Савва и Сергей очень дружили между собой. Крепкий телом и духом, способный к учению, энергичный и своенравный, как его отец, Савва был гордостью Тимофея Саввича. Купец любил сына и пестовал его, как мог, впрочем, особенно не балуя. "Тим[офей] Сав[вич] кого больше любил, на того тем чаще ворчал, и Савве доставалось вдоволь". В отличие от старшего брата Сергей обладал слабым здоровьем, а когда подрос, в нем обнаружилась болезненная мнительность. "По здоровью он был слаб, вследствие чего часто впадал в хандру" - так описывала Сергея Тимофеевича купеческая дочь М. А. Гарелина (урожденная Крестовникова). Возможно, именно из-за постоянно одолевавших его хворей младший сын стал любимцем матери. В отличие от норовистого Саввы Сережа в детстве был ласков, уступчив, застенчив, но временами истеричен.
Детство Саввы Тимофеевича прошло в Москве, в старинной, доброй, колокольной ее сердцевине. Точнее, на том месте, где один из многочисленных переулков Китай-города - Большой Трехсвятительский - взбирается на крутую Ивановскую горку, встречаясь там со своими собратьями - Подкопаевским и Хохловским. Усадьба, где жили Морозовы, по купеческому обыкновению была записана на хозяйку - Марию Федоровну Морозову. По словам современников, она выглядела как "великолепный дворец с серебряным фонарем у Яузского бульвара", который предыдущий владелец "купил в развалинах у какого-то князя", восстановил "самым безобразно-роскошным манером" и "при какой-то заминке в делах продал Т. С. Морозову". Прекрасное описание усадьбы оставил Н. А. Варенцов: "Невдалеке от Ивановского монастыря, по Трехсвятительскому переулку и примыкающим к нему другим путаным переулкам, находилось большое владение Т. С. Морозова, огороженное каменной стеной с железной решеткой, с тянущимся по косогору садом, над куполами деревьев виднелся красивый особняк, в котором жили хозяева дома". В этом особняке располагалась крупнейшая в Москве моленная белокриницкого согласия - моленная Тимофея Саввича Морозова, освященная во имя Святого Николая Чудотворца. Она существовала с 1856 до 1905 года, когда старообрядцам запретили строить новые церкви, а престолы прежних "запечатали" - не позволили проводить в них богослужения.
Масштаб морозовского владения впечатлял. Оно занимало огромную территорию - от Подкопаевского переулка до Покровского бульвара. Помимо главного хозяйского дома, в него входил целый ряд домов, пристроек, конюшен, каретных и дровяных сараев, имелась даже оранжерея. "В подвале Т-образного дома со светлыми большими окнами располагались кухни и жила обслуга - кухарки и прачки. Кушанья и все необходимое господам подавалось наверх ручным лифтом. На третьем, получердачном этаже жили горничные, там стоял огромный бак для воды… Вход в главный дом находился с восточной стороны посередине фасада. На верхние этажи вела широкая чугунная лестница. Внутренние покои главного дома делились на парадную и жилую половины".
Непосредственно к хозяйскому дому примыкал "тенистый, немного под горку расположенный сад". По словам правнука Тимофея Саввича, Г. Н. Листа, "…на всей морозовской территории было много жимолости, сирени. Было много птиц, зимой снегирей". А с верхней террасы сада открывался великолепный вид на московские крыши, сады и улицы. С балкона главного дома можно было даже увидеть Кремль, "…в то время еще почти не заслоненный многоэтажными постройками".
