КУРЬЕЗЫ
На спектакле "Пятая колонна" произошел такой случай. Была перестановка в полной темноте, естественно, делать ее надо было очень быстро. Ефремов, который играл Филиппа, переходил в темноте с одного конца сцены на другой, оступился и упал в зрительный зал, на сидевшую в первом ряду даму. Он выругался, а дама быстро и ласково подняла его обратно на сцену. Потом выяснилось, что у нее был сломан палец, пришлось даже накладывать гипс. Рогволд Суховерко утверждал, что дама была из Министерства культуры.
Эпоха Володина
Дальше была целая эпоха Володинской драматургии – спектакли "Старшая сестра" и "Назначение", а позже – "С любимыми не расставайтесь". В газетах того времени печатали разные статьи о Володине – как похвалы, так и критику. Писали, что у него ущербные герои с неудавшимися судьбами, но мне кажется, в наших спектаклях были люди сильные, сумевшие победить трудные обстоятельства жизни, с богатым внутренним миром. Это и Тамара, и Ильин, и Катя в "Пяти вечерах", Надя в "Старшей сестре" и Лямин в "Назначении". Самые простые, обычные люди – но такие многогранные, глубокие. Володин любил людей – вот что главное!
"Старшую сестру" ставил Борис Львов-Анохин, режиссер Театра Советской Армии. В то время люди бегали на спектакли трех режиссеров: Ефремова, Эфроса и Львова-Анохина. Он ставил красивые, современные спектакли, любил наш театр, это он, как я уже говорила, написал статью "Современник о современниках".
Я играла маленькую роль – Колдунью. Премьерный показ спектакля состоялся в Тбилиси, где мы были на гастролях, и вскоре Донара Канделаки опубликовала статью об исполнителях небольших ролей: Галине Соколовой, сыгравшей жену Кирилла Шуру и о моей Колдунье. Донара писала, что обе эти роли стали событием.
В спектакле звучала музыка Моцарта, соль-минорная симфония, на задник поместили рисунок Пикассо. Вообще весь спектакль был необыкновенно одухотворенным. Роль старшей сестры, Нади, – еще одна превосходная работа Лилии Толмачевой. Я приходила заранее, хотя играла во втором акте, и, стоя в конце зала, слушала, как она читает Белинского "Любите ли вы театр?". Позже эту роль стала играть Татьяна Лаврова.
Я не знаю, как точнее сказать, но Толмачева высекала из меня искры, я волновалась, душа моя трепетала. Когда я, по сценарию, входила к ней после того, как побывала на ее спектакле и, захлебываясь слезами, говорила: "Надя, я вчера была в театре! Как ты говорила: "Доброе слово и кошке приятно!"" – она поворачивала голову, и я не могу передать ее взгляд, но она абсолютно понимала меня. Мы эту сцену играли вместе: моя Колдунья – смешная, нелепая девушка с длинными белыми волосами и хрупкая, взволнованная Надя-Толмачева.
Если кто-то помнит картину "Большой вальс", а в ней – жену Штрауса Польди, как она просила любовницу своего мужа заботиться о нем, понимая, что он уходит от нее, – вот так же играла Галя Соколова, принося билеты в театр своему мужу, которого она застала у младшей сестры, Лиды. Ее очень удачно сыграла Алла Покровская. Кирилла играл Игорь Кваша.
Ефремов – дядя, и я как сейчас помню его лицо: он показывал ограниченного, упертого старика, но и теплого, заботливого. Как менялось его лицо, он весь выглядел несчастным, когда признавался, что деньги, которые племянницы давали ему, он копил, чтобы вернуть им же. Может быть, такого прочтения роли Володин и не предполагал.
Ефремов всегда расширял образ, над которым работал, и делал его человечнее.
Этот спектакль был опять о самых простых, обыкновенных людях, в душе которых таится огромное богатство.
"Назначение"
"Назначение" – это не только судьба героя, который приходит на руководящий пост вместо бюрократа. В то время такое было возможно, мы надеялись, что теперь так и будет: это человек новой формации, живущий интересами государства. Главную роль, Лямина, играл Ефремов. Это было его представление, его мечта об идеальном руководителе. Позже эту роль играл Анатолий Адоскин.
