Летчик сдернул с головы шлем, освободился от парашютных лямок. Привстал на сиденье, уперся руками в переплеты фонаря, Привычно, легко перенес сразу обе ноги за борт кабины и… с грохотом провалился! Затрещал зацепившийся за что-то комбинезон, руку больно резануло. Подбежал Комаха, помог летчику выбраться из огромной дыры с рваными краями дюраля, зиявшей в центроплане. Холобаев отошел от самолета, посмотрел на него со стороны и вначале не поверил своим глазам. Штурмовик был буквально изрешечен пробоинами разных размеров. Новенького красавца невозможно было узнать. Бронекорпус, на котором после выстрела в Богодухове оставалось еле заметное пятнышко, превратился в рванину, фюзеляж до самого хвоста был залит маслом. "Вот так расковыряли! - изумился летчик. - Как же я долетел на таком "решете"?"
Холобаева обступили. Кто-то спросил:
- Что же это?..
Он поднес к губам кровоточащую ладонь, зло сплюнул на траву, растер погон:
- Зенитки… - Потом спросил: - А Спицын и Филиппов прилетели?
- Прилетели! Уже докладывают.
- Ну пусть докладывают, а я потом… - Холобаев выхватил из чьих-то рук цигарку, смачно затянулся и выпустил густую струю сизого махорочного дыма.
К нему подошел инженер полка капитан Митин, положил ладони на плечи, сочувственно произнес:
- С боевым крещением тебя. Костя!
- А Спицына и Филиппова здорово побили? - спросил его Холобаев.
- По нескольку пулевых пробоин в крыльях.
- Значит, будут летать?
- Уже подвешивают бомбы. Завтра снова полетят.
- А что же с моим теперь? - он кивнул на самолет.
- Твой, как видишь, отлетался…
Подошел командир полка, молча пожал Холобаеву руку и тут же отдал распоряжение Митину:
- Немедленно затащить в ангар и никому не показывать!
Любопытствующие сразу разошлись. Около самолета остался один Холобаев.
Он сиял с себя располосованный комбинезон, швырнул его в сторону и зашагал вокруг своего штурмовика. Происшедшее за Березиной снова и снова вставало перед глазами: как он пускал "эрэсы" и не видел взрывов, как пытался вести огонь из пушек, а они молчали, как потом летел над немецкой колонной до самого Бобруйска и был не грозой для фрицев, а только мишенью для их зениток. Пришло на память, как над Слуцким шоссе ругнул Дремлюка: "Ох, эти оружейники…"
А Дремлюк тем временем подошел к самолету с другой стороны, открыл снарядный ящик и увидел, что весь боекомплект цел. Возле другой пушки столкнулся с Холобаевым.
- Товарищ капитан, разве пушки не стреляли?
Холобаев остановился как вкопанный, уставился на огромного Дремлюка колючими глазами. Слово "разве", произнесенное с сомнительной интонацией, будто током ударило. Летчик взорвался.
- Спецы!.. - он выругался. - Я бы тебя самого из этих пушек расстрелял, если бы они только работали! Без суда и следствия. Как вредителя! Выпускаете самолеты в бой - пушки молчат, а "эрэсы" красиво фыркают, но не взрываются. Немцы нас лупят почем зря, а мы им только бока подставляем…
Дремлюк недоумевающе посмотрел на Холобаева, скулы на его квадратном загорелом лице заметно побелели.
- Вредителей, товарищ капитан, к стенке ставят, и не из пушек, а из пистолетов…
- Вот и становись сюда! - Холобаев показал на свой изуродованный самолет, а рука его дернулась к кобуре.
Дремлюк, словно глыба, тяжело двинулся к самолету, привалился спиной к фюзеляжу, как раз у выведенной там красной звезды. Раскинул руки в стороны.
- Ну, стреляйте, товарищ капитан…
Податливость Дремлюка, стоявшего перед ним с распростертыми руками, и мелькнувшая в голове догадка, что и остальные семь "эрэсов" могли взорваться где-то, но летчик этого просто не видел, подействовали на Холобаева отрезвляюще. Стало стыдно минутной вспышки гнева.
