Взбалмошный и деспотичный, великий князь Константин Павлович (1779-1831) совсем не был похож на наследника русского престола. Сын убитого заговорщиками императора Павла I и брат Александра I, он мечтал вести жизнь частного человека, отказался от императорской короны даже тогда, когда вся Россия присягнула ему. К чему это привело, известно. Восставшие на Сенатской площади кричали "ура!" Константину и… Конституции (кажется, считая последнюю женой великого князя). Потом было восстание в Польше, в котором Константин Павлович также сыграл не слишком завидную роль. О жизни одного из самых эксцентричных представителей Дома Романовых ярко и увлекательно рассказывается в книге, представленной вниманию читателей.
Второе издание книги значительно переработано автором.
Содержание:
-
ОТ АВТОРА 1
-
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. - ИМПЕРАТОР ГРЕЧЕСКИЙ 1
-
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. - ЗАКОРЕНЕЛЫЙ КАПРАЛ 19
-
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. - КОРОЛЬ ПОЛЬСКИЙ 31
-
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. - ИМПЕРАТОР И САМОДЕРЖЕЦ ВСЕРОССИЙСКИЙ 47
-
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. - ИЗГНАННИК 61
-
ЭПИЛОГ. - КОНСТАНТИН ПАВЛОВИЧ ЖИВ 75
-
ПРИЛОЖЕНИЯ 77
-
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ КОНСТАНТИНА ПАВЛОВИЧА 80
-
ИЛЛЮСТРАЦИИ 82
-
Примечания 84
-
Комментарии 85
Майя Кучерская
КОНСТАНТИН ПАВЛОВИ
ОТ АВТОРА
Идею заняться великим князем Константином Павловичем Романовым (1779-1831), братом двух государей, который так и не стал российским императором, в свое время мне подсказал Александр Львович Осповат, тогда профессор UCLA (Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе), в аспирантуре которого я в тот момент училась. Пользуюсь случаем выразить Александру Львовичу самую искреннюю признательность. Новая тема позволила мне, филологу, выйти далеко за пределы истории литературы и погрузиться в совершенно новый, полный неожиданностей материал, испытать азарт и радость от чтения документов в архивах, выяснить множество малоизвестных фактов российской истории, увидеть впечатляющие картины придворных нравов, а главное, осознать, что "междисциплинарный подход" - не мантра, в обязательном порядке повторяемая при составлении заявки на грант, а единственно возможный способ описания исторической реальности.
Фигура Константина Павловича показалась мне настолько увлекательной, что, закончив диссертацию об окружавших цесаревича мифах, написанную в Лос-Анджелесе под руководством А.Л. Осповата, я вплотную занялась не виртуальной, а реальной биографией великого князя. Результат моих трудов перед вами.
Эта книга была закончена в 2005 году, тогда же вышло ее первое издание. Сегодня я написала бы ее совершенно иначе, но, поразмыслив, решила ограничиться правкой самых очевидных недочетов и неточностей - как стилистических, так и фактических, а учитывая последние публикации, еще и расширить круг источников. К тому же теперь у книги есть именной указатель.
Благодарю всех тех, кто помог мне советами и уточнениями во время работы над книгой: А.Н. Архангельского, К.Г. Боленко, Е.Н. Бурцеву, Рона Вроона, Г.В. Зыкову, Гейл Ленхофф, А.Л. Лифшица, Е.Э. Лямину, Л.И. Соболева, М.Д. Смирнову, Е.С. Холмогорову, О.В. Эдельман, а также, увы, уже покойных А.И. Журавлеву и Хенрика Бирнбаума. Отдельная благодарность - Отделу редких книг и рукописей Научной библиотеки МГУ им. Ломоносова за любезно предоставленные гравюры и Научному фонду Научно-исследовательского университета "Высшая школа экономики" за постоянную и весьма ощутимую поддержку.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ИМПЕРАТОР ГРЕЧЕСКИЙ
Тезоименный исполину,
Максентий коим побежден,
Защитник веры, слава Россов,
Гроза и ужас чалмоносцов,
Великий Константин рожден.
Открыв впервые, он возводит
Свои на небо очеса;
И дух Господень нань нисходит,
Как на возникший крин роса{1}.
"И ВСЕ ВОСКЛИКНУЛИ: КОНСТАНТИН!"
