"Безымянный город" (1921) - первый рассказ из того, что позже назовут циклом Мифа Ктулху. Герой рассказывает о разрушенном городе в Аравийской пустыне: Нет легенды настолько древней, чтобы назвать его имя или припомнить, что он когда-то был полон жизни; но о нем шепчутся вокруг бивачных костров, да бормочут старухи в шатрах шейхов, так что все племена избегают его, толком даже не зная почему. Именно это место безумный поэт Абдул Аль-Хазред увидел ночью во сне, а затем сложил необъяснимое двустишие:
То не мертво, покоится что вечно,
И смерть умрет в эпохе быстротечной.
Так детское прозвище Лавкрафта, Абдул Аль-Хазред, нашло себе применение. Исследуя развалины, рассказчик находит резные изображения и мумии расы маленьких цивилизованных динозавров. Когда он начинает выбираться из тоннеля, его затягивает назад завывающим ветром, в котором, как он думает, ему слышатся голоса духов прежних обитателей. А когда он пробивается к поверхности, он видит на фоне неба "кошмарное полчище мчащихся демонов - искаженных ненавистью, абсурдно облаченных, полупрозрачных демонов расы, которую невозможно принять за что-либо другое, - расы ползающих рептилий безымянного города".
Хотя рассказ и был профессионально издан лишь после смерти Лавкрафта, он довольно хорош для своего жанра. Как и множество произведений Лавкрафта, он основан на его сне.
"Иные боги" (1921) - очень впечатляющая небольшая фантазия, вновь обращающаяся к стране снов из "Кошек Ултара". Она начинается: "Над высочайшими земными вершинами живут боги земли, и нет ни одного человека, кто мог бы сказать, что смотрел на них". Но затем: "В Ултаре, что лежит за рекой Скай, жил некогда старик, страстно желавший узреть богов земли. Он основательно изучил Семь тайных книг Земли и был знаком с Пнакотическими манускриптами из далекого и холодного Ломара. Его звали Барзай Мудрый, и сельчане порой рассказывают, как он взошел на гору в ночь загадочного затмения".
Очевидно, Ломар не располагается, как это указывается в "Полярисе", в далеком прошлом явного мира, напротив - это часть мира сновидений. Барзай и молодой жрец Атал взбираются на запретную гору Хатег-Кла. Близ вершины Барзай оказывается впереди. Когда Атал поднимается выше, притяжение словно тянет его вверх, а не вниз. Барзай кричит сверху: "Иные боги! Иные боги! Боги внешнего ада, что сторожат немощных богов земли!.. Отвернись… Возвращайся… Не смотри! Не смотри! Мщение бездонных бездн… Этой проклятой, дьявольской дыры… О милостивые боги земли, я падаю в небо!"
"Искания Иранона" - слабенькая сказка из сновиденческого мира Лавкрафта. В венке из виноградной лозы и в изорванных пурпурных одеждах странствует Иранон, зарабатывая пением на еду, и ищет, но так и не находит волшебный город Айра. Рассказ портят все те же нотки жалости к себе, что слышны в "Селефаисе". Лавкрафт, в сущности, утверждает, что особы с тонкой артистической чувствительностью вроде него должны проводить свои жизни в праздной мечтательности, в то время как другие их содержали бы.
"Изгой" (1921) также считается одним из лучших рассказов Лавкрафта, хотя лично мне он не нравится. И в этом я, кажется, солидарен с самим автором, который назвал его "чересчур многословно механическим в напряженном воздействии и почти комическим в напыщенной помпезности языка… Он представляет собой верх моего буквального, хотя и бессознательного подражания По". Рассказ, действительно, столь выдержан в духе Эдгара По, что некоторые полагают, что он мог бы сойти за какой-нибудь обнаруженный неизвестный рассказ По. Его первые абзацы - практически переложение начала "Береники" По.
Герой рассказывает, что он вырос в полном одиночестве: "Мне не известно, где я родился, кроме того, что замок был бесконечно древним и бесконечно ужасным, со множеством темных галерей и высокими потолками, где перед глазами представали лишь паутины да тени". Окруженный густым лесом, этот замок был полон летучих мышей, крыс, заплесневелых книг и рассыпающихся скелетов. Чем бедняга питался, не говорится.