- Отойди, Костя, оттуда, сделай милость… - сказал он упавшим голосом и отвернулся. Сел на землю, поставил локти на колени, стиснул ладонями виски. Дремлюк подошел к нему, опустился на корточки, нерешительно протянул папиросу.
- На, подыми…
И вдруг они услышали панический крик Комахи:
- Тикай! Тикай!
Обернулись. Прямо на них катит серебристый двухмоторный бомбардировщик СБ. На одном крыле задраны вверх листы дюралевой обшивки, медленно вращается только один винт. Бомбардировщик все ближе и почему-то не гасит скорости. Из передней штурманской кабины вывалился и кубарем покатился по земле человек, хвостовое колесо прошло рядом, чуть не раздавив его. Холобаев с Дремлюком метнулись в сторону, и тут же за их спинами раздался грохот, скрежет, треск.
Они обернулись и замерли. Поднятый кверху мотор штурмовика проткнул и раздавил, как яичную скорлупу, выступающий вперед остекленный фонарь передней кабины бомбардировщика. Сам ИЛ-2 стоял на одном колесе, сильно накренившись. Одним крылом он упирался в землю, а второе высоко вздыбилось, как в развороте, над макушками сосен перед атакой на Слуцком шоссе. Его "добили" на земле.
Как воевать?
Наступила короткая июньская ночь.
Холобаев стянул с набухших ног сапоги, повалился на скрипучий топчан. Тело просило отдыха. Он закрыл глаза, пытался уснуть, но сон не приходил. Одна за другой снова отчетливо проплывали перед закрытыми глазами картины: женщина с подростком, шарахнувшаяся с дороги в кустарник; черный дым над Бобруйском; нескончаемый поток войск на Слуцком шоссе; зависшие в воздухе обломки грузовика; вертикально вставшая крышка бензобака; раскинувший руки Дремлюк; уткнувшийся одним крылом в землю израненный и будто не желавший умирать ИЛ. Эти видения обрывались на одном и том же месте и повторялись с неумолимым чередованием. Тогда он поднимал отяжелевшие веки, встряхивал головой, но все начиналось сначала. Он устал бороться с неудержимым бегом одних и тех же картин и уже не открывал глаз. Потом видения начали путаться, наползать одно на другое и постепенно растворились, пропали.
Проснулся словно от толчка. За окном светало. Рядом Спицын поскрипывает во сне зубами, будто сахар грызет. Жалобно и тонко жужжит муха, запутавшаяся в паутине у окна. Пузатый паук присосался к ней. Холобаев не выдержал, схватил портянку, подбежал к окну, стеганул. Снова лег, но сон как рукой сняло. Что-то бередило его душу - горький осадок, будто он в чем-то виноват… С чего бы это? Ведь после возвращения с боевого задания он чувствовал себя героем дня. Откуда теперь эта неудовлетворенность?
Клубок сложных чувств он начал разматывать с конца.
"После посадки было доложено, что задание выполнено, - мысленно рассуждал Холобаев. - А если разобраться в этом как следует, то что же получится? В чем состояла суть задания?
Во-первых, найти противника, во-вторых, бить его. Противника мы нашли. Выскочили на шоссе, даже огнем нас не встретили. Это потому, что летели низко, на бреющем, а заход на колонну получился с тыла, откуда нас меньше всего ожидали. А если бы маршрут проложили прямо на Бобруйск и летели в лоб колонне? Тогда, пожалуй, никому бы из нас не пришлось докладывать, что мы там видели и как били. Значит, первая часть задачи выполнена, и выполнена тактически грамотно. Противника нашли и внезапности достигли.