Когда в ноябре 1825 года было объявлено о восшествии Константина Павловича на российский престол, директор московских императорских театров Федор Федорович Кокошкин повторял всем: "Слава Богу, мой милый! Он хоть и горяч, но сердце-то предоброе!" По отречении же Константина Кокошкин, напротив, "восклицал с восторгом": "Благодари Бога, мой милый! - и прибавлял вполголоса: - Сердце-то у него доброе; да ведь кучер, мой милый, настоящий кучер!"
Реплики Кокошкина довольно проницательно очерчивают душевный портрет того, чье имя вынесено на обложку этой книги. Сочетание любезности и грубости, сердечной доброты и привычек тирана, кичливости и смирения, жажды частной жизни и политических амбиций - словом, противоположности составляли суть натуры нашего героя, во многом определив прихотливую траекторию его пути, равно как и весьма драматичную развязку. Предвидеть ее в солнечные апрельские дни 1779 года, естественно, было невозможно.
В честь вожделенного рождения его императорского высочества Константина Павловича, второго сына великого князя Павла Петровича и великой княгини Марии Федоровны, внука императрицы Екатерины II, в царскосельском театре была дана опера аббата Метастазия "Димитрии" . Ее сюжет был свит из самых ходовых мотивов, освоенных театром еще с античных времен: сын сверженного с престола и погибшего сирийского царя Димитрия, названный в честь отца тем же именем, воспитан в лесах и безвестности. Внезапно Димитрий узнает о своем царском достоинстве и становится владыкой сирийского народа по праву рождения.
В те времена едва ли не любая опера, пьеса или ода значила больше, чем просто театральная постановка или панегирик. Тем более текст, писанный к торжественному случаю государственной важности, - он вел в мифологическую глубину, точно стоокий Аргус, подмигивал читателям и зрителям во все глаза, намекая на славное будущее того, в чью честь пляшут лицедеи, поет поэт, - и при известной доле воображения исполнял роль то ли путеводительного талисмана, то ли туманного предсказания.
В нашем случае предсказание не сбылось. Если взглянуть на "Димитриев" из конечной точки пути великого князя, города, где наступила его кончина, - провинциального и запыленного Витебска, - мы обнаружим в опере Метастазия лишь насмешку над всем, что случится. Константина воспитают вовсе не в лесах, а в Зимнем дворце, о своем царском достоинстве он будет знать с рождения, зато окончит свои дни не на престоле, а почти "в лесах", в изгнании. И в отличие от удачливого Димитрия царем так и не станет.
Восемь корон, которые по очереди примеряли Константину современники, просвистели мимо, обдавая румяные щеки царевича веселым ветерком. Константин Павлович не стал ни греческим, ни албанским, ни дакийским, ни шведским, ни польским, ни сербо-болгарским, ни французским государем . Ни русским императором. Вся его жизнь - череда то вынужденных, то добровольных уходов, отказов и побегов с авансцены, на которую его столько раз выдвигала история.
Мудрено было предвидеть подобное развитие событий - напротив, судьба как будто уготовила Константину будущность великую. Высокое происхождение, тщеславие бабки, бездетность старшего брата и роль наследника российского престола - всё предвещало ему грядущее самое героическое. Великий князь был просто обречен на несколько славных страниц в пухлом томе российской истории, которые и начала было записывать капризная Фортуна, поначалу в "Санкт-Петербургском вестнике" за 1779 год, в апреле месяце:
"27-го дня сего месяца, по утру, Ея Императорское Высочество Благоверная Государыня Великая Княгиня Мария Федоровна, к неописанной радости Императорского дома и всех Россиян, благополучно разрешилась от бремени Великим Князем, который наречен Константином" .
Народы Росския внемлите
Торжественный для вас сей глас
И все стократно разнесите
Повсюду радостный мой глас:
Монарх явился млад в России
Плод Павла и драгой Марии,
Дар низпослан второй сей вам
Дающим Богом всем уставы,
Ко прославлению державы
Российския по всем странам…
Через три недели после рождения Константина Павловича состоялись его крестины.
Высокорожденный младенец был внесен в придворную царскосельскую церковь на золотой глазетовой подушке и крещен протоиереем Иваном Ивановичем Панфиловым при большом скоплении придворных обоего пола, статс-дам, фрейлин ее императорского величества, чужестранных министров и в присутствии собственного отца цесаревича и великого князя Павла Петровича. Поднести младенца к первому причастию изволила сама императрица Екатерина, после чего государыня наложила на уже клевавшего носом новокрещеного раба Божьего первую в его жизни награду - орден Святого апостола Андрея Первозванного.