Новый образ женщины: не подходящая под мерки советского времени Нюта, с непростой биографией, от которой приходят в ужас родители Лямина. Кстати, Нюту играла Нина Дорошина – совершенно бесподобно. Она играла земную, чувственную женщину, безоглядно, самоотверженно умеющую любить.
Интересные актерские работы показали Галина Волчек и Игорь Кваша (родители Лямина). Потом и я сыграла мать Лямина.
Декорации к спектаклю были придуманы художником Борисом Мессерером как постоянно трансформирующиеся. Большая люстра при перемене декорации разъезжалась на много плафонов, огромный стол превращался в несколько письменных столов, которые ездили по сцене, дверь становилась большим столом кабинета начальника, и все это мгновенно перемещалось по сцене без единой задержки. Техническим воплощением проекта руководил Михаил Кунин. Режиссер "Назначения", несомненно гражданского спектакля, – Олег Ефремов.
Мы старались развивать эту тему в каждой постановке. Вообще слово "гражданственность" было на первом месте в нашем лексиконе, кто-то подсчитал. На втором месте – слово "говно".
Позже, когда театр окреп и прославился, а не тогда, когда мы висели на волоске – закроют или нет, Ефремов мог, выпив на банкете, сказать какому-нибудь начальнику это второе слово, причем говорил страстно, искренне, глядя в глаза. Мы боялись, что его просто заберут, но ему это как-то сходило с рук. Наверное, потому что другие начальники с удовольствием слушали, как одного из них так назвали.
Олег Ефремов искренне верил в возможность появления новых руководителей, которые смогут победить бюрократию, и когда наталкивался на стену непонимания чиновников, осознавал всю безысходность и выпивал с горя…
Наши дети
Я уже писала, что Ефремов хотел, чтобы мы были одной семьей и даже женились внутри коллектива. В молодых семьях стали появляться дети.
Первыми родителями стали Миллиоти и Фролов, затем – Табаков и Крылова. Однажды, когда мы уезжали на гастроли в Ленинград, опаздывающая Крылова бежала с ребенком по перрону и на ходу передала сынишку в вагон. Помню, Антон был завернут в желтое верблюжье одеяльце. Коляска и кроватка уже ехали в багажном вагоне. Сама Люся едва успела запрыгнуть в поезд.
Антон Табаков и Саня Фролов росли в круглосуточных яслях при ВТО.
В 1962 году Галина Волчек родила сына Дениса. Евстигнеев прыгал до потолка, и весь театр был счастлив. Воспитывала его няня Гали, Таня, которая относилась к нему как к родному внуку.
В 1963 году у меня родился сын Иван. Рожала я его в роддоме № 8, где родились и я, и моя мама. В моей палате лежали тринадцать женщин, огромная палата с высокими потолками – это старый роддом. Двенадцать женщин родили девочек, щекастых, по четыре килограмма, а мой – стандартный, 3 300. Девочек одели в розовые распашонки, а Ваню – в красную в белый горошек. Глаза он не открывал, а мне очень хотелось узнать, какого они цвета. Нянечка сказала: "Возьмите за нос и потеребите". Он открыл глаза и посмотрел на меня моими глазами. Никакие они были не голубые, а коричнево-зеленые, как у меня!
Когда ему был примерно месяц, я с ним установила очень доверительные отношения. Я научилась издавать какой-то очень точный звук "а-а", который он улавливал и радостно отвечал: "А-а!" Я потом пробовала повторить, но с чужими младенцами это не получалось.
Жили мы скромно, в одной комнате с мамой, в коммунальной квартире. Комната была перегорожена шкафом. Когда Ване исполнился всего месяц, Майя Гогулан, моя совершенная подруга, которая спасала меня и помогала выживать в любых ситуациях, пригласила нас с сыном пожить месяц в Монино, в квартире ее родителей (они тогда уехали в санаторий). С переездом возникла проблема – машины у нас, конечно, не было, но один из друзей Майи, архитектор Лёня Тазьба, вызвался нас перевезти. Поселок Монино со всех сторон окружал сосновый лес, и мы были счастливы.
