Но самое интересное произошло позднее. Стороной узнаю, что все члены делегации и еще часть людей из Внешторга, не имевшая ни малейшего отношения к делу, были награждены высокими орденами, а руководитель делегации получил Героя Социалистического Труда. О посольстве и не вспомнили. Я читал записку министерства по этому поводу. Они, то есть министерские чиновники, якобы сумели договориться с канадцами, используя свои старые связи. Будучи в отпуске, спросил - как же так? В МИДе поулыбались и объяснили, что минторговцы вышли прямо на Политбюро, не спрашивая МИД. От радости, что закуплен хлеб, Брежнев подмахнул указ о награждении этих бездельников орденами.
Кроме всего прочего, сыграло свою роль и особое отношение Брежнева к Патоличеву - министру внешней торговли. Еще при Сталине в "Правде" появилась резко критическая статья о Брежневе, который был в то время секретарем Днепропетровского обкома партии. А Патоличев был секретарем ЦК по кадрам. Стоял вопрос о снятии Брежнева как развалившего работу в области. Но Патоличеву удалось спасти Брежнева. С тех пор они были дружны. Об этом все знали.
Закупки хлеба и других продуктов питания превратились в крупнейшие мафиозные операции. Например, когда привозили зерно в наши порты, сухогрузы стояли там месяцами неразгруженными. Почему? Да потому, что зерно привозили как раз во время уборки урожая, когда весь транспорт был занят. Зерно гнило. Потом секретари ЦК и руководители правительства раздавали это зерно по областям. Но не всем, а тем "вождям" регионов, которые считались наиболее приближенными к ЦК, славили Брежнева и Политбюро. Это были политические взятки протухшим зерном. Это была мафия, которая отнимала у страны золото и гнала его на Запад без какой-либо пользы для собственного народа.
То, что в верхнем эшелоне власти постепенно обостряются противоречия, до среднего уровня аппарата доходило обрывками - в виде слухов и сплетен. Но случались и утечки. Всеми обласканная, не раз награжденная китобойная флотилия "Слава" возглавлялась капитаном Соляником, Героем Социалистического Труда. Эта флотилия бороздила все океаны. О ее подвигах часто писали. Сообщали, что она выполняет и перевыполняет все планы по ловле китов.
Но однажды "Комсомольская правда" опубликовала статью Аркадия Сахнина. В ней рассказывалось, что Фомин - секретарь райкома в Одессе, куда входила партийная организация флотилии, поднял вопрос о том, что на одном из китобойных судов творятся разного рода безобразия. Там работает нелегальная артель резчиков по кости. Делают безделушки из китового уса, красивые сувенирные изделия. Продают их в Австралии, Новой Зеландии и других заморских землях. На вырученные деньги покупают дорогие вещи - ковры и прочие ценности, которые везут на Украину и в Москву, где все это куда-то исчезает. Кроме того, газета поведала о том, что на судне очень тяжелые условия работы, что труд резчиков является каторжным. Более того, один из косторезчиков не вынес рабских условий труда и покончил жизнь самоубийством.
Разразился скандал. В Москву пришли возмущенные письма от имени Политбюро ЦК Украины. Первый секретарь Шелест и другие обвинили газету в клевете, требовали официального расследования. Михаил Суслов поручил мне (я уже исполнял обязанности заведующего отделом пропаганды) организовать проверку. К ней были привлечены Прокуратура Союза, КГБ, КПК при ЦК КПСС и другие организации. В результате выяснилось, что газета права, что все факты являются верными. Обо всем этом я и доложил в ЦК.
Записку вынесли на рассмотрение Секретариата. Ко всеобщему удивлению, на заседание пришел сам Брежнев, что было впервые после того, как он стал генсеком. Он сел по правую руку от Суслова, который продолжал председательствовать. Обсуждение было закрытым. Сразу же сложилась какая-то тягостная атмосфера. Секретари ЦК выглядели хмуро, избегали смотреть на меня. Это был первоклассный спектакль, отражающий все тонкости политических интриг в высшем эшелоне власти.