А как обстояло дело со второй частью задания? Как мы били противника? Что сделано бомбами - я не видел, пушки молчали, а "эрэсы"? Заметил только одно попадание… А остальные семь? Дремлюк, по-видимому, прав, "эрэсы" должны взрываться, но я ведь этих взрывов и видеть не мог, раз пускал их с горизонтального полета. А вот при пуске последнего "клюнул", и взрыв был близко, результат налицо. Эх, если бы все выпустить так! Сколько бы накрошил в той колонне…
"Если бы…" - Холобаев ругнулся, чиркнул спичкой, закурил. Стыд какой! Забыл, как прицеливаться при пуске "эрэсов". "Наводи вот это перекрестье на цель и жарь", - сказал напоследок заводской инженер. А в деле и память отшибло. Да еще Костю Дремлюка вроде бы "к стенке" ставил… А пушки?.. Ладно, с этими пушками я еще доберусь до Комахи, объяснюсь с ним по душам… Однако пулеметы строчили безотказно! Севернее Бобруйска поджег две машины, а может быть, кое-что и еще повредил. Но мой самолет так "повредили", что и показывать другим страшно. Не стало штурмовика, который подороже многих десятков машин и фрицев…"
Скрипнул топчан - Холобаев повернулся на другой бок. Посмотрел на крепко спавших Спицына и Филиппова, и другие мысли полезли в голову: "Ребята в том же пекле были, а вернулись только с царапинами, утром снова полетят. Почему же они не избиты до основания? Это потому, что я шел строго над колонной восемь минут, до самого Бобруйска. Они оказались сзади и не могли вести огонь, я им мешал. Поэтому они вынуждены были делать отвороты в стороны и атаковали колонну сбоку - пересекли шоссе несколько раз "змейкой". Вот и получилось, что они маневрировали и меньше были в зоне обстрела. Ущерба, по их докладу, нанесли противнику больше, чем я, и самолеты целы… Может быть. случайно это у них получилось, но в таких именно действиях по колоннам был резон… Это же и есть тактика!"
Холобаев подвел итог ночным размышлениям: "Нет, никакой ты не герой, капитан Холобаев. Тактика - это хитрость, а ты лез напролом да еще собирался у Бобруйска умирать с музыкой. Это не геройство, а отчаяние. И ничего ты еще не знаешь о настоящей войне…"
Не раз довелось мне потом слышать рассказ полковника Холобаева о его первом боевом вылете и за круглым столом, и во время его выступлений.
Недавно я снова навестил Константина Николаевича в Ленинграде. Он поджидал меня, восседая в глубоком, потертом кресле, словно на троне. На этот раз хозяин показался необычайно маленьким, усохшим. Отложив книжку Рокуэлла Кента, он повел рассказ о первых днях войны в своей обычной манере - зычным голосом, сильно растягивая отдельные слова.
В конце затянувшейся беседы Константин Николаевич сказал:
- Смотри ж, чтобы в книжке люди не были похожи на роботов!
Поднялся с кресла проводить до порога, зашаркал тапочками по старинному паркету на прямых, негнущихся ногах.
- "Шасси" мои совсем отказывают. Из-за них не хотели как-то пустить в метро: посчитали, что старик навеселе, - пошутил на прощание Константин Николаевич и по-ребячьи припал к груди.
Я обнял его и поразился худобе и детской костлявости его лопаток. Но все же не думал я, что эта встреча весной 1971 года будет последней, что не доведется Константину Николаевичу Холобаеву прочитать долго писавшуюся и не так уж скоро увидевшую свет книжку. А как он ее ждал!
Холобаеву и еще нескольким летчикам нашлось место под крышей. Спали на топчанах в затемненном доме военного городка, переполненного эвакуированными семьями. Многие же всю ночь оставались у самолетов. Вместо подушки - под голову противогаз, одна пола кожаного реглана служила матрацем, вторая одеялом, а крышей - крыло штурмовика. Техники располагались на самолетных чехлах.
В черном небе то и дело гудели немецкие машины. Гул этот характерный нудный, с подвыванием, - сразу отличишь. Дежурные по стоянкам, заслышав его, кричали: "Воздух!" Спавшие тревожным сном летчики вскакивали и, спотыкаясь в потемках, бежали к отрытым щелям. Потом бегать надоело…
Война входила в сознание совсем не такой, как представлялась раньше. Ни у кого не укладывалось в голове, откуда взялась такая военная сила у обозначенной на карте Европы маленьким пятнышком фашистской Германии и почему ее не смогла сдержать на границе и наголову разбить наша непобедимая Красная Армия. Как могло случиться, что за неделю войны мы позволили противнику продвинуться не на какой-то вершок, а на 350 километров? Ведь уже занят Бобруйск, до которого от Старого Быхова совсем недалеко…
Война оглушила неожиданностью поражений.