В конце концов герой поднимается на единственную высокую черную башню замка, чтобы осмотреться. Но на вершине он с удивлением обнаруживает, что вместо высотной точки обзора он всего лишь достиг поверхности земли.
Он выбирается, бродит по сельской местности и находит другой замок. Внутри него веселятся люди в ярких одеждах, но, завидев его, с криками разбегаются. В том, что выглядит как дверной проем, он видит омерзительное чудовище, "прогнивший, сочащийся призрак больного откровения". Когда же он дотрагивается до твари, то выясняет, что это его собственное отражение в зеркале, что он и есть упырь.
Первоисточники рассказа очевидны. Один - это "Маска Красной Смерти" Эдгара По. Другой - "Дневник одинокого человека" Натаниела Готорна. В этом произведении Хоторн упомянул идею рассказа, в котором он прогуливался по Нью-Йорку. К его изумлению, при его виде люди с криками разбегались, пока он не посмотрелся в зеркало и не обнаружил, что "я прогуливался по Бродвею в своем саване!".
Название "Изгой" весьма знаменательно. Лавкрафт, по его же признанию, сам сделал себя изгоем. Но для изгоя - отшельника, пророка, провидца, чудака - настали трудные времена. Он наслаждается жизнью лишь в тех пределах, в которых может отказаться от обычных мирских удовольствий, не сожалея о них.
В своей аскетической, беспорочной жизни Лавкрафт довольно неплохо справлялся с подавлением страстей, но он так и не достиг полного, буддистского умерщвления желания. Он страстно желал некоторых вещей, которых у него не было: вернуть и отреставрировать дом деда, совершить путешествие по Западу и Старому Свету, быть джентльменом-землевладельцем с достаточным доходом, чтобы сохранять эту роль. Поэтому его жизнь как изгоя, и без того не очень счастливая, претерпевала периоды полного страдания.
"Лунное болото" (1921) - заурядный рассказ сверхъестественного ужаса. В нем повествуется об американце ирландского происхождения, который покупает поместье в Ирландии и намеревается осушить болото, населенное привидениями. Но болотные духи обращают землевладельца и всех его рабочих, выписанных из других мест, в лягушек или отделываются от них как-то по-другому.
После заключения матери в больницу в марте, весь 1919 год Лавкрафт был бездеятелен. Хотя его тетушки и старались занять ее место, потакая ему во всем, для него оказалось трудным привыкнуть к отсутствию Сюзи.
В 1920–м он оживился. Он интересовался, сможет ли преподавать в вечерней школе - его ночной образ жизни, по его словам, исключал преподавание в дневное время. Его новые клиенты в "призрачном авторстве", как он убедился, будут оплачивать его исправления их произведений.
Весной его посетили издатели-любители Даас, Хоутейн и Кляйнер. Затем бостонские любители, объединенные в "Хаб Клаб", с третьего по десятое июля организовали свой съезд. Лавкрафт поехал туда.
До того времени Лавкрафт покидал дом редко. За три года, предшествующие лекции Дансейни, он ни разу не выезжал из Род-Айленда и не провел и ночи вне дома с октября 1901 года, когда ему было одиннадцать. Тогда его мать увозила его на отдых на летний курорт, но "нервная ностальгия" мальчика "вынудила к скорому возвращению".
В Бостоне Лавкрафт прекрасно провел время. Там были его коллеги Кук, Кляйнер и другие. Он даже немного подурачился, пародируя свою позу восемнадцатого века и говоря другим, что "вполне готов стать обычным хулиганом - на денек". Несмотря на свою очевидную серьезность, Лавкрафт обладал живым чувством юмора бесстрастного и невозмутимого типа.