Иными словами, детям было где порезвиться, и для этого они могли даже не выходить за пределы родительского владения с его размеренным купеческим бытом. Тем более что за этими пределами кипела совершенно иная жизнь…
Владение Тимофея Саввича Морозова располагалось близ Хитрова рынка или, в просторечии, Хитровки. Здесь обитали представители общественного дна: бродяги, пьяницы, воры, уголовники, проститутки. Если кто становился обитателем местных трущоб, в нормальное общество он уже не возвращался: Хитровка затягивала. Атмосфера была соответствующая. "Страшные трущобы Хитровки десятки лет наводили ужас на москвичей". По свидетельству известнейшего московского журналиста, "короля репортеров" Владимира Алексеевича Гиляровского, избавиться от этой напасти никак не удавалось. Даже несмотря на то, что "с одной стороны близ Хитровки торговая Солянка с Опекунским советом во главе, с другой Покровский бульвар и прилегающие к нему переулки… сплошь были заняты богатейшими особняками русского и иностранного купечества. Тут и Савва Морозов, и Корзинкины, и Хлебниковы, и Оловянишниковы, и Расторгуевы, и Бахрушины, и Бардыгины, и Вогау, и Марк, и Банза… Владельцы этих дворцов возмущались страшным соседством, употребляли все меры, чтоб уничтожить его, но ни речи, гремевшие в угоду им в заседаниях думы, ни дорого стоящие им хлопоты у администрации ничего сделать не могли. Были какие-то тайные пружины, отжимавшие все нападающие силы, - и ничего не выходило. То у одного хитровского домовладельца рука в думе, то у другого в канцелярии генерал-губернатора, то третий занимает важное положение в делах благотворительности". Хитровка была уничтожена лишь после прихода советской власти, взорвавшей самые основы общественного устройства.
Вполне возможно, именно соседству семейного очага с незарастающей язвой Хитровки Савва Тимофеевич был обязан своим "либерализмом" и размышлениям о судьбах рабочего класса. Этот богатый купец, с пеленок носивший звание потомственного почетного гражданина, был не понаслышке знаком с общественным расслоением… Впоследствии идея будущей книги Гиляровского "Москва и москвичи" - "показать нашу Белокаменную не только с парадной стороны", чтобы "…отцы города наконец обратили внимание на благоустройство", - вызовет горячее одобрение С. Т. Морозова. В этом однажды признался сам "дядя Гиляй" (прозвище В. А. Гиляровского). Более того, именно С. Т. Морозов даст Владимиру Алексеевичу совет относительно того, в каком тоне следует писать книгу: "Не старайтесь особенно разоблачать… Просто спокойно этак изобразите всю ту грязищу материальную и нищету духовную, в которых москвичи живут издавна. Например, про Хитровку, мне хорошо знакомую еще с детства, расскажите. Словом, пристыдите отцов города".
Благодаря близкому к Хитровке расположению "дома под золотой крышей" Савва и Сергей с раннего детства жили относительно замкнуто. Общались они в основном с членами семейства и прислугой, а также гувернерами; изредка выезжали с родителями в город. Это укрепляло обоюдную привязанность братьев. Даже когда они подросли и обзавелись постоянными приятелями из числа купеческих отпрысков, "Савва всегда опекал Сережу, а Сережа с обожанием смотрел на брата, в котором всегда была его поддержка". Сергей "полностью доверял брату при решении всех вопросов". Впрочем, так не могло продолжаться вечно: рано или поздно мальчики должны были выйти из-за надежных стен морозовского особняка, чтобы окунуться в бурную московскую жизнь.
Как уже говорилось, приглашение гувернеров было лишь первым шагом на пути к европеизации купеческих отпрысков. Дома Морозовы-младшие получили базовые знания, однако вскоре выяснилось, что для преуспеяния в современном мире этого недостаточно. Поэтому вторым шагом стала отправка сыновей в среднее учебное заведение - гимназию. Купечество впервые, по собственной воле, давало сыновьям возможность выйти за пределы традиционного "семейного" обучения. Родители, по-видимому, даже не предполагали, что сыновья могут в итоге отдалиться от них на весьма значительную дистанцию - гораздо большую, нежели та, которая пролегала когда-то между ними и их собственными отцами. Не следует забывать, что в гимназиях будущие купцы не только учились, но и, пребывая вне семьи, отрывались от своих сословных патриархальных ценностей. Зато они наблюдали за сверстниками из других сословий, с другими жизненными ориентирами; благодаря этому в их сознании стиралась привычная грань между "хорошо" и "плохо", "принято" и "не принято", "дозволено" и "не дозволено".
