В эти мгновения полет диких гусей показался мне своего рода символом нашего боевого задания, высшей целью которого была борьба с большевизмом в этом суровом краю долгой полярной ночи. Я нисколько не сомневался, что сейчас многие мои товарищи вспоминают слова этой простой и всем известной песни. Не думаю, что мы понимали пророческий смысл отдельных ее строчек, людям не дано знать о будущих поворотах собственной судьбы.
Мы отправились дальше на восток. В темноте не было видно никаких следов противника. Двигаясь цепью, мы старались не нарушать тишины лесов. Слышались лишь негромкие звуки скользящих по снегу лыж и легкое постукивание лыжных палок. Час шел за часом, напряжение нарастало. Казалось, что никогда не будет конца этому безграничному белому пространству. Лишь изредка нам встречались отдельно стоящие деревья.
Перед рассветом мы снова сделали привал. Маннхард посовещался с двумя другими командирами взводов, разглядывая карту при свете фонарика. Повернув на юго-запад, мы неизбежно, рано или поздно, пересечем линии коммуникаций русских войск. Как только начало светать, мы стали передвигаться более осторожно, больше не делали остановок и все чаще рассматривали местность в окуляры биноклей.
Примерно в десять часов утра мы приблизились к озеру № 20, располагавшемуся в шести километрах южнее нашего ночного маршрута. По сигналу Маннхарда все залегли в снег. Перед нами простиралась гладь замерзшего озера, со всех сторон окруженного лесом. Маннхард и командиры взводов еще раз осмотрели окружающее пространство в бинокли. Вскоре они обнаружили противника. Мы услышали далекие, еле различимые голоса. Я подался немного вперед и увидел отряд русских солдат, двигавшихся по льду озера на восток. С ними было двое саней, запряженных лошадьми. Из леса навстречу им вышли несколько человек.
Маннхард жестом приказал нам отползти обратно в лес. Мы свернули к северо-западной части озера параллельно берегу и линии коммуникаций противника. Тем временам две группы русских встретились прямо посередине озера и вместе направились на запад. Мы достаточно быстро оказались на западном берегу, позволив норвежцам Хервега незаметно зайти Иванам в тыл и затаиться среди деревьев. Между тем взвод Маннхарда двинулся в противоположную сторону. Третий взвод оставался в резерве. Русские медленно приближались к нам. Наш командир позволил им подойти на расстояние 50 метров и неожиданно крикнул по-русски:
- Руки вверх! Бросайте оружие!
Противник решил не сдаваться.
В следующее мгновение красноармейцы спрятались за санями и наугад открыли по нам огонь из стрелкового оружия. Мы сбросили с ног лыжи и рассредоточились по краю озера, готовясь к атаке. Маннхард, укрываясь за стволом дерева и наблюдая за противником в бинокль, стал громко и четко отдавать нам приказания. Под его командой, поддерживаемые огнем из винтовок, наши товарищи, вооруженные автоматами, устремились вперед. Бежать по снегу было тяжело, и они передвигались прыжками. В это время мы поливали Иванов огнем, не давая им высунуться из-за саней. Противник сопротивлялся отчаянно, но шансов на успех не имел никаких. Вскоре русские почти прекратили стрельбу, хотя последние оставшиеся в живых продолжали отчаянно сопротивляться. Наши товарищи были уже рядом с противником, так что нам пришлось прекратить огонь, чтобы не задеть их. Взвод Маннхарда через считаные секунды оказался позади саней, зайдя с тыла.
Еще несколько автоматных очередей, и все было окончено.
Мы встали. К нам приблизился один из норвежцев. Он вел за собой единственного пленного русского. Тот шел, подняв вверх руки. Все его товарищи погибли. С нашей стороны потерь не было. Вскоре вся наша группа собралась вместе. Среди убитых красноармейцев оказался командир лыжного батальона противника, что объясняло упорное сопротивление русских солдат. Забрав у него документы и карты, мы осмотрели сани, в которых нашли большой запас продуктов.
Было понятно, что больше нельзя терять ни минуты. Хотя бой продолжался не более 20 минут, его звуки вполне могли встревожить все русские тылы. Мы направились к озеру № 17, на северо-запад, где предполагали соединиться с отрядом фон Хартманна. К сожалению, наш храбрый пленник оказался скверным лыжником и поэтому мы были вынуждены двигаться очень медленно. Мы поставили позади себя несколько противопехотных мин и двинулись дальше. Наша осторожность оказалась не лишней, и мы с удовлетворением услышали у себя за спиной, спустя примерно час, грохот взрыва.
