Ну так-то да… Может Юрок опять обдолбался своей дрянью, вот его и прет как волка! Лех, мне щас не до того, "Иваныч" встречу устроил с "лубянскими", потом "Радуга", после "Закарпатские узоры", а после и вообще "Фиалка" – общая тема с "братвой", "ворами", и "цветными" – в мастях бы не попутать че, куда не сунься: то воры, то менты, то вместе, а то и вовсе друг друга замещают… Корче вернешься – шуми на трубу, угу?! Давай братух, береги себя… – Что оставалось делать? Понятно было – что-то назревало, но на Гришу я еще надеялся и действительно верил ему, наивно пологая что он не в курсе дела и всегда меня поддержит…
…Встретились с "лианозовскими", в районе гостиничного комплекса "Измайловский", проехали еще немного на машинах, к какому-то спортивному комплексу. Излазили его вдоль и поперек от подвала до чердака, и весь обратный путь обсуждали возможную опасность для людей его посещающих. Я все слушал и никак не мог понять – причем здесь я? Ни один из присутствовавших не обратил внимание на возможные места близлежащих точек для ведения огня в отдалении от комплекса, и вообще, впечатление создавалось, будто весь этот маскарад устроен для меня одного.
Вернулись к "Лианозовским кортам", заказали обед, я просто чай – шиковать особо было не на что, а халява в этом коллективе, уже знал к чему приводит.
Разговор при застолье шел о каком то "Филине", я почти ничего не понял, только то, что он выводил гулять собаку "Иваныча" пока тот "чалился", а после каким-то образом "набурогозил", "оборзел" и еще чего-то, смысла в чем я совершенно не разглядел, а скорее просто не расслышал и не понял.
Финалом всего этого было резюме, спущенное сверху, и звучало как необходимость "валить" это "животное" и "валить" как можно быстрее. В заключении "Усатый" повернулся ко мне, придвинул лицо, как можно ближе к моему, и вперившись красными, выпученными глазами прошипел:
– Ну чо, мил человек, настал твой звездный час – ты и валить будешь…, за одно и с долгом расплатишься, а братва чем сможет, тем поможет. По-няяя-л?… – Последнее слово было сказано с ударением на последний слог, что резануло слух, и не оставило место для апелляции. А ведь действительно, услышав каждое слово я даже близко не осознал смысл сказанного, только где-то далеко, в недосягаемой глубине подсознания, начал формироваться клубок опасности и уже через секунду выплыл жгучим комком, где-то внизу живота.
По мере дохождения сути сказанного до участков мозга, обрабатывающих информацию, комок подымался выше и в апогее накала страстей, вдруг разорвался адреналиновой бомбой. К этому моменту я успел задать несколько вопросов, делая вид что туплю, на деле затягивая время, а за одно стараясь получить какую-нибудь дополнительную информацию для мотивированной причины отказа от навязываемого, и хотя бы поверхностно прикинуть путь выхода из сложившейся ситуации вообще или из этого места, что при отказе тоже могло стать проблемой.
В сию минуту такового, по моему глубокому убеждению, не нашлось, даже несмотря на то, что передо мною положили револьвер системы "Наган", с уже прикрученным глушителем и пакетик с патронами. Только больной мог согласиться на предлагаемое, да еще таким образом (так казалось тогда), как предлагалось в "разработанной" Усатым" операции"! Еле сдерживаясь, я высказал сиплым голосом все, что я по этому поводу думаю, ибо сил на более сильное выражение не было, да и сам я старался быть поосторожнее – все уходило на концентрацию готовности к худшему, которое могло наступить прямо сейчас. Не дослушав до конца, двое схватили сзади меня за руки и повисли, не давая даже привстать (эх, если бы револьвер был заряжен), от куда-то сверху, сзади что-то ударило и выключило толи свет, толи сознание…
…Пахло дерьмом, дерьмом и еще раз дерьмом, только не одним и тем же, а разнородным: в первом случае действительно фекалиями; во-втором – людьми, которые сами себя поставили на один ряд с испражнениями, а в третьих – этому соответствовала ситуация, которую по-другому и не назовешь. Рук я не чувствовал, да и не видел их, любое шевеление головой отзывалось тянущей тошнотой, не хватало воздуха, но страха не было, зато понимание того, что к пыткам приступают, когда не остается других мер, что воздействовало и успокаивало, и почему-то придавая уверенности, что коснется это только меня – успокаивало.
