Хозяйки кофеен не желали брать с русских денег, мирные парижане предлагали раненым свои услуги и кров. "Все обнимались, жали друг другу руки, поздравляли себя взаимно в театральных залах, в коридорах, на лестницах. У всех голоса осипли, даже дамы потеряли сладкую приятность своего голоса; только взоры их блистали живее, пламеннее, и лица их сияли восторгом радости".
В ночь на 25 марта Наполеон подписал отречение, тем самым облегчив совесть присягавших ему солдат и маршалов: "Так как союзные державы провозгласили, что император Наполеон есть единственное препятствие к установлению мира в Европе, то император Наполеон, верный своей присяге, объявляет, что он отказывается за себя и за своих наследников от трона Франции и от трона Италии, потому что нет той личной жертвы, даже жертвы жизнью, которую он не был бы готов принести в интересах Франции".
Наполеоновские маршалы плакали, целовали императору руки, Александр отдал средиземноморский остров Эльба в полное распоряжение и владение бывшему императору, куда изгнанник и отправился спустя две недели к радости пиитов. На престол была вновь возведена сброшенная революцией династия Бурбонов, королем стал брат казненного Людовика XVI Людовик XVIII. Роялисты ликовали.
Победа и всеобщее ликование мало изменили цесаревича. Константин проводил парижские досуги в обычном своем духе - устраивал смотры, ради развлечения обучал маршировке высокопоставленных российских военных, которые, разумеется, не смели возражать. Он остался прежним. Однажды, решив показать французским фельдмаршалам свой любимый конногвардейский полк и не обнаружив в казарме большинства офицеров - те разбрелись гулять по Парижу, - в гневе приказал сажать под арест всех, кто не оказался на месте. По свидетельству современников, напившись пьян, Константин в заграничном своем путешествии не доходил до нужника и испражнялся прямо в комодные ящики гостиницы; то-то интересно было потом слугам великого князя разыскивать по шкафам вещи своего господина. Французского кучера в дилижансе, не уступившего ему дорогу, цесаревич хорошенько огрел по лицу - мудрено было, однако, узнать в проезжающем брата императора: Константин был одет в штатское платье.
Но довольно неуместных подробностей, когда вокруг бушует одна лишь радость. Война была окончена, Наполеон изгнан, Константин отправился с известием о заключении мира в Петербург. 9 июня 1814 года пушки известили о его прибытии в столицу.
В Исаакиевский собор Константин прибыл с августейшей матушкой и сестрой, Александрой Павловной. Министр юстиции Иван Иванович Дмитриев зачитал высочайший манифест "О заключении мира России с Францией", после чего был отслужен благодарственный молебен и произведена оглушительная пушечная пальба. Город сиял иллюминациями, аллегорическими картинами - коленопреклоненная Франция, благодарная Европа, торжествующая Россия, великодушный российский император, Александр Благословенный, плывущий на светлой звезде спасения человеков, под крестом с хорошо знакомой нам надписью: "Сим победиши!"…
В Павловске в честь брата императора был дан большой праздник, сопровождавшийся театральной постановкой.
Так радость ту герой, и сын царей принес,
Увенчан лаврами и славою Бессмертной
Он зрится ангелом, ниспосланным с небес,
С восторгом все твердят: царева благость нова
Еще явилась нам;
Он брата своего и правнука Петрова,
Достойна обоих почувствовал по делам,
Прислал к своим детям…
Не слишком складно, зато от чистого сердца.
Спустя несколько месяцев, в начале сентября, дальнейшую судьбу правнука Петрова определил Венский конгресс. По решению его было восстановлено Царство Польское с российским государем во главе. Возрождение Польского королевства было инициативой Александра, он на этом настаивал и, преодолевая сопротивление союзников, добился своего.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
КОРОЛЬ ПОЛЬСКИЙ
Дитя! Всех рек синее - Висла,
Всех стран прекраснее - Литва.
Владислав Ходасевич{245}
ЦАРСТВО ПОЛЬСКОЕ
Екатерина трижды делила вместе с Пруссией и Австрией Польшу, последовательно присоединяя к Российской империи Южную Лифляндию, Восточную и Западную Белоруссию, Правобережную Украину, Восточную Волынь и Подолию. После третьего раздела Речи Посполитой в 1795 году, позднее аукнувшегося и в судьбе Константина Павловича, России отошли литовские, курляндские и волынские земли.