Суслов сказал, что не надо сейчас заслушивать редактора "Комсомольской правды" и руководителя отдела, поскольку они свою точку зрения изложили в статье и в записке. Он попросил Соляника рассказать о работе флотилии. Капитан говорил об успехах, о том, сколько прибыли добыто государству, как самоотверженно работает в тяжелейших условиях команда.
Началось обсуждение. Практически все выступавшие защищали Соляника и разносили "Комсомолку". Упрекали отдел пропаганды зато, что он якобы "потакает" газетам, снизил требовательность и т. д. Вспоминали статьи, не имеющие отношения к данному делу. Я пытался что-то сказать, но Суслов слова мне не дал. Короче говоря, обсуждение сводилось к тому, что статья неправильная, порочащая видного человека в партии и государстве, что виноват вовсе не Соляник, а виноваты те, кто напечатал статью и поддерживает ее.
Мы с главным редактором "Комсомольской правды" Юрием Вороновым переглядывались, понимая, что наши дела плохи, попали, словно караси на горячую сковородку. С каждым выступлением обвинения становились все более жесткими. Секретари ЦК понимали, что Брежнев пришел не для того, чтобы хвалить "Комсомолку". Обстановка предельно накалилась. Соляник приободрился, начал жаловаться на то, что подобные статьи мешают работе, ослабляют дисциплину, снижают авторитет руководства. Полный набор блудливых слов того времени.
Брежнев был хмур, слушал, наклонив голову. А выступающие все время пытались уловить его настроение.
Слово взял Александр Шелепин. Он сидел по левую руку от председательствующего. Шелепин начал свою речь примерно так. О чем мы говорим? Оклеветали и оскорбили Соляника? Но ведь проводилась проверка. Давайте определимся. Если факты неверны, тогда давайте накажем главного редактора и тех, кто поддержал газету. Если же факты верные, тогда о чем речь? И все в том же духе. Речь Шелепина была напористой, острой, в ней явно прослушивался вызов другим секретарям, а как потом оказалось, - и Брежневу.
Все притаились. Видимо, не могли понять, что тут разыгрывается. Это потом прояснилось, что игра была гораздо серьезнее, чем представлялось непосвященным. Шелепин выступал предпоследним из секретарей, если не считать Брежнева. Теперь все взоры обратились к Суслову - а что скажет он? Сначала Суслов пошептался с Брежневым, видимо, спросил, будет ли тот выступать. Потом в сусловской манере произнес какие-то банальные слова об объективности, о необходимости беречь кадры. Казалось, что сейчас, как и все другие, обрушится и на газету, и на отдел пропаганды.
Ничего подобного не произошло. В самом конце речи он произнес слова, которые я запомнил на всю жизнь.
- Правильно здесь все говорили, - сказал Михаил Андреевич (хотя никто об этом и слова не сказал), - что нельзя Соляника оставлять на этой работе. На флотилии вершатся плохие дела, один человек покончил жизнь самоубийством. Конечно, газета могла бы посоветоваться перед публикацией но, судя по результатам проверки, там все изложено правильно. Вообще-то нашей печати надо быть поаккуратней, но в данном случае я поддерживаю предложение, что Соляника надо освобождать от работы.
На том и закончил свою речь. Спокойную и монотонную. Видимо, он знал о сути дела больше, чем все остальные.
Мы с Вороновым повеселели, знали, что Суслов от своих решений не откажется. Секретари ЦК переглядывались, не понимая, что произошло. Какие пружины сработали, чтобы так повернулось дело?
А Брежнев так и просидел все заседание молча. Только в конце, когда все стали расходиться, он остановил меня и редактора "Комсомолки", поднял голову и зло буркнул:
- А вы не подсвистывайте!