Какой-то большой ангар, посередине, которого болтался я, прикрепленный к какой-то балке, чувствуя себя совершенно беспомощно, впрочем точно так же, как и противники. А сомнений не было никаких – именно противники. Каждого из них я запомнил, и каждому воздам, дайте только освободиться.
Появился "Усатый", заходя в проем ворот, что-то бурно объяснял, а обратив внимание на меня проорал:
– Щааа, братуха, все будет пучком… – везут твою телку, везут!!!.. – Слюни размазались по его лицу, он был явно неадекватен, весь почесываясь и ненадолго "залипая" – явно под "герычем". То, что он сказал, пронзило болью все тело – она будто ждала этого момента, что бы усилить воздействие задуманного. Я забыл вообще обо всем, даже о том, что жена была на даче с тестем, приехавшим с тещей на выходные из Ленинграда и с моим отцом, они как раз привезли деньги. Эти бы мужики глотки перегрызли за Ию. Но кто знает… – мало ли что!
Подлетевшая БМВ в "третьем" кузове, вся в пыли, будто и правда из-за города, остановилась ровно напротив открытых ворот ангара, в поле моего зрения, на заднем сидении явно была женщина и явно блондинка, но понять кто, я не мог – на голову ей был надет бумажный мешок от картошки, а руки надежно привязаны к ручке над дверью, которую уже открыли: на ней были джинсы и блузка, точь в точь как у жены, каких, правда, было много по всей Москве. Материя на груди разорвана до половины и виднелся синяк в половину груди, ноги босые, без обуви, открытые части предплечий в кровоподтеках и ссадинах.
Женщина, почувствовав близость истязателей залилась истошным рыданием и забилась в истерике. У меня не было даже мысли, что это могла быть не Ия, а несчастная проститутка, впрочем из приличных, просто отказавшаяся обслуживать весь этот табун…
В глазах помутнело, я рванулся что было сил, что-то хрустнуло и явно не балка, и не цепь, сознание опять провалилось от резкой боли, но быстро вернулось… Мозг работал лихорадочно, подталкивая к единственно разумному в этой ситуации – согласиться, если еще не поздно. Даже одна капелька слез на глазах любимой, не стоила жизни какого-то там "Филина"!
Ужасен и почти непреодолим неожиданный переход от существования, пусть непростого, но независимого и не угрожающего сиюминутной расправой, к границе, воняющей смертью, страхом и кровь. Вдвойне ужаснее, если ты совершенно бессилен, а перечисленное уже заграбастало своими грязными лапами ту, важнее которой в твоей жизни нет ничего; ту, что и есть вся твоя жизнь; ту, без которой нет ни света, ни воздуха, ни существования – ничего!
Ни нужно времени для осознания происходящего, ты объят всеми страхами сразу; все боли окутали, пронзили и обожгли твой мозг и тело; все слабости навалились разом… Ты кричишь, но никто не слышит, потому что орут твои умирающая душа, обманутая честь, поруганная совесть; ты грызешь свои губы, жилы и кровеносные сосуды, но они по-прежнему целы, потому что по-настоящему разрывается на части ее тело, которого касаются чужие руки, которые она никогда не допустила бы себя; гадкие слова, нагло издевающиеся, пошло вторящие пыткам и диссонирующие наслаждением злобой и садизмом с твоими муками и ее страданиями…
Ты перестаешь быть человеком, ты перестаешь мыслить как гомо сапиенс, ты сам становишься воплощением зла и мести в одном, бурлящем смешанной лавою, кувшине. Ты не потерял, ты потерян сам, для всего что было дорого; чем ты жил; чему радовался; чем был счастлив, обретая в виде замещения ушедшего из потайных и самых ценных хранилищ души доброго и хорошего, злое и мерзкое. Это потребует очищения… – очищения жертвоприношениями и понятно какими.
Ты сгораешь дотла, горишь и после, обжигая все, чего можешь коснуться, становясь пеплом, из чего, с замесом на слезах, горя и переживаний, сам же ваяешь оружие мести, которое может быть безграничным, как и твоя сегодняшняя боль…, а боль от того, что видел сейчас, границ не имела, Она не имела ничего – ничем становился и я…
… Девушку, не отвязывая от ручки, за ноги выволокли из машины и растянув ноги в разные стороны, буквально на весу, начали срывать брюки. Веревки, стягивающие запястья, местами разрывали и без того натертую кожу, сжатые пальцы и до крови впившиеся в свою кожу ногти, показывали что приходится ей переживать, она просто выла, мотая головой и извиваясь телом.