Разбив Пруссию, Наполеон в 1807 году создал из польских территорий, доставшихся Пруссии во время двух предыдущих разделов, Великое княжество, или герцогство, Варшавское, а через два года прибавил к ним и польские земли, входившие в состав Австрии, - получилось маленькое, зависимое от Франции, однако государство. В скором будущем император обещал полякам новые территории и полную независимость. Окрыленные надеждой, польские войска с готовностью встали под французские знамена. Наполеон сделался их кумиром. Однако кумир обещания своего исполнить не сумел, полякам грозил четвертый раздел, союзники антифранцузской коалиции уже точили ножи и снова готовились вонзить их в истерзанное тело Польши. Тучи рассеялись внезапно, спасение пришло оттуда, откуда никто не ждал, - полякам явился новый, чудный покровитель - император Александр.
"Жители Варшавского герцогства!
Тщетно и неблагоразумно надеялись вы на французов. Чем вознаградили они вас за службу вашу? Обещая вам покровительство, пощадили ли они землю вашу? Вы от них ограблены, они от нас побиты. Единоплеменный с вами народ, россияне, желая делать вам добро, принуждены были по неволе и с сожалением убивать вас и брать в плен, яко невольников и рабов, служащих чуждому для вас пришельцу! Как могли вы впасть в такую слепоту ума, что тот даст вам свободу и восставит державу вашу, кто явным и гласным образом хочет всякую державу разорить и покорить под иго свое? Заблуждение ваше достойно жалости… Вы опасаетесь мщения. Не бойтесь. Россия умеет побеждать, но никогда не мстит. Вы можете спокойно оставаться в домах своих. Жизнь, имущество и свобода ваша безопасны, когда вы сами не захотите, чтоб висящая над главами вашими туча пустила на вас молнию и громы. Избирайте любое!" (Вильно, 25 декабря 1812 года).
Александр желал восстановления Царства Польского и возвращения полякам конституции - для большинства участников Венского конгресса это оказалось совершеннейшей неожиданностью. Кроме разве что князя Адама Чарторыйского, который еще в юные годы толковал с будущим императором об освобождении своей родины, позднее был членом Негласного комитета и три года прослужил министром иностранных дел России. Он уже не раз предлагал государю восстановить Польшу то под скипетром русского императора, то под управлением великого князя Михаила Павловича - о Константине Павловиче, которого Чарторыйский знал слишком хорошо, речи никогда не шло. Александр от предложений уклонялся, хотя и заверял князя, что озабочен интересами Польши не меньше, чем в ранней юности, и прежних своих идей отнюдь не забыл.
По пути на Венский конгресс император ненадолго заехал в Пулавы, поместье Чарторыйских, совершенно очаровал старую княгиню, мать князя Адама, расточал любезности и заманчивые обещания. "У Польши три врага: Пруссия, Австрия и Россия, и один друг - я". Князь Адам выехал вслед за императором на Венский конгресс, чтобы быть его советником в польских делах и защитником польских интересов.
Император не угадал, врагов у Польши оказалось несколько больше. Только Пруссия готова была закрыть глаза на образование Царства Польского - в обмен на Саксонию. Франция, Англия, Австрия, наконец и Россия в лице ближайшего окружения императора проявляли редкое единодушие: Царству Польскому быть не следует. Государь получил сразу три урезонивающие его либеральный пыл записки - от немецкого дипломата барона Карла фон Штейна, от российского посланника в Париже Поццо ди Борго и от генерал-губернатора герцогства Варшавского Василия Ланского. Все трое убеждали императора, что образование независимого Царства Польского бессмысленно, опасно, обречено. Забегая вперед заметим, что в 1830 и 1831 годах поляки разыграли расписанные Поццо ди Борго и Штейном сценарии так, будто перед восстанием заглянули в обе записки и выучили их наизусть.