Савву и Сергея Морозовых определили в одну из лучших московских гимназий, - "что у Покровских ворот", а именно Московскую 4-ю гимназию - привилегированное учебное заведение для мальчиков при Московском дворянском институте. Занятия здесь вели выдающиеся педагоги: "агрохимик Д. Н. Абашев, физик Н. А. Любимов, литературовед, ректор Московского университета Н. С. Тихонравов" и др. Обучение стоило недешево, 30 рублей в год, и было доступно лишь детям состоятельных родителей, прежде всего дворян и купцов. Трудно сказать, сколько лет мальчики провели в стенах этого учебного заведения. Доподлинно известно, что Савва Тимофеевич окончил курс обучения в мае 1881 года. В литературе можно найти утверждение, что он (а значит, и его брат) учился в гимназии шесть лет. Однако это неверно.
Обучение братьев Морозовых в гимназии пришлось на период действия нового устава гимназий, который был выработан министром народного просвещения графом Д. А. Толстым и вступил в силу 30 июля 1871 года (действовал до 1893-го). Согласно этому уставу, целью классических гимназий (в которых изучалось два древних языка) являлись общее образование и подготовка к поступлению в университет. В ту пору гимназический курс состоял из семи классов, но седьмой - с двумя годичными отделениями (с 1875 года гимназии стали восьмиклассными). При каждой гимназии имелся приготовительный класс. Таким образом, даже если мальчики не посещали подготовительных занятий перед поступлением в гимназию, они провели в ее стенах не менее семи лет. Это подтверждается копией аттестата зрелости, полученного Саввой Морозовым по окончании гимназии. Правда, в документе формулировка довольно расплывчата: "Дан сей [аттестат] Морозову Савве, старообрядческаго вероисповедания, из потомственных почетных граждан… обучавшемуся шесть лет в Московской IV-й гимназии и пробывшему 1 год в VIII классе". По-видимому, обучение всё же длилось семь лет, а нечеткость формулировки (вернее, "исчезновение" 7-го класса) объясняется изменениями в гимназическом уставе (1875). В противном случае придется предположить, что они закончили гимназию экстерном, но такое случалось редко. Таким образом, на момент зачисления в первый класс гимназии, во второй половине 1874 года, Савве Тимофеевичу должно было исполниться 12, а его брату - 11 лет. Они были "приходящими" учениками, то есть, в отличие от пансионеров, приходили в гимназию только на время уроков, остальное же время проводили дома. Впрочем, в будни почти все вечернее время занимала подготовка уроков.
Основой гимназического быта являлась строгая дисциплина. Учебный год начинался в середине августа (хотя основные предметы преподавались с 1 сентября) и заканчивался в конце мая. Занятия начинались в девять часов утра и длились пять с половиной часов. Продолжительность одного урока составляла 55 минут, причем каждый день ученики посещали пять уроков. После третьего урока полагался завтрак. Вот как современные исследователи описывают гимназический быт: во время большой перемены "пансионеры шли в столовую, а приходящие гимназисты завтракали тем, что принесли с собой… Существовала… система наказаний: нерадивых учеников задерживали после уроков на час-два, и они выполняли в классе задания на следующий день. Если это не помогало, то ближайшее воскресенье провинившийся проводил в гимназии. Здесь он должен был отстоять в церкви божественную литургию вместе с пансионерами, а затем сесть за приготовление уроков. Не в меру расшалившихся на уроках ставили в угол или выставляли в коридор". За поведением и успеваемостью учеников следили классные наставники, обязанности которых заключались в том, чтобы "наблюдать за успехами, развитием и нравственностью учеников и быть как бы ближайшими посредниками между школой и семьей".
Известный публицист начала XX века А. В. Амфитеатров в очерке "О неудачном поколении" отмечал: "Толстовская гимназия была не педагогическим учреждением. Она являлась системою заложничества, в которой государство потребовало себе от русской семьи всех детей ее, в обеспечение "политической благонадежности". Это заявлялось и печаталось совершенно откровенно. Громко проповедовалось правило, что молодое поколение принадлежит школе, а не семье. Школа - поручительница за него перед государством. Семье государство не верит". Современные исследователи разделяют эту точку зрения, правда, высказываясь не столь жестко.