Куча ублюдков собралась вокруг, но расположившись так, чтобы я все видел. Кроме разорванной блузки на ней не осталось ничего. "Усатый", было "залипший" под действием наркотика, вышел из транса, подошел и выпуская клуб дыма прямо мне в лицо, с улыбкой нарочито уважительно произнес:
– Господин старший лейтенант, вы будете первым по праву супружества или мы-с начнем-с?… Хотя, впрочем ты, сучара, там уже был… – Звонок монстра-телефона сбил его с мысли, и он проорал в трубку:
– Гооовооориии!.. – И осекшись прозвучавшим на другом конце голосе, уже более спокойно и даже, я бы сказал, испуганно:
– О, "Гриня", брааатулееец, а мы тут забавляемся…, телку "Солдата" во все щели… – ладная сучка, только начали, хош тебе свежачек оставим… дак ты…, да молчу…, да тут он висит…, все застыли!!! Брат…, че орать то…?… – И положив трубку:
– Ща приедет, и продолжим веселие… Пацаны погодьте ка пока, "Северный" едет, че тооо… в огорчухе… – Я понял что появился шанс, хотел помолиться, но не умел и не знал как. Боль сняло как рукой, от куда-то появились силы, и подозвав задумавшегося Юрка, прошептал:
– "Ус", тебе конец, лучше убей, скотина! Отпусти ее, гад!.. – Но сказал это так слабо, что сам не поверил в угрозы.
Время мучительно тянулось, внутри все горело, я пытался позвать девушку, пологая, что это Ия:
– Малыш, Малыш!.. – Но все, что смог произнести был лишь полушепот, который сам еле слышал.
Пока эти "недолюди" пытались насиловать, как мне казалось мою жену, я успел несколько раз сказать, что согласен сделать все, что они скажут, только чтобы отпустили ее, я обещал сделать все, что они попросят: убить, сесть за кого угодно и на сколько угодно, мне было уже все равно – ибо у каждого есть своя цена, моя "стояла" не на мне, но на каждом волоске моей любимой девочки и моего маленького сына. Именно сейчас, на этой дыбе, на которой запеклась кровь моих предшественников, закончивших не известно чем и не известно где, я понастоящему ощутил, что значат для меня эти два человека, и я не задумываясь пустил бы сейчас пулю себе лоб, если бы мне хотя бы пообещали надежду на их спасение. Вся в пыли, нагая, избитая, с вывернутыми в запястьях и пристегнутыми, почти к крыше, изнутри руками, она полусидела, полувисела, пытаясь вжаться всем телом в металл кузова автомобиля. Ноги: одна согнутая в коленном суставе, по всей видимости и бывшая опорой, вторая – не естественно вывернутая по оси, с кожей, будто разодранной чьими-то когтями. Она уже не пыталась свести их вместе, чтобы прикрыть кровоточащее лоно. Все это создавало картину ужасно не привлекательную, а для меня невозможно – мучительную.
Но этим, еле сдерживающимся "животным", было по всей видимости наплевать, напротив, они с жадностью поглощали каждый малюсенький кусочек видимого представшего перед ними мучения беззащитного человека, возможно этими беззащитностью и доступностью, и возбуждаясь.
Дай им волю, и они не оставили бы от девушки и перышка, пусть и понимающей, что ее профессия подразумевает подобные риски, но всегда, как и любой из нас, верящий, что минует меня чаша сея…
Грязь под ней, перемешанная с кровью и мочой, местами образовала темно-коричневую коросту, на которую садились, по нескольку сразу, мухи, измазала часть ее обнаженного тела, что создавало впечатление разлагающей биологической массы. Слез не осталось, как и сил – похоже женщина и не чаяла о другой участи, кроме пыток и мучительной насильственной, в прямом и в переносном смысле, смерти. Пытаясь приподнять голову, чтобы посмотреть последний раз на небо и возможно прочитать молитву, да-да, порой Господь попускает страшные испытания, в которых и возникает то покаяние, считаемое в православии идеальным, после чего нет ни страха, ни боли, а только тепло и благодать…
Подымая голову с заплывшими от синяков глазами, она наконец увидела меня, между нами было не больше 20 метров, комок подкатился к ее горлу и выплеснулся новыми рыданиями, воспринятыми мною, как понимание ей близости нашей обоюдной смерти. Я не ошибся в ее чувствах, с той лишь разницей, что сожалела она о жизни чужого человека, а не о жизни любимого ею мужа…
…Белый "Форд Таурус Шоу", сделанный по спецзаказу, резко затормозив, выбил из под колес серо-коричневое облако, заполонившее пол ангара. Из машины выскочил Гриня, держа в правой руке ТТ. Он без прелюдий направил "валыну" в сторону "Усатого" и выпустил всю обойму, остальные три человека бывшие с ним накинулись с битами на пятерых "лианозовских" и лупили их по чем зря. Облегчению не было предела, девушка смеялась и выла истерикой.