"В сей день здесь в Санкт-Петербурге тож отправлено было, во всех церквах, благодарное по сему радостному случаю молебствие, и во время пения Тебе Бога хвалим произведена в обеих здешних крепостях пальба из трехсот одной пушки, и колокольный звон во весь день продолжался. В вечеру же весь город был иллюминирован".
Константин ни оглушительной пальбы, ни колокольного звона не слышал - сопел в кроватке, сосал молоко, поначалу был слаб, угрюм, много капризничал, безутешно плакал, смотрел куда-то вбок, мимо даже самой императрицы всероссийской. Первые месяцы Екатерина всерьез опасалась, выживет ли младенец. Мальчика утешали колыбельными с легким греческим акцентом, вовремя меняли пеленки, кутали, хоронили от сквозняков. На то были мамки-няньки. Марию Федоровну от младенца отстранили, подвело слишком уж русское имя, да и немецкое происхождение нынче стало не ко двору. Вот звали бы Еленой, вот оказалась бы по счастливому стечению обстоятельств хоть на четверть гречанкой - можно было бы поразмыслить, пошутить о роли случая в российской истории в письме к Вольтеру или Дидероту…
"Мне все равно, будут ли у Александра сестры; но ему нужен младший брат, коего историю я напишу, разумеется, если он будет одарен ловкостью Цезаря и способностями Александра", - писала Екатерина еще до рождения Константина, возлагая на него непосильную ношу - он обречен обладать ловкостью знаменитого римлянина и дарованиями Александра Македонского, имя и подвиги которого уже озарили к тому времени явившегося на свет старшего брата - великого князя Александра, будущего императора. Супруга Павла исполнила возложенную на нее миссию превосходно - родила мальчика. Теперь дело за бабушкой, и дел у нее выше головы - правильно назвать, воспитать, а затем - "написать историю".
"Смерть как устала, вернулась с крестин господина Константина, явившегося в свет 27 апр. 1779. Этот чудик заставлял ожидать себя с половины марта и, тронувшись наконец в путь, выпал на нас, как град, в полтора часа. Старушки, его окружающие, уверяют, что он похож на меня, как две капли воды. У меня спросили, кто будет восприемником. "Всего лучше бы любезнейшему другу моему Абдул-Гамиду", - отвечала я; но так как Турку нельзя крестить христианина, то по крайней мере сделаем ему честь и назовем младенца Константином. И все воскликнули: Константин! И вот он, Константин, толстый, как кулак, и я, справа с Александром, слева с Константином. Подобно отцу Тристрама Шенди, люблю звучные имена…"
Власть имени! Имя предсказывает человеку судьбу, имя - ясная звезда, ведущая за собой в непроглядной жизненной ночи; как многоопытный рыбарь утлой лодчонкой, как царь царством, как страсть грешным сердцем, управляет оно человеком. "Сколько Цезарей и Помпеев сделались достойными своих имен лишь в силу почерпнутого из них вдохновения. И сколько неудачников отлично преуспели бы в жизни, не будь их моральные и жизненные силы совершенно подавлены и уничтожены именем Никодема", - шутливо замечал помянутый Екатериной стерновский герой. И то, что за каждым именем тянется шлейф политических, исторических, идеологических ассоциаций, особенно если имя это даруется особе царской фамилии, - русская императрица знала превосходно. И выбрала не шлейф - порфиру. Все воскликнули: Константин! Классический профиль великого римлянина проступал сквозь величественное и жесткое сочетание звуков, сквозь свист "К", "С", "Т", сквозь колокольный удар тройного "н"; получалась константа, постоянство и царство, царство небесное и царство земное, христианство и государство. Первый христианский император Константин Великий вошел в жизнь слабого младенца властным, энергическим шагом.
СИМ ПОБЕДИШИ
Приблизившись к мирно спящему в колыбели Константину Павловичу, Константин Великий, точно волхв с Востока, принес ему не только звонкое имя, славу мужественного воина и освободителя христиан, но и главный свой дар. Император поставил у изголовья крестника белый каменный город - с золотым куполом посередине, с изумрудным морем у высоких городских стен. Константинополь. Отныне древний город постоянно будет вставать на жизненном пути великого князя Константина, перегораживать дорогу, раздражать и дразнить.
Покинем ненадолго младенческую спаленку, обратим взгляд на окутавший Константинополь мифологический туман.