В сторону Бобруйска медленно пролетела в четком строю девятка тихоходных гигантов ТБ-3. Истребители не прикрывали бомбардировщиков. Возвращались через Березину уже шесть машин, а позади носился "мессершмитт". Он заходил в хвост то одному, то другому. Через несколько минут над лесом поднялось шесть черных столбов дыма. Потом прилетел изуродованный штурмовик Холобаева, с ним столкнулся тоже искореженный бомбардировщик… А вслед за тем приземлился истребитель с неработающим мотором и завертелся волчком в конце пробега. Из кабины вытащили уткнувшегося головой в приборную доску летчика. Молодое, будто выбеленное мелом, лицо, повисшая на лоскуте кожи кисть левой руки в перчатке, и прыгающая стрелка ручных часов… В наступивших сумерках увидели, как с запада на одном моторе тянет со снижением бомбардировщик СБ. Попутный ветер нес его через летное поле прямо на жилые дома военного городка. Бомбардировщик начал отворачивать, его на одном моторе затянуло в крен, положило на спину. При ударе о землю взметнулся столб яркого пламени, затрещали в огне патроны, разлетаясь голубыми брызгами…
Таким был первый фронтовой день. Что же принесет второй?
…Летчики жаловались на оружие. Пушки ШВАК почему-то захлебывались после первой же очереди. Причина задержек - перекос снарядов в патроннике. Дефект вроде бы заводской, а летчики винили сбившихся с ног оружейников.
Жаловались и на "эрэсы" - не взрываются. Не многие успели узнать об опыте Холобаева…
Тогда командир полка решил на глазах у всех произвести пуск "эрэсов" прямо со стоянки. Надо же наконец убедиться, взрываются они или нет.
Развернули штурмовик мотором на опушку леса. Чтобы ракета не пошла слишком высоко и взрыв был виден всем, подняли хвост самолета до горизонтального положения, положив под него ящики от боеприпасов. Летчики выстроились в сторонке и внимательно следили за последними приготовлениями. Заводской инженер полез в кабину, посмотрел в прицел и дал команду поднять хвост еще выше. Подложили под хвост чехол. Теперь кое-кому казалось, что хвост поднят слишком высоко и "эрэсы" взорвутся рядом с самолетом. Наконец инженер поднял руку…
Тугой волной ударило в уши, из-под крыла с шипением метнулся в сторону леса язык багрового пламени. Летчики, словно подкошенные, упали на землю и тут же услышали взрыв. Подняли головы: на опушке леса таял клуб черного дыма, и медленно кувыркалась в воздухе макушка дерева. Один лишь Дремлюк стоял не шелохнувшись и косился на лежащих.
Все были потрясены зрелищем. Вот, оказывается, какая силища таится в этой небольшой черной ракете! Надо только придать самолету нужный угол, чтобы увидеть ее действие.
Пушки ШВАК калибра 20 миллиметров некоторое время возили на штурмовиках мертвым грузом. Наши оружейники не вдруг докопались до причины задержек. Потом они подпиливали ползуны в механизме заряжения и давали обильную смазку. С трудом, но все же удалось кое-как отладить это оружие. Спасибо конструкторам Волкову и Ярцеву, давшим впоследствии для штурмовика чудесную пушку ВЯ калибра 23 миллиметра. Она работала безотказно.
…На одном конце аэродрома зеленел лес. Там с дерева пробным "эрэсом" срезало макушку. При бомбежках аэродрома в этой роще любили скрываться Холобаев и Спицын. Однажды, когда появились "юнкерсы", друзья снова побежали в лесок. На этот раз углубились подальше и залегли. Отгрохотали разрывы бомб, но летчики все еще лежали молча. Спицын зло посасывал свою коротенькую трубку. А Холобаев увидел у себя перед самым носом ягоду. Сорвал, с улыбкой протянул
Спицыну:
- Петь, а Петь, съешь малинку! Вкусная!