Юрок подпрыгивая, хлопал себя по всему телу визжа и извиваясь, хотя не одна пуля его не продырявила. Вошь попала под хвост, он бросился в ноги здоровяку и заорал, что сделает все, что тот просит только пусть объяснит в чем его вина. На этом я успешно потерял в очередной раз сознание, а очнулся уже в машине, по пути в ЦИТО, где работала мать одного из Гришиных близких, этот же парень и был за рулем. Заметив, что я пришел в себя, он тихо сказал:
– Да, перепало тебе, Гриня всех их убил бы, но сейчас не может – "Иванычу" нужны. Просил передать, что позже обязательно разберется. Да, жена твоя…, в общем, все нормально, ничего не успели они с ней сделать, но руки вывихнули, в паху что то надорвали и сильно побили… ууублюдки. Лех… ты это, валить их когда будешь…, мне скажи – ненавижу… – бл…ва!.. – Я отвернулся и смотрел невидящим взглядом на пролетающие улицы, глаза и щеки чувствовали дорожки влажного соленого тепла. В душе было пусто, но постепенно ЭТОТ ВАКУУМ втягивал обиду и заполнялся злобой, от всплывающих картин пережитого "супругой", и от своей, тогда на дыбе, беспомощности.
Я не знал как она сейчас, но хотел быть рядом. Ее увезли раньше, думая, что она Ия, но… если бы поняли… – если бы от испуга "Усатый" не забыл сказать, что это проститутка – ее бы убили!
Дима "Харя" – так величали здоровенного парня за рулем машины, объяснил, что дама уже в больнице, ей зашивают раны, накладывают лангеты, после успокоительного она уснет, и через пару дней будет на ногах, конечно, с некоторой оговоркой, а вот руки придется лечить серьезно… Чуть позже он поведал еще кое что, о чем выразился так:
– Не знаю как тебе сказать…, ну в общем, одним глазом она видеть не будет…, ну короче…, его воще нет – вытек. Уроды…, гандилы – выбили… Лех, ты это…, короче… пока не суетись, шеф просил побыть с тобой, бабок там…, выделил, короче…, это…, будем лечиться, если че надо – скажи… Че? Не слышу… – Остановив машину, Дима наклонился и прислушался к моему шепоту:
– Промидола мне вколи, и к Ии вези… – к жене…, понял?
– Да не переживай, вы в одном корпусе будете…, может и в одну палату получится, мамулька у меня "ВО" какой человек, а с такими "бабосами" вообще границ для возможностей не будет… – Но мне было уже все равно. Пришел в себя я уже к ночи, попытался встать, но куча капельниц забряцали и разбудили Дмитрия, тут же расположившегося:
– Леш…, что-то нужно?
– Нужно? Вставай, ты обещал к жене сводить… Че то рук не чувствую, да и ног тоже, вы мне тут ничего лишнего не оттяпали? Зараза – все ноет…, давай, давай веди. Слышь…, Дим, а цветы здесь достать можно?
– Ты че ошалел…, ночь…, да и больничка!.. – Дима при всей своей громоздкости обладал юркой подвижностью, и словно не ощущая своего 120 килограммового веса, передвигался почти не слышно. Бесшумно вернул все склянки на свои места, на всякий случай продолжая придерживая их. Его недавнее спортивное прошлое барцуна-классика на уровне "мастера спорта" хоть и сделало из него машину не видевшую преград, но вселив уверенность, оставила добрейшим и терпеливейшим человеком. Как любой спортсменюга, он был слегка оторван о жизни и по-прежнему жил спортом, честной службой своему сюзерену и созерцанием чужой семейной идиллии.