Аргументы противников Александра и в самом деле были убийственны, оттого что очевидны. И фон Штейн, и Поццо ди Борго писали, что поляки, живущие на территориях, доставшихся Австрии и Пруссии, равно как и в Литве, Волынской и Подольской губерниях, вошедших в состав Российской империи в результате разделов Польши, будут испытывать вполне понятное беспокойство, взирая на своих освободившихся и независимых братьев в Царстве Польском. Можно ли ручаться, что поляки не захотят протянуть руки друг другу - одни, чтобы освободиться от чужеземного владычества, другие, чтобы освободить бывших своих соотечественников и придать Царству территориальную целостность? А русские? Что скажут живущие в стране с абсолютной монархией россияне, на глазах которых "слабая и униженная" нация будет свободно управлять собою, голосовать и подчиняться конституции? "Россия в таком исключительном положении Царства Польского найдет причины к зависти и всегда будет рада замене унии инкорпорацией". Однако и полякам всегда будет мало дарованного; никогда не смирятся они с русскими штыками, размещенными в их тылу для наблюдения за тем, насколько мудро они собой управляют, - внушали русскому императору проницательные дипломаты.
""Дайте нам национальную независимость, и мы будем благоразумно вести себя с соседями, будем искренними с Россией и прекратим внутренние распри" - вот их постоянный припев, - писал в своей записке Поццо ди Борго. - Но разумный политик ответит им: "Получив то, что вы называете независимостью, вы нисколько не изменитесь и сохраните свою обычную ненависть к русским, прибавив к ней презрение, внушаемое вашим торжеством. Любому чужеземцу, который захочет причинить неприятности империи, вы позволите развращать себя золотом и интригами. Добиваясь создания польской армии, какой бы слабой она ни была поначалу, вы хотите противостоять русской армии. Всякий раз, как только польский царь не пожертвует ради вас интересами русского императора, вы станете вопить, что вашу независимость ущемляют… Если бы ваша система победила, то сам титул царя польского окончательно осветил бы вашу национальность, а не был бы только прелюдией к политическому возрождению. Как только русский император примет этот титул, благоразумие лишится последнего убежища. Вы не понимаете, что в таких великих делах ошибочно с самого начала ставить перед собой крайний выбор: всё или ничего. А если произойдет второе, задумываетесь ли вы о суровой необходимости вновь подчинить вас, о том, что великодушие и доброта приведут к истребительной войне?"". Чуть менее резко, но по сути о том же говорил и барон фон Штейн: "Польша же будет беспокоиться о сохранении своих прав, и ее беспокойство примет мятежный характер, свойственный нации. Унию сменит система постепенного захвата, которая в конечном результате, после ряда новых потрясений, приведет либо к покорению, либо к отложению Царства Польского".
Александр ничему и никому не хотел внимать, отвечая на все возражения возвышенно и романтично: как можно не "уступить страстному желанию целой нации, с такой энергией и постоянством высказываемому в бесчисленных петициях, которые неустанно поступают из всех частей Великого княжества Варшавского к стопам Русского императора и в которых польский народ вручает свою судьбу в его руки. Необходимо, наконец, помнить и о тех всегда священных правах, которые приобрела польская нация, ценою столь долгих несчастий и превратностей судьбы искупивши все то, в чем ее можно было винить".
Препирательства заходили в тупик. Австрия, Англия и Франция заключили против России тайную конвенцию, потихоньку вооружались и готовились к разрыву Сохранять беззаботность удавалось, кажется, только одному гостю конгресса - цесаревичу Константину Павловичу; он развлекался во время пребывания в Вене по-своему - муштровал солдат, скучные музеи не посещал, в дипломатических играх и придворной жизни не участвовал.
Анекдоты
"Особенно возмущало всех поведение великого князя Константина Павловича и лиц его военной свиты. О последних говорили, что они были весьма дерзки и грубы (grossiers et insolents), что составляло резкий контраст с вежливым обхождением пруссаков и прочих иностранцев. Во многих донесениях рассказывается о его ни с чем несообразных мальчишечьих выходках. Напр[имер], однажды ночью, спрятавшись во дворе Гофбурга, он крикнул: "Wacht heraus!"; караул выбежал, взял на караул, но не мог понять, по какому поводу его вызвали, а великий князь "хохотал до упада ". Другой раз на вечере у Штакельберга Константин Павлович вышутил старика графа Эстергази за его костюм и за косу, которую он продолжал носить, на что Эстергази ответил сожалением, что он так дурно воспитан для человека его ранга. Рассказывали, что в начале ноября великий князь как-то вздумал кататься верхом в дворцовом парке в Шенбруне, в очень сырую дождливую погоду и на вежливую просьбу садовника и привратников отложить прогулку, чтобы не портить чудных дорожек парка, отвечал грубой бранью и продолжал кататься".
