Впервые читатель получил возможность ознакомиться на русском языке с мемуарами Михала Клеофаса Огинского, опубликованными в Париже в 1826–1827 годах.
Издание уникально тем, что оно вписывает новые страницы в историю белорусского, польского, литовского народов. Воспоминания выдающегося политика, дипломата и музыканта М. К. Огинского приоткрывают завесу времени и вносят новые штрихи в картину драматических событий истории Речи Посполитой конца XVIII века и ситуации на белорусских, польских, литовских землях в начале XIX века. Глазами очевидца представлена также бурная жизнь Европы того времени, в частности восстание Тадеуша Костюшко, наполеоновские войны, показаны фигуры известных личностей – короля Станислава Августа Понятовского, князя Потемкина, императора Александра I, полководца Наполеона Бонапарта и многих других.
Со страниц мемуаров предстает яркий образ и самого Михала Клеофаса Огинского.
Первый том нашего издания включает переводы текста первого и второго томов французского оригинала.
Содержание:
Предисловие 1
Введение 1
книга первая 4
книга вторая 26
книга третья 43
книга четвертая 53
книга пятая 63
книга шестая 72
книга седьмая 92
книга восьмая 101
КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ ПЕРВОГО ТОМА 109
Примечания 112
Мемуары
Михала Клеофаса Огинского
Перевод осуществлен по:
MÉMOIRES DE MICHEL OGINSKI, Sur la Pologne et les Polonais. Depuis 1788 jusq’à la fin de 1815. Tome premier. PARIS, BARBEZAT ET DELARUE, ÉDITEURS, Rue des Grands-Augustins, № 18. GENÈVE, MÊME MAISON, RUE DU RHÔNE, № 177. 1826.
MÉMOIRES DE MICHEL OGINSKI, Sur la Pologne et les Polonais. Depuis 1788 jusq’à la fin de 1815. Tome second. PARIS, CHEZ L’EDITEUR, Rue des Grands-Augustins, № 18, CHEZ PONTHIEU, LIBRAIRE, Palais-Roval, Galerie de Bois. GENÈVE, BARBEZAT ET DELARUE, LIBRAIRES. 1826.
© Чижевская Е. А., Казыро Л. А., перевод на русский язык, 2016
© Оформление. ОДО "Издательство "Четыре четверти"", 2016
Предисловие
Я никогда не имел претензии именоваться автором и потому не намеревался представлять публике эти "Мемуары", так как писал их для своих детей и для друзей. Я лишь хотел рассказать им о необыкновенных событиях, свидетелем которых был сам. Я хотел, чтобы они хранили память о несчастьях, жертвой которых пала их родина; и еще хотел набросать для них правдивую картину поведения, которого я всегда придерживался, чтобы доказать на своем примере, что среди самых разнообразных превратностей судьбы подлинное утешение нам дает только уверенность в том, что мы всегда выполняли свой долг.
Я нисколько не желал быть предметом для разговоров и потому не давал себе труда опровергать статьи в иностранных газетах и упоминания в различных произведениях, касающихся Польши, в которых шла речь обо мне лично. Однако я заметил, что моя беспечность на этот счет привела к тому, что обо мне стали говорить, не принимая в расчет меня самого. В различных изданиях "Современной биографии" я нашел абсурдные утверждения на мой счет, в которых к тому же извращенно подавались важные факты из истории моей страны. Тогда я решился предоставить для опубликования эти "Мемуары", тем более что мои друзья уже давно требовали от меня решиться на этот шаг .
Уступив настояниям многих лиц, которые уже были частично знакомы с "Мемуарами", я озаботился не столько восстановлением того, что касалось лично меня, сколько тем, чтобы исправить ошибки в фактах и датах последних событий в Польше и правдиво и точно описать те из них, к которым сам имел большее или меньшее отношение.