Цензура цензурой, но все-таки в печати, как ее ни зажимали, время от времени появлялись и неожиданные для ЦК статьи. Кроме случая с Соляником, я помню статьи в "Правде" и "Комсомольской правде" о продолжающемся уничтожении Байкала. Уникальность этого озера известна. Думаю, что в будущем пресная вода Байкала будет продаваться за золото, но сейчас об этом мало кто думает. Создается впечатление, что правительство России до сих пор считает Байкал лужей после дождя. Высохнет - и ладно.
Инициатором строительства комбината на берегу Селенги и близко к берегам Байкала является бывший министр бумажной и целлюлозной промышленности Орлов. Он аргументировал свое предложение тем, что именно вода из Байкала поможет выпускать особую бумагу, в том числе для денежных знаков. Все это оказалось враньем. Бумажное ведомство исходило из того, что и лес рядом, и вода под рукой.
Газетные статьи вызвали острую реакцию со стороны отраслевых отделов ЦК. Они подняли крик - опять нападки, ничего вредного там не происходит, с очистными сооружениями все в порядке.
Мы начали готовить записку и вышли с особым мнением: газеты правы, надо создать комиссию для проверки всех фактов. Но обсуждение этой проблемы на Секретариате ничего не дало. Тем не менее Суслов вынес вопрос на Политбюро. Я не был на его заседании, но мне рассказывали, что обсуждение там проходило еще хуже, чем на Секретариате. Газеты подверглись резкой критике. Короче говоря, мы потерпели поражение.
Через какое-то время мне позвонил один из замминистров правительства России (очень жаль, что забыл его фамилию) и сказал, что он встречался с молодым научным сотрудником, у которого есть интересные данные по Байкалу. Замминистра знал мою позицию по Байкалу, поэтому, видимо, и обратился ко мне. Я встретился с этим научным сотрудником. Он принес мне любительский фильм, в котором было следующее: автор фильма черпает из Байкала воду и наливает ее в сосуд, потом берет рыбок и опускает их туда же. Рыбки дохнут. Воду он брал из мест, близких к комбинату.
Меня все это заело, особенно возмутило вранье отраслевиков и лицемерие секретарей и членов Политбюро ЦК. Все же отлично знали, что происходит с Байкалом на самом деле. На хозяйстве в Секретариате в то время был Андрей Кириленко. Я пошел к нему с этим фильмом. Он не хотел возвращаться к уже решенному вопросу, но все же согласился посмотреть фильм. Мы вдвоем пошли в комнатку для просмотров. Посмотрели, и у Кириленко намокли глаза. Андрей Павлович был порой сентиментален.
- Неужто это так, неужто не подделка? Слушай, а ты меня не подведешь, может, это какой-то монтаж, или как там у вас называется?
Я ответил, что не похоже, люди понимают, какие в случае чего неприятности будут.
- Оставь мне фильм.
Недели через две меня приглашают на Политбюро, и там снова стоит вопрос об озере Байкал. Оказывается, Кириленко сумел показать этот фильм Брежневу и еще кому-то. На Политбюро доклада не было, только Кириленко рассказал о фильме. К этому времени и газеты дали дополнительный материал о том, как уничтожается жемчужина России. Завязался разговор. Брежнев занял вялую позицию - да, надо бы все это проверить, так ли все происходит. К сожалению, и на этот раз ограничились тем, что дали поручение комиссии во главе с академиком Жаворонковым еще раз "изучить и доложить Политбюро". Комиссия "изучила" и подтвердила свою прежнюю точку зрения. А Байкал страдает до сих пор. Страдает из-за тупости чиновников, из-за преступного отношения к природе со стороны властей. Меня также поразила предвзятая позиция известного академика Жаворонкова. Так закончился один из многих эпизодов борьбы за Байкал.