Взаимные неудовольствия на Венском конгрессе, неизбежный разрыв бывших союзников предотвратил другой веселый и мало с кем считавшийся человек - бывший французский император.
Бежав с острова Эльба, Наполеон без единого выстрела дошел до Парижа, вернул себе трон, а заодно обнаружил во дворце Тюильри на столе в кабинете Людовика XVIII забытое в суматохе побега тайное антирусское соглашение официальных союзников России и немедленно отправил его Александру. Александр почти не удивился, предателей простил, а соглашение бросил в огонь прямо на глазах пристыженного Меттерниха. Расчет Наполеона перессорить союзников не оправдался. Напротив, они немедленно примирились и поторопились с решениями. 21 апреля (3 мая) 1815 года Россия, Австрия и Пруссия подписали трактат, определяющий судьбу Польши. Часть земель бывшего княжества Варшавского образовали Царство Польское - в новое государство вошло восемь воеводств. Другие земли бывшего княжества были поделены между Австрией и Пруссией. Первой достались восточная и западная Галиция, второй - западная часть княжества, которая стала называться Великим княжеством Познанским, к княжеству Познанскому добавился и Гданьск. Краков признали вольным городом под покровительством Австрии, Пруссии и России. Россия удержала за собой все прежде приобретенные польские земли и соединялась с новообразованным Царством Польским личной унией.
9 (21) мая в Варшаве праздновали восстановление Царства Польского. Служили праздничный молебен в центральном городском соборе, присягали русскому императору, палили из пушек, звонили в колокола, кричали: "Да здравствует наш король Александр!" На знаменах, которые колыхались теперь повсюду, распустил крылышки белый орел. Константин Павлович давно уже был здесь.
"КОМАНДОВАТЬ ВАМИ БУДЕТ БРАТ МОЙ"
Еще в апреле 1814 года в Париже императора Александра посетила депутация польских генералов с просьбой позволить польским легионам, сражавшимся на стороне французов, возвратиться домой. Александр позволил. Великодушно (и не слишком дальновидно) разрешив даже сформировать из остатков польских легионов отдельный корпус под названием "войско герцогства Варшавского" - зародыш будущей польской армии. "Командовать вами будет брат мой", - добавил император, указывая на цесаревича, который присутствовал здесь же. Так и решилась его судьба. Цесаревичу суждено было стать главнокомандующим польской армией.
С ноября 1814 года он поселился в Варшаве, ненадолго покинув ее лишь в 1815 году для участия в кратком антинаполеоновском походе. Зимой цесаревич жил в сияющем свежими красками, только что отремонтированном Брюлевском дворце, летом - в простом, но изящном Бельведерском замке.
Наконец-то дымка рассеивалась, призрак обретал плоть. Карикатурная, миражная жизнь прекращалась. В последний раз хороводом мелькнули ненавистные, еще до рождения навязываемые ему роли. Капризная Фортуна, которая когда-то так приветливо склонялась над его колыбелью, затем только смеялась над ним, поднося к юной голове царские, императорские, королевские короны - и тут же роняя их из слабых рук, не успев толком даже примерить. Короны катились по натертому до блеска полу, рассыпались, превращались в мираж. И он, быстро шагающий по анфиладе Зимнего, мелькающий в дворцовых зеркалах, розовощекий, курносый, бровастый, с голубыми сверкающими глазами, крепко сложенный, некрасивый, выкрикивающий хриплые ругательства, однако такой настоящий, живой! - неизменно оказывался пустоцветом на этой чужими руками возделанной клумбе, бесплодным отражением чужих замыслов, прожектов, идей… Ни в одном из замыслов о возведении его на престол не принимал он личного участия. Маски, грезы, мечты, бред, мутный морок, сырой ноябрьский туман, крадущий у предметов очертания, у людей тела, у жизни смысл, у бытия суть…