В гости к нам приехал физик и поэт Валерий Канер, и мы решили бутылкой вина и яичницей отпраздновать рождение сына. Ваню туго спеленали и положили в дальней комнате на диван, к стеночке. Он спал.
Сами мы расположились в кухне. Вдруг раздался страшный крик: "А-а-а-а-а!" И все стихло. Я побежала в комнату, где спал Ваня. Смотрю – на диване ребенка нет, на полу, рядом – тоже! Окно открыто. Мне почему-то пришло в голову, что какая-то большая птица его унесла. Я смертельно испугалась, вбежала в кухню, кричу: "Ребята, птица Ваньку унесла!" Мы все бросились в комнату, принялись его искать. Мой муж – он всегда более трезво мыслит – заглянул под диван (диван был на ножках). Ванька лежал там, уткнувшись лицом в пол, поэтому орать уже не мог. Мы его достали, он тут же открыл рот и завопил. Как этот в будущем очень активный ребенок смог, будучи туго спеленатым, свалиться на пол и закатиться под диван?!
Похожая история произошла намного позже с его младшим братом.
Когда Ване был год и пять месяцев, моя мама, которая помогала мне его воспитывать, заболела, и Крылова с Миллиоти уговорили меня отдать ребенка в ясли. Для него это стало пыткой.
В первый раз я привела его, отпустила гулять с группой, а сама осталась у решетчатых ворот посмотреть, как он там. Ваня с плачем побежал к воротам, воспитательница его возвратила. Это повторилось несколько раз, и мне стало плохо с сердцем.
Каждый понедельник Ваня, понимая, что его поведут в ясли, обхватывал колени отца (я уже не могла его водить) и плакал, не желая идти. И каждую пятницу он устраивал нам жуткий скандал. За выходные мы его успокаивали, но в понедельник все повторялось. Я думаю, что эта боль осталась в нем навсегда. Он не мог видеть рябиновые кусты за забором яслей, сразу начинал плакать. А в детский сад он ходил уже хорошо, но вообще был очень домашним ребенком и в пионерский лагерь тоже не хотел ехать.
Потом я с Ваней имела мало хлопот. Он родился художником и все время рисовал. Отец привез ему из Франции фломастеры, мы давали ему большой лист ватмана, и он рисовал сотни солдатиков и матросов. Не дрался с мальчишками, не играл в футбол во дворе – все у него было на бумаге.
Когда ему было полгода, он первый раз поехал в деревню на наши зимние каникулы и сразу очень повзрослел. Галя Соколова пригласила нас в деревню Жучки по Ярославской дороге. Сами понимаете – мороз 20 градусов, изба, русская печка. Мы заворачивали Ваню в тулуп и клали в открытой коляске спать во дворе. Только струйка белого пара шла к небесам. А сами в это время катались на лыжах – час-полтора можно было спокойно отдыхать. Он вдруг стал как-то по-взрослому на нас смотреть, даже с некоторым юмором.
Когда он подрос, мы катались на лыжах вместе. Мой муж приспосабливал санки на двух длинных ремнях, мы сажали в них Ваню и везли за собой.
"Без креста"
По-моему, грандиозной постановкой был спектакль "Без креста" по повести Владимира Тендрякова "Чудотворная". Пионер Родька находил чудотворную икону, и его темная бабка устаивала целую "кампанию": к ребенку шли убогие и больные, а также обычные жители деревни, с бесконечными просьбами, чуть ли не объявив его святым. Звонкий мальчишка, которого превосходно сыграла Елена Миллиоти, страдал, не знал, кому верить – учительнице или бабке, его мать совсем потеряла голову. Все тянули к нему руки и просили о помощи. В избу врывался инвалид на коляске, которого гениально играл Петр Щербаков, шумный, пьяный, – и Родька не выдерживал и бежал топиться.
Бабка Грачиха – выдающаяся работа Галины Волчек. Грачихе нужна была власть – над деревней, над всей округой, даже если эта власть пришла к ней через внука, которого она объявила святым. Жуткими, корявыми руками она надевала крестик на грудь Родьки. В то время, когда церковь была почти запрещена, во времена безверия, было страшно даже прикоснуться к религиозной теме. Но этот спектакль был направлен не против религии, а против кликушества, жажды власти над душами.