Ближе к полудню мы, наконец, добрались до расположения отряда фон Хартманна. Хотя мы находились в пути вот уже 20 часов, нам еще предстояло идти не менее трех. Часть отряда фон Хартманна присоединилась к нам, и дальше мы пошли вместе. На двух санях они тащили скорбный груз: тела трех наших солдат, погибших в бою еще в начале зимы и пролежавших в снегу до этого дня. Теперь их забрали, чтобы переправить на кладбище.
Остальная часть отряда фон Хартманна осталась, чтобы, если понадобится, прикрыть нас и встать на пути русской боевой группы, которая предположительно действовала в этих местах. Мы, выполнив в целом задание, почувствовали, как напряжение последних суток постепенно начинает спадать. Почти двадцатичетырехчасовой лыжный рейд изрядно вымотал нас. Прошел примерно час, когда мы услышали доносившиеся откуда-то сзади звуки перестрелки. Скорее всего, это люди фон Хартманна вступили в бой с врагом где-то в районе озера № 17. Спустя какое-то время все стихло. Интересно, что там случилось? Позднее, уже после полудня, до нашего слуха снова донеслись звуки боя. Сейчас дело показалось нам более серьезным. Прежде чем установилась тишина, мы услышали грохот взрывов и выстрелы из тяжелых минометов. Стало ясно, что отряд фон Хартманна попал в беду.
Мы же добрались до наших позиций без приключений.
На следующий день отряд фон Хартманна вернулся. Из тридцати человек погибло пятеро. Пятнадцать человек получили ранения. Они выложили тела своих погибших товарищей на снег перед домиком, в который я прибыл несколько дней назад. Среди погибших был и фон Хартманн. Новость о его смерти распространилась со скоростью степного пожара. Он умер от прямого попадания осколка мины.
Два дня отдыха, которые мы получили после возвращения, были омрачены гибелью нашего командира. Конечно, потери у русских были более тяжелые, но мы все равно считали, что заплатили за рейд на ничейную землю слишком высокую цену. Смерть фон Хартманна я воспринял как личную утрату. Мне казалось, что мы потеряли хорошего человека и образцового офицера. Я видел, как он проверял готовность своего отряда за день до рейда. Он строго и в то же время уважительно обращался с подчиненными. Фон Хартманн в последнее время хромал уже меньше, но все равно не расставался с тростью.
Немного освоившись на новом месте, я стал воспринимать северный фланг по-другому. Теперь он казался мне более привлекательным и привычным. До этого трагического происшествия я надеялся, что найду возможность пообщаться с моим бывшим командиром, и когда узнал о его гибели, то на мгновение почувствовал себя брошенным на произвол судьбы. Это стало новым шагом в обретении военного опыта.
Однажды Маннхард пригласил меня зайти в его дом, чтобы забрать томик Гамсуна. Мы сели за стол возле жарко натопленной печки. Убранство комнаты было спартанским. Когда-то в этой скромной бревенчатой хижине жили люди, наверное какая-то семья, которой пришлось эвакуироваться со всем скарбом и домашним скотом. Остался лишь пустой дом, в котором уже ничто не напоминало о его прежних обитателях.
- Этот дом как будто сошел со страниц гамсуновских "Соков земли", - сказал Маннхард. - Это - настоящий мир Исаака и Ингер, их первое жилище в Селланраа, наверное, было именно таким.
Его слова не требовали подтверждения. Какое-то время мы молча смотрели на огонь, размышляя о том, насколько изменчива человеческая судьба. Война занесла нас в удивительный мир, не похожий на тот, к которому мы привыкли, и так напоминающий романы великого норвежского писателя. Маннхард был в подавленном настроении и нуждался в собеседнике. Он продолжал переживать не только из-за смерти фон Хартманна. Его потрясло недавнее известие о бомбежках в Вестфалии, где было разрушено много домов, в числе которых и дом его родственников. Маннхард сказал, что война уже не ограничивается уничтожением военной силы противника, а перешла к истреблению мирных городов и их обитателей. Этим занимаются уже не противоборствующие стороны, принадлежащие к разным культурам. Старая Европа перешла к самоуничтожению. Если так будет продолжаться и дальше, сказал мой собеседник, то Европа станет легкой добычей для Красной Армии.
Когда он попросил меня рассказать о моей семье, я сообщил, что дом на Стене в моем Брауншвейге недавно был уничтожен, и "райский уголок" Изы сгорел до основания. Я также поведал о последнем письме матери, которая написала, что мой младший брат Петер поступил во вспомогательную службу люфтваффе и приписан к зенитному расчету, расположенному в окрестностях Брауншвейга. Он стал четвертым солдатом в нашей семье. Отец сейчас находится в Италии, а старший брат Ник учится в офицерской школе во Франции, в Суассоне. В общем, новости были малоутешительные.
