VIII
В начале семидесятых годов я уезжал учиться в Петербург и перед отъездом зашел проститься с Николаем Матвеичем. Это было в начале осени. У Николая Матвеича сидел в гостях его друг Емелька. Старики показались мне как-то особенно грустными. Дело скоро разъяснилось. Емелька взял стоявшее в углу пистонное ружье и, взвешивая на руке, проговорил:
- Веселенькая штучка… Ствол нарезной, а вместо кремня - свистоны. Значит, осечкам шабаш, не как у наших кремневок…
- Ничего не выйдет, - сказал Николай Матвеич с необычным для него азартом. - Из нарезного-то ствола ты и стреляй одной пулей, а дробь разнесет…
- Да ведь я не за рябчиками пойду с ним? - сказал Емелька, тоже ожесточаясь. - Ведь как оно пулю далеко несет и как сильно бьет… А первое дело: свистон. Надел, чик! и готово…
- У тебя это в башке чикает! - ругался Николай Матвеич. - Разве это ружье? Мешалка какая-то, квашню мешать… Да я его и в руки не возьму, только руку как раз испортишь…
Спор о достоинствах кремневых и пистонных ружей велся несколько лет, и каждая сторона оставалась при особом мнении. Николай Матвеич крепко стоял на своем, отчаянно защищая свою кремневку, прослужившую ему верой и правдой всю жизнь. На наши пистонные ружья он смотрел всегда, как на детские игрушки, тем более, что из них нельзя было стрелять пулей.
Я так и уехал в Петербург, оставив спор нерешенным. В Петербурге мне пришлось прожить безвыездно лет пять, и в это время Николай Матвеич умер. Из письма Кости я узнал, что события шли в таком порядке. Сначала умерла "матерешка". Оказалось, что старик очень ее любил, несмотря на видимую грубость обращения. Когда она лежала в гробу, он украсил его живыми цветами, что поразило всех. Простой дьячок, и такие нежности… Старик сильно тосковал, потеряв скромную подругу своей многотрудной жизни. Вероятно, Емелька воспользовался этим моментом и убедил его, наконец, в преимуществах пистонного ружья. Но тут и случилась настоящая беда. Николай Матвеич "промазал" по оленю… От огорчения или от простуды он слег и больше не вставал.
Лет через пятнадцать после его смерти я был в последний раз на родных зеленых горах; я опять видел Шульпиху, Осиновую, Кирюшкин пригорок, Белую, Седло, Билимбаиху, трех Шайтанов и Старик-Камень. Я объехал верхом эти глубоко родные горы и часто вспоминал покойного Николая Матвеича. Мне иногда казалось, что между деревьями мелькает его крадущаяся тень… И Кости тоже уже не было на свете. Бедняга умер в самом расцвете сил, простудившись на приисковой разведке. Родные места вызвали целый ряд других дорогих теней; но с милыми зелеными горами неразрывно связывалась тень одного Николая Матвеича, как с домом - тень его бывшего хозяина. Да, это был настоящий хозяин, а зеленые горы служили ему домом…
Горький опыт жизни научил понимать многое, что было недоступно раньше. Только теперь я понял, почему мой отец называл Николая Матвеича философом. Прежде всего, это был созерцатель, живший широкой жизнью всей природы. Она наполняла его существование, заслоняя все остальные интересы, до дьячковской нищеты включительно. Как я отлично теперь понимал Николая Матвеича, когда он в трудные минуты жизни смотрел из своего окошечка на родные зеленые горы. Дома он был только так, временным гостем, как и всякий из нас. Припомнилась мне и одна характерная сцена, происходившая у палаустного (в два ската) балагана Емельки на платиновых промыслах.
Мы запоздали и решили заночевать у Емельки. Спускался темный июльский вечер, и брести десять верст домой не представляло ничего заманчивого, а перед балаганом так приветливо курился веселый огонек, манивший отдохнуть.
- Куда вам торопиться? - приглашал Емелька. - А утром под Шульпихой еще, пожалуй, глухаря убьете…
- Глухаря не глухаря, а рябчиков найдем, - соглашался Николай Матвеич.
- Конечно, останемтесь, - уговаривал я, прельщенный перспективой уснуть именно в палаустном балагане, где дуло со всех сторон, как в форточке.
Мы поели какой-то горячей похлебки, и я прилег в балагане, пока согреется чайник с водой, прилег и сейчас же, конечно, заснул мертвым сном. Вероятно, я так проспал бы до самого утра, если бы меня не разбудил страшный холод. Мои зубы выбивали лихорадочную дробь. К счастью, в чайнике была горячая вода, и я мог согреться.
- Ничего ты не понимаешь, Емелька… - говорил Николай Матвеич, продолжая какой-то бесконечный спор.
- Очень даже могу понимать: одно - богатый, другое - голь перекатная. Вполне понимаю.
- Хорошо. Возьмем богатого… Что он, по-твоему, два обеда съест или две шубы на себя наденет? Ты раскинь мозгами-то, умная голова…
- Два обеда зачем есть, а вот избу новую поставить, лошадь хорошую завести, шубу справить… Небойсь, все бы тогда вот как Емельке кланялись.
- Дураки бы кланялись… Зачем я буду кланяться, когда он такой же человек да еще, может, и похуже меня? А потом помрет, с собой ничего не возьмет… Бедному и помирать легче. Ты бы выстроил одну избу, - подавай другую, купил одну лошадь, - надо другую, купил шубу, - куплю другую… Стал бы завидовать другим, которые богаче тебя, и последнего бы ума лишился. Да еще сам стал бы обижать бедного-то человека… Ну-ка, подумай?