В первую ночь он поехал домой в Провиденс, чтобы вернуться на следующий день. Затем остальные убедили его остаться в Бостоне на ночь. Шестого числа он отправился с Элис Гамлет, "ее компаньонкой миссис Томпсон [теткой мисс Гамлет - как будто присутствие Лавкрафта требовало компаньонки] и в сопровождении мистера Уайта" на экскурсию по центральной части Бостона. Затем миссис Томпсон и мисс Гамлет взяли Лавкрафта на ночь к себе домой в Дорчестер, поскольку шум гостиницы был для него тяжким испытанием и ему "пришлось позаботиться о тихой комнате для себя".
Седьмого августа он вновь приехал в Бостон на пикник "Хаб Клаб". Его пригласила Эдит Доуи Минитер, лидер массачусетской любительской прессы с восьмидесятых годов девятнадцатого века. Между тем он стал за раз трижды лауреатом ОАЛП: за "Белый корабль", а также за эссе и передовицу.
Из-за дождя участникам пикника пришлось перекусить под крышей, но потом погода прояснилась вполне достаточно, чтобы вся группа смогла прогуляться по парку Мидлсекс Феллз. Миссис Минитер нарвала лавра и сплела из него венок для Лавкрафта. Она заставила его носить этот венок в честь наград остаток всего дня.
Пятого сентября он снова был в Бостоне, на конференции "Хаб Клаб", где впервые встретился с Джеймсом Ф. Мортоном. Лавкрафт читал "длинную и скучную" речь, как он выразился сам, в "занудной и монотонной манере" и "напыщенном стиле". Его также уговорили спеть.
Посещение Бостона стало для него привычным. 22 февраля 1921 года, одетый в новый костюм со склада-магазина, он бросил вызов новоанглийской зиме и приехал на конференцию в Доме Куинси. Тема дня была "Что вы сделали для любительской печати и что любительская печать сделала для вас". Лавкрафт прочел доклад "Что любительство и я сделали друг для друга". Он поведал о своем вхождении в эту сферу и о своих целях как председателя Отдела общественной критики: "Возможно, то, что я сделал для любительской печати, весьма незначительно, но, по крайней мере, я могу заявить, что сделанное мною воплощает мои наилучшие усилия, направленные на… помощь честолюбивым писателям… То, что я сделал, должно было начать ясно выраженную кампанию по повышению литературных стандартов… Я взял на себя ответственность за довольно большое количество частных критических отзывов и предложил свои услуги всем желающим переработать рукописи для журналов… Когда я занялся любительством, я, к сожалению, находился во власти иллюзии, будто умею писать стихи, - иллюзии, которая привела меня к отчуждению от читателей из-за множества длинных и отвратительно занудных метрических страданий…
К счастью, я могу быть менее сдержан относительно того, что сделало для меня любительство… Любительская пресса дала мне целый мир, в котором я живу. Обладая нервным и замкнутым характером, изводимый желаниями, значительно превосходящими мои дарования, я являюсь типичным неудачником в огромном мире стремлений… В 1914 году, когда ко мне впервые простерлась щедрая длань любительства, я был так близок к состоянию растительности, как может быть близко только животное - возможно, более удачно меня можно было бы сравнить с приземленным картофелем…
Также любительство одарило меня кругом людей, среди которых я не являюсь совершенным чужаком, - людей, обладающих академическими познаниями, но которые в большинстве своем не столь заносчивы достижениями, чтобы хмуриться на отстающих… То, что я дал любительской печати, - прискорбно мало. То, что любительская печать дала мне, - сама жизнь".
Лавкрафт рассказывал своей матери: "Мои высказывания принимали на удивление громкими аплодисментами, которые, естественно, доставляли мне огромную радость". За обедом разговор перешел на политику, во время которого Лавкрафт отстаивал республиканскую политику Гардинга.
Среди множества любителей, с которыми встретился Лавкрафт, была высокая, поразительно красивая женщина с энергичным характером - Соня Гафт Грин. Их познакомил Кляйнер на палубе пароходика, перевозившего их на пляж. Миссис Грин надеялась издать свой любительский журнал. Позже она писала о Лавкрафте: "Я восхищалась его личностью, но, честно говоря, поначалу не его внешностью".
Лавкрафт подробно объяснил миссис Грин достоинства ОАЛП. Он обещал написать ей и выслать образцы своих и других работ на поприще любительской прессы.