По преданию, накануне решительной битвы с основным претендентом на римскую корону Максенцием будущий император Константин сподобился чудесного видения. Он увидел в небе крест и надпись под ним "Hoc vince" - "Сим победиши". "Сим", то есть крестом и христианством. Константин и в самом деле одержал тогда над Максенцием победу, стал единодержавным властелином Римской империи и уверовал в Христа. На шлеме императора и щитах его воинов появилась монограмма ХР, а в память о видении был изготовлен "лабарум" - воинское знамя из белого шелка с вышитой надписью "Hoc vince". По утверждению главного летописца императорских деяний, христианского историка Евсевия, "лабарум" творил чудеса, его появление на поле боя ломало ход сражения в пользу войск Константина, знаменосца же явно охраняла неведомая сила.
Обратить старый Рим с языческим сенатом и офицерством в новую веру почти не было шансов, и император Константин выстроил себе новый Рим, основал резиденцию на северном берегу Мраморного моря, у входа в Босфор, там, где находился древний греческий город Византии. Византии располагался в живописном и географически выгодном месте - это был самый центр империи, место встречи севера и юга, запада и востока, Европы и Азии, сюда легко было добраться как сухопутным, так и морским путем. Высокие холмы, глубокие проливы делали город практически неуязвимым. Провинциальный Византии на глазах превращался в сверкающую столицу - был расширен старый акведук, заложена гавань; драгоценности для украшения нового центра везли со всех концов империи - из Греции, Персии, Италии, Африки. Колонны, статуи, театры, портики, храмы вырастали, как в сказке… Седмихолмый, или Царьград, был отстроен в немыслимые сроки: его торжественно заложили в 324 году, а уже в 330-м здесь высился роскошный императорский дворец, раскинулся громадный ипподром на 50 тысяч мест, стояли сенат и форум. "О город, город, глава всех городов! О город, город, центр четырех стран света! О город, город, гордость христиан и гибель варваров! О город, город, второй рай, на западе насажденный, заключающий в себе всевозможные растения, сгибающиеся от тяжести плодов духовных!" Так воспевал Константинополь византийский историк Дука.
Империя цвела и увядала, ее сотрясали политические и религиозные смуты, пытались сокрушить крестоносцы, а Царь-град всё стоял. Имя Константина стало династическим, связав поколения, скрепив разрозненные листы летописи Византии. Менялись нравы, моды, взгляды, появлялись и исчезали новые страны, а Константин сменял Константина, второй, третий, шестой, девятый, одиннадцатый… Константа, твердость и постоянство. Пока в мае 1453 года бронзовые пушки хана Мехмеда не начали пробивать дыры в вековых царьградских стенах.
Не спасли ни всеобщая жаркая молитва в переполненном народом храме Святой Софии, ни внезапно подоспевшая помощь отважного генуэзца Джованни Джустиниани, на двух кораблях прибывшего под стены Константинополя, ни отчаянное мужество защитников города и их предводителя, Константина Палеолога, лично сражавшегося на поле брани. В ночь с 28 на 29 мая войска Мехмеда ворвались в город. Император погиб в уличном бою, пав неузнанным, остатки его войска добили за три дня, женщин, детей и стариков продали в рабство, город разграбили. Турецкие солдаты крошили статуи, плавили драгоценности, чтобы удобнее было делить добычу, срывали серебро и золото с евангелий, иконами разжигали костры, на которых варили пищу. Не тронули только здания церквей; Мехмед велел сохранять их, чтобы затем превратить в мечети. "О город, город, глава всех городов!.. Где красота твоя, рай? Где благодетельная сила духа и плоти твоих духовных харит? Где тела апостолов Господа моего? Где останки святых, где останки мучеников? Где прах великого Константина и других императоров?"
И хотя участь ослабевшей к XV веку Византии и прежде была очевидна (турки давно уже отнимали у нее территорию за территорией), при виде гибели великого города Европа испытала ужас. Лишь расторопные славяне разглядели в кончине славного царства ясный путеводительный смысл. Седми-холмый страдал за собственные грехи.
"О великая сила жала греховного! О, сколько зла рождает преступление! О, горе тебе, Седмихолмый, что поганые тобой обладают, ибо сколько благодатей Божьих в тебе просияло… Ты же, словно безумный, отворачивался от божественной милости к тебе и щедрот и тянулся к злодеяниям и беззаконию. И вот теперь явил Бог свой гнев на тебя и предал тебя в руки врагам твоим", - утверждала древнерусская "Повесть о взятии Царьграда".