Подобных фактов, связанных с выступлениями газет, было очень много. Тогда, в эпоху цензуры, печать была под постоянным обстрелом номенклатуры. Правящая каста хотела постоянных и никогда не смолкающих аплодисментов, подтверждающих безусловную правоту своих "великих деяний", в том числе и преступных. Единственно, что порой выручало, так это внутренние противоречия между самими "небожителями", о которых элита, включая газетную, знала. И пользовалась этим обстоятельством, публикуя критические статьи. Учитывали сие явление и мы в отделе пропаганды. Мы тоже играли. Не только в чужие игры, но и в свои.
После Сталина началась особенно активная фаза агонии системы и одновременно вполне логичное вырождение верхушки власти. Даже генеральные секретари, продолжая обладать огромной властью, становились все более зависимыми от всесильного партийного аппарата. На Политбюро, на пленумах, на съездах руководители партии и правительства, как их называли, фактически произносили речи, подготовленные референтами различного ранга. Брежнев, например, никогда ничего не писал и даже не правил. Ему зачитывали текст, а он одобрительно кивал головой или, прервав, начинал рассуждать о том, что ему в голову приходило. Любил делиться воспоминаниями из собственной жизни, поглаживая одновременно коленки сидящих рядом стенографисток.
Нет, все же я помню случай, когда Брежнев вмешался в текст. Александр Бовин, как правило, писал разделы о демократии. Когда в очередной раз мы собрались в зимнем саду в Завидово зачитывать свои разделы, Бовин зачитал свой. И вдруг Брежнев говорит:
- Что-то буржуазным духом попахивает. Ты, Саша, перепиши.
Вечером Саша разделся до трусов, поставил перед собой бутылку и за ночь переписал. Наутро снова все было прочитано Брежневу. Он сказал: "Это другое дело". Почему другое, почему буржуазным духом попахивало? Мы в общем-то догадывались. Брежнева забеспокоили какие-то словечки из непривычного для него лексикона.
Все другие "вожди" верхнего эшелона в своих речах примеривались к текстам Генерального секретаря, подчеркивая, что они повторяют мудрые мысли самого Генерального, хотя прекрасно знали, что это "мысли" его помощников. Эпоха великого притворства.
Однажды секретарь ЦК Иван Капитонов попросил возглавить группу для подготовки его доклада. Поехали в Волынское. Вечером он заглянул к нам поинтересоваться, как дела, добавив, что полностью нам доверяет. Потом отозвал меня в сторонку и сказал: "Слушай, Александр Николаевич, только постарайся, чтобы в докладе не было ничего такого, чего не говорил официально Леонид Ильич. Ты же знаешь его мысли". Молчалив, вежлив и пуглив был Иван Васильевич.
Мое восприятие XX съезда было очень серьезным. Но общая атмосфера в аппарате оставалась затхлой. Съезд состоялся, но его как бы и не было. Много раз я был свидетелем того, как мои друзья и коллеги по подготовке разных документов для Брежнева (Николай Иноземцев, Георгий Арбатов, Александр Бовин, Николай Шишлин, Вадим Загладин) всячески изощрялись, чтобы ввести в общую ткань словосочетаний и штампов нечто новое, какие-то свежие понятия, по крайней мере новые слова. Жила наивная надежда, что все эти "хитрости" помогут просвещению "вождей". Увы, подобные попытки, как правило, проваливались, оставаясь лишь поводом для печальных воздыханий во время вечерних "чаепитий" в Завидово.
Несмотря на то что хрущевская "оттепель" закончилась еще при Хрущеве, остатки теплого воздуха продолжали греть души тех, кто не переставал верить в оздоровляющую силу десталинизации.
Практически борьба за продолжение курса XX съезда переместилась в сферу литературы и публицистики. Эти годы шли под знаком непримиримых схваток двух литературных направлений. Одно нашло свое пристанище в журнале "Новый мир" Твардовского, другое - в "Октябре" Кочетова. К последнему примыкал журнал "Молодая гвардия".
Я был не только в курсе, но и в гуще тех событий, поскольку литературные журналы были в двойном подчинении: отдела пропаганды и отдела культуры.