На вечер он заготовил еще одну речь, на тему "Лучший поэт". Когда же подошла его очередь, он отложил текст в сторону и, к своему удивлению, без труда выступил экспромтом, с шутками и отступлениями. Речь "вызвала оглушительные аплодисменты".
Лавкрафт присутствовал и на другой встрече в середине марта, когда каждый должен был подготовить какое-нибудь выступление с ирландским колоритом в честь дня святого Патрика. По этому случаю Лавкрафт написал "Лунное болото" и прочел его перед собравшимися.
Вскоре шестидесятитрехлетней Сюзи Лавкрафт потребовалась операция на желчном пузыре, которая, судя по всему, была проведена успешно. Однако пять дней спустя она заявила, что хочет умереть, ибо: "Я буду жить в одних мучениях". На следующий день, 24 марта 1921 года, она скончалась от "cholecystitis chalangitis" - воспаления желчного пузыря и желчного протока.
Во время последней болезни Сюзи ее навещала сестра Лилиан Кларк, но сын, очевидно, не приходил. Не зная, как долго Сюзи была прикована к постели перед операцией, мы не можем сказать, было ли это намеренно или нет - он мог оставаться дома из-за нервного изнеможения.
Возможно, смерть Сюзи обернулась бы благом для Лавкрафта, стимулировав его на независимость и самостоятельность. Но этого не случилось, ибо у него были две любящие тетушки, готовые, желавшие и жаждавшие взвалить на себя бремя Сюзи. Так Лавкрафт лишился какой бы то ни было возможности избавиться от роли маменькиного сынка - вместо этого он просто стал сынком своих тетушек.
Глава девятая
ФАНТАСТ-ПУТЕШЕСТВЕННИК
Выразительно хвали очень скучные те дни,
чья эпоха уж прошла,
Убеди их без огрех: в королевы Анны век
лишь Культура и цвела.
Поминай нехорошо все, что ново и свежо, -
это грубо, всяк чтоб знал,
Ведь Искусству там конец, Жозефины где венец
двор изысканный держал.
У. Ш. Гилберт "Терпение", акт I
Смерть Сюзи жестоко ударила Лавкрафта: "Психологически я ощущаю неимоверно возросшую бесцельность и неспособность интересоваться событиями - отчасти из-за того, что большая часть моего прежнего интереса к вещам заключалась в обсуждении их с матерью и выслушивании ее мнения и одобрения".
"…Я презираю себя за то, что продолжаю жить без всякого веского повода затягивать столь унылый фарс. Я редко просыпаюсь без отвращения к необходимости оставаться в сознании еще шестнадцать или семнадцать часов, прежде чем снова впаду в забвение, и рано или поздно я сочту разумным предпринять шаги, дабы обрести сон более милосердного постоянства".
Он также поносил все остальное человечество, называя его "волками, гиенами, свиньями, дураками и безумцами".
Уинфилд Скотт Лавкрафт оставил состояние в десять тысяч долларов. Дед Говарда Филлипса Лавкрафта, Уиппл Ван Бурен Филлипс, завещал пять тысяч своей дочери Сюзи и две с половиной тысячи своему внуку. Сестра Уинфилда Скотта Лавкрафта, Мэри Луиза Лавкрафт Меллон, умерла в 1916 году, оставив своему племяннику Говарду Филлипсу Лавкафту две тысячи.
Поскольку Говард Филлипс Лавкрафт был единственным наследником своей матери, по завещанию ему отходило состояние общей суммой по меньшей мере в девятнадцать с половиной тысяч долларов - либо напрямую от матери, либо через нее. Двенадцать тысяч пришли от отца и его сестры и семь с половиной тысяч от деда по материнской линии. По-видимому, его мать выручила еще некоторые деньги от продажи имущества Филлипсов.
Часть этой суммы Лавкрафт и его мать потратили на жизненные нужды. Часть была потеряна на биржевой сделке, в которую Сюзи вовлек в 1911 году ее брат Эдвин Филлипс. И очень много, несомненно, было израсходовано на двухлетнюю госпитализацию Сюзи.