сердится. Он, ни в чём никогда не сомневающийся, как следует храброму генералу, объявил, что берёт на себя нас примирить. Я согласилась. Он устроил романическую сцену в саду (над которой мы после с Анной Николаевной очень смеялись). Он пошёл вперёд, оставив меня в экипаже. Я через лес и сад пошла после и – упала в объятия этой милой, смешной, всегда оригинальной маленькой женщины, вышедшей ко мне навстречу в толпе всего семейства. Когда она меня облобызала, тогда все бросились ко мне, Анна Николаевна первая. Пушкина тут не было. Но я его несколько раз видела. Он очень не поладил с мужем, а со мною опять был по–прежнему и даже больше нежен, хотя урывками, боясь всех глаз, на него и меня обращенных".
Однако Пушкин в письме к Алексею Вульфу в Дерпт от 10 октября 1825 года изобразил сложившиеся у него с Е. Ф. Керном отношения иначе: "Что скажу вам нового? Вы, конечно уже знаете всё, что касается до приезда А. П. Муж её очень милый человек, мы познакомились и подружились". Относительно дружбы с мужем Анны Петровны поэт конечно же слукавил.
Среди биографов поэта сложилось мнение, что Ермолай Фёдорович, Прасковья Александровна и Анна Вульф неустанно ревниво следили за Пушкиным и Анной Петровной. Александр Сергеевич якобы был крайне раздосадован невозможностью даже на короткое время остаться наедине с женщиной, в которую был страстно влюблён. В какой–то момент он, вероятно, не смог скрыть раздражения по поводу такой тотальной слежки и сказал что–то неприличное в адрес Ермолая Фёдоровича. Произошёл конфликт, среди свидетелей которого была и Анна Петровна; в результате в глазах поэта ореол очарования женщины, недавно являвшейся предметом его страстного увлечения, на фоне несносного, неумного и смешного мужа неожиданно потускнел.
Однако можно предположить, что тогда Пушкин уже добился от Анны Петровны желаемого (вспомним её слова из письма к Анненкову: "со мною опять был по–прежнему и даже более нежен"; а ведь она, не желая в воспоминаниях и письмах прямо рассказывать об интимном, тем не менее часто делала намёки). Вероятно, муж почувствовал неладное – и его отношения с поэтом испортились. Если близость имела место, то это объясняет многие дальнейшие действия Анны Петровны, непонятные в другой ситуации: её прямо–таки маниакальное стремление сблизиться с семьёй Александра Сергеевича и вскружить голову брату Пушкина Льву, перезнакомиться со всеми его друзьями (в первую очередь с ближайшим другом ещё с лицейских времён Антоном Дельвигом) и войти в их круг; даже то, что по прошествии многих лет при написании "Воспоминаний о Пушкине" она не упомянула об этом своём приезде в Тригор–ское и новой встрече с поэтом – и это после такой страстной переписки?!
Супруги Керн пробыли в Тригорском всего несколько дней и вернулись в Ригу.
В библиотеке Пушкина хранятся два небольших томика в старинных переплетах – роман в письмах Юлианы Крю–денер "Валери" (Juliane von Krudener. Valerie, 1803). На страницах романа заметны многочисленные подчеркивания, от–меты ногтями, на полях – карандашные маргиналии, сделанные по–французски.
Действие романа развертывается в Италии конца XVIII века. Юный Густав де Линар полюбил супругу графа Б., друга его покойного отца, шестнадцатилетнюю Валери. Поначалу Густав сам не догадывается о своей любви; но когда истина открывается ему, герой осуждает себя, пытается бороться с чувством, решает расстаться с любимой женщиной навсегда. Он ищет забвения на лоне природы, в монастыре, в путешествиях, но не в силах забыть Валери, заболевает и умирает.
Пушкин в примечаниях к "Евгению Онегину" назвал повесть баронессы Крюденер "прелестной" и включил её в круг чтения Татьяны.
Литературовед Я. И. Ясинский пришёл к заключению, что пометы в книге сделаны рукою Пушкина. М. А. Цявловский в 1925 году утверждал: подчёркивания, отчёркивания и записи на полях связаны с увлечением Пушкина Анной Петровной. Несколько позднее Б. В. Томашевский обратил внимание на смысловое единство подчёркнутых фраз и выдвинул гипотезу о том, что в совокупности их "правомерно рассматривать как своеобразную переписку Пушкина – быть может, с А. П. Керн".
Л. И. Вольперт назвала их "зашифрованным письмом": "В романе подчёркнутые фразы составляют в совокупности довольно обширный текст. Трудно ожидать, чтобы выхваченные из текста романа фразы соединялись между собой в органическом единстве, между ними чаще всего остаётся некое "разреженное пространство". Всё же в письме можно найти некую организованность. Её создают удачно отобранные начало и концовка, определяющие известную композиционную законченность "письма"".
Развивая эту тему, исследовательница попыталась объяснить выделенные фразы и увязать их с конкретными событиями, имевшими место во взаимоотношениях поэта и его музы, в особенности во время посещения Анной Петровной Тригорского.