Примерно в это самое время англичане и американцы приняли к действию формулу "безоговорочной капитуляции", которая, как выяснилось из моего разговора с Маннхардом, не оставляла нам никакого выбора. Теперь полное уничтожение грозит либо им, либо нам. Наша миссия здесь, в Заполярье, предельно ясна: как можно дольше удерживать эти земли от натиска большевиков. Маннхард считал, что наше дело еще не проиграно. Его надежда основывалась на том, что он называл "возникновением нового европейского духа". Это понятие разделяют наши братья по оружию финны, наши норвежские товарищи, а также все молодые добровольцы разных званий и чинов из Франции, Дании, Бельгии, Нидерландов и даже Швейцарии. (В годы Второй мировой войны на стороне Германии воевало около двух тысяч швейцарских добровольцев, - в большинстве своем в рядах войск СС, - начиная с лета 1942 года. Главным образом они проходили службу в составе 6-й горно-пехотной дивизии СС "Норд". Более подробно об этом рассказывается в книге Винсента Эртле "Швейцарские добровольцы на стороне Германии".) Я признался моему собеседнику, что разделяю его взгляды, и рассказал о том, что попал в войска СС благодаря доводам Филиппа. Мое небрежное упоминание о том, что Филипп сейчас служит в дивизии "Викинг", мгновенно насторожило Маннхарда.
- Я сам раньше служил в "Викинге" и попал в состав дивизии "Норд" после выхода из госпиталя. Я тогда был еще унтер-офицером.
Мы немного поговорили об этой дивизии, а затем я поинтересовался, за что его наградили Железным крестом.
- Я получил его в госпитале, наградило меня командование "Викинга". Я подбил пять русских танков. Чистое везение. Такое бывает только раз в жизни. Танки стояли в ряд прямо перед моим противотанковым орудием и не могли быстро развернуться.
Маннхард замолчал. Мы наблюдали за языками пламени и подбросили в печку дров. Несмотря на разницу в званиях мы впоследствии сблизились на основе общих интересов и взглядов.
Боевой дозор
Я вернулся в батальон еще до наступления Пасхи. Полковое начальство потребовало моего возвращения после того, как командир другого пулеметного расчета был убит вражеским снайпером. Мне предстояло заменить его. Это означало другую позицию, другой взвод, другой блиндаж и даже другое боевое снаряжение. Теперь вместо винтовки я буду носить пулемет и пистолет.
Сектор обстрела новой огневой точки, располагавшейся севернее моего старого пулеметного гнезда, представлял собой небольшой подлесок. Русские позиции находились довольно далеко от нас. Линия фронта уходила на север и смыкалась с восточной бухтой озера № 70. Здесь простиралась обширная равнина, превращавшаяся летом в сплошное болото, с немногочисленными малыми высотами, которые мы называли ребрами. Окопы, соединявшие старую и новую огневые точки, были неглубоки и представляли собой не очень надежное укрытие. Именно в них мой предшественник при свете дня встретил неожиданную смерть от пули советского снайпера.
Я с нетерпением ждал нового назначения не в последнюю очередь потому, что знал, что встречусь со Штрикером, моим товарищем из учебного лагеря, уроженцем Южного Тироля. Благодаря ему в новом блиндаже меня встретил теплый прием, когда Шапер, командир нашего взвода, представил меня моим новым товарищам. Штрикер был вторым номером пулеметного расчета. Первым номером был Бинг, эльзасец, солдат из числа ветеранов дивизии, участвовавший в боях за Саллу. Со временем он показал себя прекрасным пулеметчиком, проявлявшим в опасных ситуациях удивительное хладнокровие и выдержку. Одним из стрелков был Отто Бергер, парень из рабочей семьи, до войны живший в Баварии. Он обожал фюрера, которого считал спасителем своей семьи. По словам этого парня, от голодной смерти, отчаяния и унижения его родственников спасла первая программа по созданию рабочих мест, инициированная Гитлером. До этого отец Бергера довольно долго оставался безработным.
Наступил апрель. Земля все еще была покрыта снегом, но с началом весеннего равноденствия рассвет начинался почти в нормальное, привычное для нас время. Я стоял в карауле перед нашим блиндажом. Над землей, все еще не оттаявшей от зимних холодов, простирался огромный, необозримый купол неба. На юго-востоке над линией горизонта повисли в безмятежной неподвижности огромные облака. На смену рассвету пришел день. На востоке, среди темных елей, кромка неба сделалась розовой. После этого, прямо у меня на глазах, она стала превращаться в темно-оранжевую, поднимаясь выше и заливая светом все небо у меня над головой. На фоне этого интенсивного свечения облака сделались темно-фиолетовыми, затем приобрели оттенок лаванды и зелени и в конечном итоге стали ярко-шафрановыми.