- Иди к черту! Все тебе шуточки…
- Пойдем поищем еще, - предложил Холобаев и скрылся в зарослях.
Спицын не тронулся с места. Вскоре послышался голос Холобаева:
- Иди-ка сюда, посмотри, чтоб я нашел!
Спицын нехотя поднялся, зашагал на голос. Раздвинул ветки и увидел… огромные штабеля бомб.
- Слушай, а может, попросим пустить сюда еще один "эрэсик"?
Не раз вспоминали потом испытания "эрэсов": снаряд пустили именно туда, где были кем-то сложены боеприпасы. С тех пор охотники скрываться от бомбежек в роще перевелись.
…В лесочке на границе аэродрома стоит забросанная сверху ветками палатка. Чадит коптилка, слабо освещая разложенную на столе карту. На ней нанесена только одна синяя стрела, нацеленная острием на Бобруйск. У стола полковник Науменко, майор Гетьман и батальонный комиссар Рябов.
Обсуждаются разведывательные данные летчиков. При перелете через Березину многие замечали похожие на большие корыта посудины, которые рядами лежали на западном берегу реки. Не иначе как понтоны для наводки мостов.
Березина, петляя по карте тонкой жилкой, протянулась с севера на юг, преграждая противнику путь на Смоленск и Могилев. Но каждому понятно, что без сопротивления наших войск никакая река не станет для фашистов преградой. Они наведут мосты и начнут переправу… А где наши войска? Никакой связи с ними по-прежнему нет, и "сверху" задач никто не ставит. Но не бездействовать же штурмовикам!
Сидевшие в палатке почти всю короткую июньскую ночь ломали головы над тем, что предпринять в этой обстановке. Наконец полковник Науменко объявил решение:
- С рассветом летать малыми группами только на Березину. Искать и непрерывно бить обнаруженные мосты. Не давать противнику переправляться!
С рассветом взлетело первое звено - три самолета эскадрильи капитана Спицына. Через десять минут завращались винты еще трех штурмовиков. Они тоже взяли курс на Бобруйск. Звено за звеном через равные промежутки поднимались в воздух.
Так начался второй день на фронте.
Нелегкое дело решиться на боевые действия по собственному усмотрению. Еще труднее оказалось это решение осуществить.
Боевая обстановка, полная неожиданностей, требовала ставить перед каждой из пяти эскадрилий задачи, а у командира полка не было даже штаба, который все еще находился где-то в пути от Харькова. По всему было видно, что в Старый Быхов эшелону скоро не прибыть: железные дороги непрерывно бомбила фашистская авиация. Сюда, на прифронтовой аэродром, вместе с техническим составом на транспортных самолетах прибыли лишь несколько офицеров штаба во главе с капитаном Верландом. Был еще начальник связи капитан Бузиновский со своим помощником по радиосвязи лейтенантом Нудженко. Начальник связи с помощником были, но на первых порах не было самой связи - ни с эскадрильями, ни с самолетами в воздухе.
Перед войной любили подшучивать над связистами: "Связь в бою - святое дело, когда надо - ее нет". Но сейчас было не до шуток. Капитан Бузиновский с трудом раздобыл телефонные аппараты. Когда они наконец появились, то непрерывно взлетавшие и садившиеся штурмовики то и дело рвали провода. Наземная радиостанция фактически бездействовала: самолетные приемники по-прежнему только оглушали летчиков шумом и треском, к тому же при полете на малой высоте дальность радиосвязи была очень незначительной. Многие летчики начали сами снимать приемники, чтобы не возить "лишний груз". Заместитель командира четвертой эскадрильи старший лейтенант Николай Голубев как-то поманил пальцем Григория Нудженко:
- Вот что, Грицько, забери ты этот сундучок. И без него в кабине тесно. Путается под ногами.
Когда начались встречи с "Мессершмиттами", то кое-кто подумал, что противник пеленгует работающие самолетные станции и поэтому так точно наводит свои истребители на штурмовиков. Некоторые летчики даже сбили торчащие позади кабины стойки антенн.
В этих условиях пришлось прибегнуть к пешей связи, хоть и самой древней, но зато безотказной.