Молодое поколение воспитывалось в патриотическом и верноподданническом духе. Так, например, "…по случаю вступления России в войну с Турцией (1877–1878) состоялось торжественное собрание, на котором преподаватели приняли участие в общественной подписке на учреждение стипендий в пользу детей погибших русских воинов. Их примеру с редким единодушием последовали и ученики, собравшие свыше 300 рублей. Очевидно, это было первое в жизни пожертвование Саввы и Сергея Морозовых. Не осталась гимназия в стороне и от событий, связанных с покушениями на жизнь императора Александра II. В 1880 году в церкви Благовещения Пресвятой Богородицы (церковь находилась на территории гимназии. - А. Ф.), по случаю избавления императора от смерти, была установлена икона и отслужен молебен. В 1881 году, после гибели Александра II, преподаватели и ученики собирают деньги для сооружения в Москве памятника". Либеральная общественность относилась к подобного рода начинаниям негодующе. Однако для последней трети XIX века этот шаг можно признать необходимым. В то время учебные заведения нередко являлись рассадником разрушительных для государства и общества идей, в том числе революционных. Власти осознавали эту опасность и стремились задействовать те же заведения для формирования взглядов совершенно иного рода.
Вероятно, в гимназической среде братья Морозовы стояли чуть особняком: гимназия была рассчитана на обучение прихожан Православной Синодальной церкви. Об этом говорит тот факт, что при гимназии существовал православный храм. Будучи старообрядцами, Морозовы не участвовали в церковной жизни своих одноклассников и не посещали уроков Закона Божия - в аттестате Саввы Морозова напротив этого предмета стоит прочерк. Так что обучение в гимназии свелось для него к набору светских предметов: русскому и французскому языкам, греческому и латыни, логике, математике, физике и математической географии, истории, географии.
Бунтарский дух юного Морозова давал о себе знать в свободное от учебы время. Вырвавшись на свободу, Савва Тимофеевич с наслаждением ощутил ее терпкий привкус. Почувствовал он и другое, естественное для подростка, желание: испробовать все грани этой свободы, проверить ее пределы. Впоследствии, в беседе с А. Н. Серебровым, Савва Тимофеевич признается: "В гимназии я научился курить и не веровать в Бога". О том же пишет его внук: "Домой приносил Савва не только пятерки. В карманах его гимназической шинели гувернер находил то папиросы, то колоду карт". Сказалось, по-видимому, влияние приятелей-гимназистов из обезверившейся дворянской среды, а также сладость первой свободы от родительской опеки. Вера, которая в детстве пронизывала всю жизнь Саввы, вдруг отдалилась, стала тем, от чего можно временно отказаться, отложить "на потом", - а то и вовсе обойтись без нее. Привычка же к курению так и осталась с ним на всю жизнь. Однако в том, что касалось собственно учебы, Савва вполне оправдывал родительские ожидания.
В гимназии, как и дома, он проявлял превосходные способности. Правда, относился к процессу обучения легко, не слишком усердствуя в зубрежке. Так, М. А. Гарелина вспоминала, что в мае 1877 года, когда их семья приехала на дачу к Морозовым погостить, между ее братом Григорием и Юлией Тимофеевной Морозовой состоялся следующий диалог: "Юлия говорит, что очень боится за экзамены братьев, которые хотя и идут хорошо, но что они все-таки очень легко к ним относятся, а потому ей и страшно за них. Гриша успокаивает ее, говоря, что экзамены в этих классах самые пустяковые". Но, иной раз проявляя легкое отношение к учебе, Савва все-таки много занимался и в итоге добился приличных результатов. 30 мая 1881 года ему был выдан аттестат зрелости, где констатировалось: "За все время обучения его в Московской IV гимназии поведение его было отличное, исправность в посещении и приготовлении уроков, а также в исполнении письменных работ постоянная, прилежание весьма хорошее, любознательность ко всем вообще предметам одинаковая".
Наибольших успехов Савва Морозов достиг в математике, физике, истории, географии и французском: по этим предметам у него стоит оценка "отлично". Судя по всему, у него проявились математический склад ума и хорошие аналитические способности. М. А. Крестовникова отмечает, что Савва был "…очень способный в математике и избрал ее почти своим специальным предметом в гимназии". Единственное "удовлетворительно" Савва получил по русскому языку, по остальным же предметам его знания были оценены как "хорошие".
Разумеется, одной только учебой жизнь молодых Морозовых в эти годы не ограничивалась.
В период отрочества, в 1870-х - начале 1880-х годов, закладывались основы мировоззрения Саввы Тимофеевича. Именно тогда сформировались его основные привычки, в том числе эстетические, и сложился круг его общения.