Фомичева и Лаврова играли в очередь мать Родьки, Фомичева показала себя в этой роли большой трагической актрисой. Толмачева играла деревенскую гулящую бабу, Фролов – председателя колхоза, Соколова – учительницу.
На сцене шла церковная служба, священника играл сначала Евстигнеев, затем Заманский. Мы с заведующей музыкальной частью ходили в храм, просили ноты молебна. Регент рассердился и отказал нам: "Молитвы? Для театра?" Потом мы шли по улице, а какая-то старушка бежала за нами и все повторяла: "Отрекитесь от этого черного дела, хуже будет!"
Необычные, очень красивые декорации сделал художник Валерий Доррер. Представьте: черный бархат, на сцене темно, и вдруг плоские березы от потолка до пола поворачиваются и становятся белоснежными – целая роща ярко освещается, и по ней бежит звонкий пионер Родька.
Мы день и ночь работали над этим спектаклем, устроили экспедицию в деревню под Владимир, ездили в Загорск на Пасху. Был солнечный день, какой-то очень праздничный, веселый, как бывает только на Пасху. Конечно, машины у нас не было, но Галя Волчек договорилась со своим знакомым, известным журналистом, у которого машина была. Поехали.
Троице-Сергиева лавра всегда представлялась мне сказочным местом, я как будто попадала в прошлые времена, в "Сказку о царе Салтане". Служба шла в маленьком храме, где хранится рака с мощами Сергия Радонежского.
Нам рассказали о поверье: говорят, что Сергий Радонежский ходит по ночам среди людей, помогает им, и один раз в год монахам приходится менять ему обувь.
Рассказали еще и такую легенду: однажды какая-то старушка умоляла священника отслужить молебен Сергию Радонежскому. Но у нее не было денег заплатить за службу, и она предложила дорогие кружева. Священник отказал. Старушка, плача, ушла и встретила нищего, который спросил, почему она плачет. Она объяснила, и тогда он сказал: "Давай кружева и ни о чем не беспокойся, молебен будет отслужен". На следующий день был праздник, все собрались около усыпальницы Сергия, но она не открывалась, и никто не мог поднять крышку гроба. Наконец позвали священника, который отказал старушке. Он открыл – в гробу вместе с мощами святого лежат кружева. Священник упал на колени, прося прощения у святого, а старушка поняла, кем был тот нищий. И молебен отслужили.
Галина Волчек рассказала, что встретила на паперти слепую старуху-нищенку. Галя дала ей денег, чем-то угостила и спросила, как она живет. И та, улыбаясь, ответила: "Ой, дочка, хорошо. Я теперь такая счастливая! Раньше ничего не чувствовала, голова такая – хоть кипяток лей. А теперь чувствовать стала. Вот всю ночь я здесь, служба красивая. Я такая счастливая!"
Репетиции спектакля "Без креста" шли в театре имени Пушкина, потому что после ухода из МХАТа нам приходилось репетировать по разным театрам, куда нас пускали.
Я играла старуху, подругу Грачихи. Был перерыв, я, жутко усталая, прилегла на кушетку, вдруг слышу: "Иванова, на сцену!" Я побежала, наступила на юбку на лестнице, упала, и ступенька въехала мне в бок, сломав два ребра. Меня поднял на руки молодой актер Левин, вызвали "скорую", меня отвезли в госпиталь у Петровских ворот. Там лежали двенадцать старушек, в основном с переломом бедра, у всех к ногам подвешены грузики. Всех их сбили машины, и только одна плакала: "Вот, дочка, всех машины сбили, только я под проклятый велосипед попала!"
У меня отобрали тапочки, не разрешали ходить, думали, что у меня разрыв селезенки. Но все обошлось. Я понимала, что идет выпуск спектакля, рвалась в театр и с забинтованной грудной клеткой через неделю снова была на сцене.