Емелька только чесал в затылке. И новая изба, и лошадь, и шуба остались неисполнимой мечтой…
В Николае Матвеиче именно не было той зависти, которая разъедает жизнь других людей. Он никогда не завидовал никому, - по крайней мере я не слыхал ничего подобного. А это - великое дело, когда человек чувствует свою жизнь полной, - он истинно счастлив…
Может быть, я идеализирую своего старого друга, может быть, я не знал других сторон его жизни, но это уже общий удел всех воспоминаний детства… Лично я вспоминаю о Николае Матвеиче с чувством глубокой благодарности.
ПРИМЕЧАНИЯ
АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ЗАПИСКА
"Автобиографическая записка" была впервые опубликована уже после смерти писателя в журнале "Новая жизнь" № 1 1913 года журналистом А. С. Пругавиным под заглавием: "Д. Н. Мамин-Сибиряк о себе самом". Пругавин предпослал этой записке следующее пояснение:
"Д. Н. Мамин-Сибиряк во второй половине 80-х годов несколько зим прожил в Москве. В то время московские писатели прогрессивного лагеря объединились, с одной стороны, сотрудничеством в "Русских ведомостях" и "Русской мысли", и с другой - участием в деятельности "Общества любителей российской словесности" при Московском университете.
…Все эти лица состояли членами "Общества любителей российской словесности", и почти все они выступали в публичных и торжественных заседаниях Общества, которые в то время устраивались довольно часто. В качестве секретаря Общества (1887 и 1888 гг.) мне приходилось принимать непосредственное участие в устройстве этих собраний. Наблюдая живой, горячий интерес, который проявляла публика к выступлениям более или менее молодых писателей того времени, а также к их произведениям, появлявшимся в печати, я задумал путем издания особой книги возможно подробнее познакомить публику с биографиями молодых писателей и с их литературной деятельностью.
В этих видах я обратился к молодым беллетристам с просьбой доставить мне сведения о себе как биографического, так и библиографического характера, написанные в третьем лице. Просьба моя была исполнена всеми теми писателями, к которым я обратился с нею. Но предполагаемое мною издание не состоялось.
Сведенья, полученные мною от Д. Н. Мамина-Сибиряка, приводятся мною ниже без всяких изменений…"
Переговоры об этой записке между Маминым и Пругавиным шли, вероятно, в конце 1885 года, потому что уже 29 сентября 1885 года Мамин писал брату Владимиру: "Кстати, спроси Александра Степановича относительно литературного календаря и наших автобиографий". Видимо, Мамину было неясно, нужно ли писать автобиографию.
Записка эта была перепечатана в 1913 году журналом "Педагогический листок" № 3, с указанием истории ее возникновения.
В настоящем собрании сочинений печатается по первопечатному тексту журнала "Новая жизнь".
ИЗ ДАЛЕКОГО ПРОШЛОГО
Воспоминания
Автобиографические очерки, объединенные под названием "Из далекого прошлого", были впервые напечатаны отдельной книгой в издании журнала "Детское чтение", серия "Библиотека детского чтения" в 1902 году.
Мамин-Сибиряк печатал эти рассказы и очерки в 1894–1900 годы в различных периодических изданиях: в газете "Русские ведомости", журналах "Русская школа", "Юный читатель", "Детское чтение". Это были главы "Из далекого прошлого".
При жизни писателя они выходили трижды: в 1902, 1908 и 1911 годах - явление для того времени довольно редкое. В первое, отдельное издание Мамин-Сибиряк внес ряд существенных поправок и изменений.
Автобиографичность рассказов бесспорна. В них сохранились даже собственные имена героев, прототипами которых были родственники Мамина, прозвища его друзей, знакомых и его самого. Это произведение имеет большое значение для изучения среды и условий, в которых формировалось мировоззрение будущего писателя, изучения его внутренней эволюции. Но это не просто документальная публицистика, а художественное произведение о юноше-разночинце второй половины XIX века в России.
Замысел этой книги восходит к началу 90-х годов. Так, Мамин писал матери 6 сентября 1891 года: "Нужно будет написать на всякий случай воспоминания о всех… простых и хороших людях, среди которых прошло мое детство". В большой мере эти воспоминания осуществлены в очерках "Из далекого прошлого". В январе 1958 г. журнал "Урал" впервые опубликовал хранившуюся до сих пор в архивах писателя повесть "Сорочья похлебка", значительно дополняющую "Воспоминания". Мамин работал над нею в 80-е годы. Она отличается более острыми социальными характеристиками и более резкими критическими высказываниями, - в повести "Из далекого прошлого" они ослаблены, смягчены.
Печатается по изданию: Д. Н. Мамин-Сибиряк "Из далекого прошлого "Воспоминания", 1911. Устранены имевшиеся опечатки.
А. НАУМОВА
Note1
Матери-кормилице (лат.).
Note2
Межевая Утка - река, приток р. Чусовой; свое название она получила оттого, что когда-то служила межой между владениями Строгановых и Демидовых. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)
Note3
Шитик - средней величины лодка, по образному народному выражению, "сшитая" из досок. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)
Note4
Корга - по-татарски ворона. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)
Note5
Ехать в "цело" - целиком, напрямик, без дороги. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)
Note6
Грядка в средней полосе России - подушка, нижняя передняя часть телеги. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)
Note7
Довольно, достаточно? (лат.)
Note8
Эти строки были написаны до настоящего положения школьного дела, которое вернулось к хорошим традициям доброго старого времени. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)
Note9
Far niente - приятное ничегонеделание. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)
Note10
И книги имеют свою судьбу (лат.).
Note11
На Демидовских уральских заводах много хохлов, переведенных из Малороссии. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)
Note12
На Урале мережкой называют тройную сеть. (Прим. Д. И. Мамина-Сибиряка.)