Прильнув к окулярам стереотрубы, я наблюдал за нашим сектором обстрела уже в свете яркого дня. В поле зрения попала огневая точка противника, она располагалась прямо передо мной. Впереди мелькнули две фигуры в меховых зимних шапках. Мне были видны только головы, иногда приподнимавшиеся над бруствером и появлявшиеся в амбразуре вражеского пулеметного гнезда. Сомнений не оставалось - два русских солдата готовили, и довольно беззаботно, пулемет к бою. Увидев их увеличенное изображение и даже разглядев черты лица, я испытал странное чувство. Это были два солдата, которых большевистские комиссары отправили на войну с западной культурой, люди, которые превращали церкви в склады и свинарники. С такого малого расстояния они казались странными, чужими, нецивилизованными и пугающими. Эти солдаты, насколько нам было известно, воевали в составе лыжной бригады Красной Армии, одной из лучших и наиболее боеспособных военных частей. Разве не эти люди - или, по крайней мере, их старшие братья и отцы - совсем недавно наполняли великолепные православные храмы пением своих прекрасных голосов? Разве не их могучие и трогательные церковные гимны, столь непривычные для церквей Германии, взывали к Богу, которому молимся и мы, немцы? Разве симфонии Чайковского, которыми я не устаю восхищаться, не опираются на высокую духовность русского народа?
Я продолжал размышлять на эту тему, когда два офицера, сопровождаемые Шапером, появились на нашей огневой точке. Одним из них был сменивший Маннхарда недавний выпускник офицерской школы, второго я узнал по знакам различия. Это был гауптштурмфюрер Хансен, командир нашего батальона, с которым я впервые столкнулся лицом к лицу. Батальонный, как мы назвали его за глаза, насколько я помню, пользовался любовью и уважением подчиненных.
Его уважали за мудрое командование и личную храбрость, а также за человечное отношение к тем, кто был ниже по званию. Внешность и манеры Хансена, как я сейчас понимаю, идеально соответствовали его человеческим качествам и служебной репутации. Я слышал о том, что он выглядит молодо, однако он оказался еще моложе, чем я думал. Гауптштурмфюрер выслушал мой рапорт, отсалютовал и, немедленно прильнув к стереотрубе, принялся осматривать вражеские позиции. Время от времени он переговаривался с офицером из 12-й роты и указывал вперед, туда, где затаился противник. Затем подтвердил свое решение, видимо, относившееся к какому-то вчерашнему обсуждению. Речь шла о боевом задании, которое нам предстояло выполнить в тылу врага сегодня ночью.
Имелся в виду рейд боевого дозора. Чуть позже Шапер попросил меня отправиться вместе с дозором и прикрыть в случае необходимости его левый фланг огнем моего пулемета. Выступать в поход нужно было завтра на рассвете.
В нашем блиндаже жарко натоплено и сильно пахнет печным дымом, дымом сигарет, кожей и потной одеждой. Солдаты столпились вокруг карбидной лампы, и поэтому в помещение темно. На головах у нас каски с зимним камуфляжем, к белым курткам ремнями привязано всевозможное снаряжение. Участники боевой группы набирают с собой как можно больше ручных гранат и патронов для автоматического оружия - в общем, столько, сколько удастся унести. Мы - Бинг, Штрикер и я - перекидываем через плечо пулеметные ленты. Я прижимаю к себе пулемет MG 34. Теперь я первый номер нашего расчета.
В комнате становится тихо. Приготовления закончены. Цель задания ясна: прорыв во вражеский тыл, внедрение в систему окопов и блиндажей и быстрое возвращение с "языком". Нисколько не сомневаюсь в том, что мои товарищи так же, как и я, волнуются. Я раз за разом повторяю про себя: все будет хорошо, мы отличная команда, у нас прекрасный командир. Нам все удастся, если мы правильно поведем себя. Не волнуйся и, ради всего святого, сохраняй спокойствие! Смотрю на строгие лица товарищей, лица которых изредка освещаются огоньком сигареты.
Четыре человека стоят у входа, дистанцировавшись от остальных. На каски наброшены капюшоны курток. Оружия у них нет, но вместо него у каждого на груди по несколько килограммов взрывчатки. Это команда из взвода штрафного полка. Им дана возможность искупить свою вину в бою. Они совершили различные нарушения воинской дисциплины, такие, как, например, халатность при несении караула, злоупотребление алкоголем, неподчинение старшим по званию, проступки во время нахождения в тылу вроде кражи государственного имущества или изнасилования. Им дано задание разминировать проходы в наших минных полях, чтобы открыть путь для диверсионной группы, которая устроит взрывы во вражеских блиндажах и ходах сообщения. Меня тревожит характер их задания, то, что у них нет оружия, да и само их присутствие, которое усиливает гнетущую атмосферу. По знаку их командира, сапера-фельдфебеля, они выходят наружу и приступают к разминированию. Мы терпеливо ждем. Минуты кажутся нам вечностью.
Командир дозора смотрит на часы.
- Пора.