Ефремов велел поставить в кулисах раскладушку, я лежала на ней и выходила на сцену на свои реплики. Но играла уже не старуху – пьесу переделали, и я стала играть молодую доярку в паре с Евстигнеевым, механизатором-стахановцем. В сцене деревенских танцев он говорил мне: "Вот ты плачешь, что я на тебя внимания не обращаю, всё книжки читаю, а надо было рость!" И после этой реплики Евстигнеев поворачивался к залу и, виляя задом, выкидывал свои фирменные коленца, – всегда на аплодисменты. А фразу его потом повторял весь театр: "Ты плачешь, а надо было рость!"
"Всегда в продаже"
Молодой Олег Ефремов жил, мне кажется, "в прекрасном и яростном мире", по выражению Платонова (есть у него такой рассказ). Он все время искал форму, и пространство отвечало на его поиск. Еще одним выдающимся спектаклем, выпадающим из ряда психологических и реалистических, был спектакль "Всегда в продаже" Василия Аксенова. Но это не значит, что Ефремов допускал, чтобы что-то было не прожито. Да, это была жизнь человеческого духа, но одновременно и гротеск, оправданный гротеск.
Два героя – положительный и отрицательный, два бывших университетских товарища. Отрицательного, красавца, преуспевающего журналиста Кисточкина, играл Михаил Козаков. Положительного, гораздо менее убедительно написанного Треугольникова, – Фролов. Он произносил "острые" фразы, даже когда его просили их вымарывать (такая практика у нас бытовала, когда приходила какая-нибудь комиссия. Потом эти фразы вставлялись обратно).
Почему-то Козаков говорит, что не помнит, но я помню: Аксенов принес пьесу, еще не совсем законченную, где был один герой, в котором просыпался то положительный, то отрицательный человек. Меня мучил этот вопрос, и я спросила у Геннадия Фролова. Да, подтвердил он, сначала герой был один. Режиссером спектакля назначили Сергачева, героя должен был играть Табаков. Но на гастролях в Саратове Ефремов посмотрел первую картину и решил, что концы с концами не сходятся, и они с Аксеновым решили сделать двух героев, а режиссером спектакля стал Ефремов. На роли героев назначили Козакова и Фролова, а Табакову досталась роль буфетчицы.
Наверное, от того начального аксеновского замысла осталась песня на слова Евтушенко, а музыку по просьбе Ефремова написал Геннадий Фролов. Эта песня вошла в спектакль:
Мои нервы натянуты, как провода
Между городом Нет и городом Да.
Эта комедия, очень острая, любимая зрителями, всегда шла под гром аплодисментов. Спектакль антикультовый – открыто произносились фамилии "Сталин", "Мао", но в этом, по-моему, присутствовала нарочитость. Спектакль был несколько "литературным", а финал – то, что происходило в сознании Кисточкина, вовсе, по-моему, выглядел, надуманным. Я не любила играть так называемое "Третье измерение", но зрители смотрели эту сцену с удовольствием.
Мы все играли в серебряных масках "нечеловеков", помню, танцевали три Людмилы: Крылова, Гурченко и я. Но что было безумно интересно по форме – Ефремов задумал спектакль-симфонию. Два этажа дома в разрезе, на первом этаже – квартира Принцкеров, у которых Кисточкин снимал комнату и столовался. Рядом жил профессор с красавицей дочкой (Лаврова и Козелькова). На втором этаже – семья молодых джазовых музыкантов, в соседней квартире – пенсионер-здоровяк, все время делающий зарядку и пьющий кефир (Петр Щербаков). Все должны были играть одновременно, как оркестр, но на первый план выходить по очереди. Ефремов позже признавал, что в спектакле не все получилось. Мне кажется, виноваты были актеры: не хватило абсолютной точности, музыкальности, когда одна комната подхватывает другую…
Сейчас такой прием мы видим и у Чусовой в "Грозе", и у других режиссеров, но тогда такая многоэтажная конструкция была новшеством, необычным решением. Декорации к спектаклю "Всегда в продаже" делали художники Петр Кириллов, Михаил Скобелев и Анатолий Елисеев.
Были и блистательные актерские работы, кроме Кисточкина, в первую очередь буфетчица-хамка Клава в исполнении Олега Табакова. Это шедевр! Роль Клавы стала первой в его в галерее образов эксцентричных дам. Зрители бегали смотреть в первую очередь на него, как на чудо.