Приняв такое решение, я должен пояснить следующее. Я начал служить родине еще совсем молодым и последовательно занимал следующие должности: представителя Законодательного корпуса, члена Финансовой палаты, чрезвычайного посла в Голландии, назначенного вкупе для выполнения миссии в Англии, главного подскарбия Литвы, военного в период революции в Польше, представителя польских патриотов в Константинополе и в Париже. Затем, в период эмиграции, на несколько лет устранился от дел и наконец императором Александром был назначен в Сенат Петербурга. Неудивительно, что те, кто привык судить о человеке лишь по внешности, могли относить меня поочередно то к аристократам, то к якобинцам, считать сторонником то Франции, то России.
Эти заблуждения на мой счет, несомненно, исчезнут при чтении этих "Мемуаров" и уступят место пониманию того, что мною всегда двигало единственное и исключительно властное чувство – это любовь к родине. Иногда она вводила меня в заблуждение, толкала на неосторожные поступки из-за доверчивости и поспешного стремления следовать первым движениям души, но чувства не рассуждают, и чувство любви к родине, конечно, извинительно, даже в своих ошибочных последствиях.
Те, кто меня знает и делил со мной преданную службу родине, прочтут этот труд с интересом. В нем они узнают обычную мою манеру думать, чувствовать и изъясняться. Они вспомнят различные периоды жизни, в которые меня знали, смогут освежить в памяти факты, которые им в основном известны, но подробностей которых они не знают. Они с удовольствием перечитают описание различных ситуаций, в которых я оказывался и отдельные из которых могли бы показаться взятыми из романов, если бы после всех событий, случившихся во время революций, еще что-то могло бы казаться невероятным и если бы ныне живущие свидетели не могли подтвердить правдивость всех тех фактов, что изложены в данных "Мемуарах".
Те же, кому мое имя неизвестно, пусть извинят меня за большое количество деталей, которые им безразличны, – это сделано ради весьма интересных сведений о событиях в Польше, многие из которых неизвестны широкой публике.
Поскольку я являюсь поляком, предметом моего повествования выступает Польша, и я исключил большое количество своих наблюдений и заметок, касающихся политических дел в Европе, оставив описание лишь тех событий, которые имели более или менее прямое отношение к моей стране.
Не следует удивляться тому, что представитель Польши создал эти "Мемуары" на иностранном языке. Я имел привычку делать записи по-французски, и я представляю их здесь (с незначительными изменениями) в том виде, в каком собрал их для личного пользования. Этим пояснением я надеюсь заслужить снисхождение читателей за те ошибки языка и стиля, которые могут здесь встретиться.
Если мой возраст и болезни не оставят мне времени опубликовать эти записи на языке моей страны, я льщу себя надеждой, что среди моих соотечественников найдется верный друг, который избавит меня от труда переводчика.
Введение
Завершилось последнее тридцатилетие восемнадцатого века и началось новое столетие. Если же довелось человеку оказаться свидетелем событий самых необычайных и неожиданных, которые заключал в себе этот период, и даже не просто зрителем, но иногда и действующим лицом в разнообразных его эпизодах, то невозможно устоять перед необходимостью отметить главные его свершения и запечатлеть на бумаге свои наблюдения, воспоминания и рассуждения.
Это была борьба английских колоний Северной Америки против метрополии, долгое время вызывавшая сомнения. Завершилась она, однако, завоеванием свободы и независимости Соединенными Штатами и преподала народам урок отстаивания своих прав в борьбе против насилия и угнетения. Это было царствование Фридриха II, короля-философа, писателя и воина, который, будучи то побежденным, то победителем, в результате сумел расширить владения Пруссии за счет соседей и обеспечить ей достойное место среди государств Европы. Царствования Иосифа II и Екатерины II повлекли многочисленные реформы и существенные изменения в мышлении правителей и их народов. Два первых раздела Речи Посполитой расчленили на части эту страну, а за ними последовал третий и последний раздел, который стер с карты само ее название; затем последовало восстановление Королевства Польского русским императором Александром. Свершилось падение монархии во Франции и превращение ее в республику. Затем имел место постепенный переход этого нового образа правления, через смену разных режимов, к деспотии Наполеона и, наконец, возврат к конституционной монархии и династии Бурбонов. Имели место революции в Нидерландах, Бельгии, Испании, Португалии, в Неаполе, Пьемонте и Греции. Все эти памятные события следовали одно за другим в течение всего лишь пятидесяти лет и вызывали изумление всякого их свидетеля, способного чувствовать и мыслить.