Либерально-демократическая позиция "Нового мира", который последовательно отстаивал курс на восстановление исторической правды во всем, что было связано с эпохой Сталина, на ослабление цензурного гнета, пользовалась высоким авторитетом в творческом мире. Напечататься в этом журнале означало безусловное признание художественных достоинств произведения. Он первым познакомил читающий мир и с Александром Солженицыным.
Позиции "Октября" того времени были иные, а вернее - противоположные. Он отвергал ориентацию "Нового мира", причем чаще всего в грубой, оскорбительной манере, отстаивал догматические позиции в художественном творчестве, а главное, последовательно выступал против развенчания культа Сталина.
Парадоксальность ситуации заключалась в том, что "Новый мир" действительно стоял на позициях XX съезда, а "Октябрь" и "Молодая гвардия" выступали против. Строго говоря, последние занимали антипартийные позиции, если судить их статьи мерками XX съезда, но симпатии партийного аппарата (в значительной его части) были на стороне "Октября" и "Молодой гвардии". Руководство ЦК осознавало нелепость ситуации, но оно само продолжало находиться в состоянии странной неопределенности. Еще при Хрущеве явно обозначился отход от решений XX съезда. При Брежневе началась "ползучая реабилитация" Сталина. Номенклатура хотела бы отменить решения XX съезда, но боялась последствий такого шага, который трудно было предсказать. Вот эта двойственность сложившейся ситуации отчетливо отражалась и на политике руководства партии в отношении литературы и искусства. Все время приходилось изворачиваться, лукавить и обманывать.
Так и в данном случае, чтобы как-то сбалансировать ситуацию, на Секретариате ЦК принимается решение опубликовать в "Правде" статью, осуждающую крайности в полемике между "Новым миром" и "Октябрем".
Статье придавалось особое значение. Ее редактировал лично Суслов. Баланса явно не получилось. По сути своей она была направлена против "Нового мира". Власти все очевиднее отдавали предпочтение "Октябрю". После "Одного дня Ивана Денисовича" цензура практически "заморозила" лагерную тему в литературе. Была наглухо закрыта информация о сталинском терроре и неготовности СССР к войне с фашистской Германией. Критика Сталина стала невозможной. Все реже и реже упоминался и сам XX съезд.
Журнал "Октябрь" выходил беспрепятственно, уровень и тематика публикаций в основном были таковы, что цензуре делать было нечего, и она без задержек подписывала все номера журнала в печать.
Не то было с "Новым миром". Каждый номер скрупулезно изучался цензорами, вымарывались страницы, снимались повести, рассказы, стихи, были случаи, когда номер разрешался, шел в печать, а потом, когда он уже был набран, вдруг поступала команда о запрете. Журнал шел под нож. Все знали, что подобное происходило после прямых вмешательств КГБ.
Твардовский без устали воевал с цензурой, писал письма в ЦК, в секретариат Союза писателей СССР. И все чаще встречал нежелание обсуждать проблемы журнала. Более того, последовала команда ЦК Союзу писателей СССР укрепить редколлегию журнала, заменить главного редактора. Но при этом было сказано, что будет лучше, если Твардовский сам подаст в отставку.
В руководстве Союза писателей тоже не было единства. Авторитет Твардовского был столь внушителен, что простым росчерком пера решить проблему было невозможно. Нужен был повод, скандал, который позволил бы писательскому секретариату решить вопрос об укреплении редколлегии и замене главного редактора.
И такой повод появился. Журнал ЦК комсомола "Молодая гвардия" опубликовал одну за другой статьи литературных критиков М. Лобанова "Просвещенное мещанство" и В. Чалмаева "Неизбежность". Лобанов обвинял интеллигенцию в "духовном вырождении", говорил о ней с пренебрежением как о "зараженной мещанством" массе, которая "визгливо" активна в отрицании и разрушительна для самих основ национальной культуры.