Я не упоминаю здесь о королевствах, которые разрушались, едва успев возникнуть; о королях, едва успевших короноваться и тут же свергнутых с тронов; о республиках, в течение веков бывших независимыми и оказавшихся вдруг включенными во владения соседних государств; о жестоких войнах, в которых была пролита кровь миллионов людей; о жертвах фанатизма и преследований за политические убеждения, – ведь все эти события были лишь естественным следствием общего потрясения и полного разрушения всех форм и принципов, составлявших прежде основу политической системы в Европе.
Никто не сможет отрицать, что этот полувековой период заключал в себе гораздо больше необычайных событий, чем их было отмечено в исторических анналах нескольких предшествующих веков. Все они следовали одно за другим с такой быстротой, что опрокидывали расчеты самых опытных политиков и приводили к результатам, которых нельзя было ожидать.
Этот стремительный ход событий повергал в шок даже те силы, которые их же и породили, – и это, несомненно, должно быть отнесено на счет самого духа времени и прогресса просвещения, которому нельзя устанавливать сроки и который нельзя произвольно остановить. Влияние просвещения, противодействие, которое оно встречает со стороны предрассудков и невежества, и действия, которые предпринимает дух просвещения в ответ на эти препятствия, – все это неизбежно порождает эффект непредвиденный и поразительный.
Газеты, которые редко бывают правдивыми и часто противоречат одна другой; современные произведения, авторы которых часто поддаются чувствам, навеянным страхом, или впадают в заблуждения из партийной предвзятости и порождаемых ею страстей, – все они не могли точно передать те необычайные события и отдать себе должный отчет о тех величайших последствиях, которые вызвала французская революция в разных концах мира.
Только время сумеет вскрыть всю правду, и рано или поздно она обнаружится в последующих писаниях – для них не один свидетель имел возможность на покое оставить богатые материалы. Только тогда, когда исчезнут иллюзии, можно будет непредвзято судить о причинах и следствиях, только тогда можно будет легко найти объяснения тому, что сейчас кажется непостижимым. И тогда наше потомство сможет верно судить о действиях народов, оно даст оценку тем разнородным идеям, которыми народы были разделены. Оно сумеет отличить великого человека от узурпатора, фанатика, вдохновленного любовью к родине, – от фанатика, движимого только тщеславием и честолюбием, честного человека – от лицемера, надевшего маску. Потомство отведет каждому, кто отметился в эту бурную эпоху, то место, которого он заслуживает.
Среди народов, особо отметившихся своим мужеством, добродетелями, своими бедами и стойкостью в них, поляки заслуживают, бесспорно, выдающегося места. Я не говорю о тех поляках, которые в давние века держали в страхе соседей силой своего оружия и простирали границы своей страны от Волги до Одера, – я не задерживаюсь на тех блестящих эпохах, когда Польша была одной из самых могущественных стран в Европе. Я не буду называть здесь имена королей, оставшихся в памяти потомства своими военными подвигами, или мудростью своих законодательных установок, или защитой интересов крестьян, или организацией органов правосудия, или покровительством наукам и искусствам. Я не буду также называть великих государственных деятелей и полководцев, которые прославили Польшу в предыдущие века; я обойду молчанием ученых правоведов, историков, ораторов и знаменитых поэтов, которыми могла гордиться страна в те времена, когда многие европейские народы были еще отсталыми в смысле их просвещенности.
Я говорю здесь только о тех поляках, которых знал за последние пятьдесят лет, – озлобленных, преследуемых, угнетаемых соседями. Они видели свою страну раздираемой гражданскими войнами, к которым подталкивали ее враги, чтобы ослабить ее, разделить и погубить окончательно. Я говорю о тех поляках, которые видели свою родину раздираемой на клочья и вовсе исчезающей с политической карты Европы, но не переставали ее любить и жаждали отдать свою жизнь, чтобы увидеть ее возрождающейся из пепла. Я говорю о тех поляках, которые посреди смуты и бурь, свирепствовавших в стране, неизменно сохраняли мужество, презирали угрозы, противостояли искушениям, вынужденно уступали силе, не сгибаясь при этом униженно и не уклоняясь с пути чести и долга. Я говорю о тех поляках, которые бестрепетно отправлялись в Сибирь, но не отказывались от своих патриотических убеждений; о тех, кто в эпоху конституционного сейма отдал все свои силы и состояние на службу родине; о тех, кто пришел под знамена Костюшко, чтобы мужественно смыть собственной кровью бесчестье и позор, которыми старались покрыть польскую нацию; о тех, наконец, кто не переставал трудиться ради восстановления Польши и еще надеялся быть ей полезным.
Напрасны были попытки очернить национальный характер поляков – именно в нем искали причины упадка и гибели страны. Класс земледельцев в Польше, действительно, не был просвещенным, но он и не был развращенным. Кражи, убийства и прочие преступления не были известны этой стране – даже сегодня, когда она разделена на части и находится под разным правлением, преступления в ней совершаются редко. У народа малые потребности – для жизни ему достаточно его труда. Дворянство с детства приучено к оружию и верховой езде, нетерпимо к рабству и иноземному игу; ему достаточно было иметь бесстрашного и предприимчивого вождя, который повел бы его в бой, и оно умело храбро защищать свои владения, защищая границы своей страны. Магнаты, или аристократы, которых и обвиняли главным образом в катастрофах, постигших Польшу (они затевали внутренние распри и устраивали анархию в стране), были более других классов заинтересованы в сохранении целостности страны: их богатые владения, их влияние на государственные дела, права и привилегии, которыми они были наделены, были мощными мотивами, привязывавшими их к родине, – поэтому они ненавидели деспотизм и испытывали отвращение к иноземному владычеству. Можно добавить также, что их образование было весьма тщательным; в большинстве своем они считали честью иметь среди своих предков выдающихся государственных и военных деятелей, проявивших себя на службе родине, и они постыдились бы не последовать их примеру, запятнать свою репутацию и обесчестить имя, которое носят. Таким образом, нужно отдать им справедливость в том, что их действиями руководила любовь к родине и к славе не меньше, чем желание сохранить свои права и владения. Среди этих действительно больших сеньоров, бесспорно, не было ни одного, кто замарал бы себя, продавшись какому-либо иностранному двору, и пожертвовал бы благополучием своей страны ради своих амбиций или состояния. Многие могли быть в заблуждении и ослеплении относительно интересов своей родины, многие могли быть сбиты с толку собственным тщеславием и себялюбием, но ни один не заслужил быть зачисленным в разряд предателей.
Летописи Польши сохранили для потомства выдающиеся имена Тарновского, Замойского, Жолкевского, Ходкевича, Чарнецкого, Собеского и многих других – представителей знатных семейств, которые своими талантами или военными подвигами отличились перед родиной в предыдущие века. Не вызывает сомнения, что и современная история посвятит несколько страниц Каролю Раздивиллу, Огинскому – великому гетману литовскому, Вельгорскому, Пацу и многим другим высокопоставленным вельможам, которые, конечно, не имели возможности проявить себя столь же блистательными деяниями, как уже упомянутые здесь, но которые пожертвовали огромными состояниями и лично подверглись всем опасностям войны во время Барской конфедерации накануне первого раздела Речи Посполитой в 1773 году.
Разве не заслуживают высокой похвалы представители знатнейших польских семейств, которые со времени конституционного сейма и до восстановления Польского королевства российским императором Александром подвергались всевозможным преследованиям и страданиям? Ведь они отказались от своего высокого ранга, состояния и пренебрегли всеми опасностями и самой смертью, чтобы послужить родине!