Так вот. У меня все в порядке. Подразделение здесь маленькое (25 чел.), чистенькое. Командиры вежливые и приветливые, солдаты послушные и задумчивые. Лагерь - усиленного режима. Это, в сущности, то же самое, что и "общий". Например, если человек изругает матом старуху в очереди - он получает общий режим, если же он при этом толкнул ее локтем - усиленный. Служба здесь совершенно безопасная, побегов нет. Разве что, в кои веки, пьяный з/к попытается убежать, и то не навсегда, а так, погостить. (Здесь ведь все ленинградцы.)
Наша врачиха (она сообщила мне впоследствии, что 22 года проработала в хирургии, что она майор мед[ицинской] службы) осмотрела мою ногу и твердо сказала, что меня должны комиссовать. Тут, как назло, затерялась моя мед[ицинская] книжка, и я со дня на день жду, что ее затребуют из штаба. После этого меня пошлют в госпиталь, где будет установлено, надо ли меня оперировать. Там же я постараюсь выяснить, подлежу ли я с моей болезнью и с имеющейся степенью болезни увольнению в запас.
Никаких радикальных действий я не допущу, не посоветовавшись предварительно с тобой. Пока не беспокойся, я все выясню и тебе сообщу.
Одно время у мамы мелькнула мысль, что я раздумал разводиться с Асетриной. Это произошло из-за моего скверного характера, да и из-за маминого. Она, как ты догадываешься, стала обливать грязью мою супругу, приписывая ей даже уж такие качества, как сильный еврейский акцент.
Как всегда в таких случаях, я очень заверещал, т. к. я Асю вообще-то жалею, и по-свински целую неделю держал маму в страхе. Но потом она сумела заметить, что я, приходя в воскресенье домой, ей (Асе) не звоню и болтаюсь с Валерием и Сашей.
Светлана прислала письмо, где всячески меня чернит за то, что я уехал и замолчал. Я сперва и сам недоумевал, чего же это я молчу, но тем временем получил письмо от одного приятеля из Вожаели, который, страдая от угрызений совести, сообщает, что подсыпался к ней тоже, был благосклонно принят, а также был целуем, обнимаем, хватаем за всякие места, но в последний миг остановлен просьбами и логическими доводами, как, впрочем, и я.
После этого он на нее разобиделся и решил мне обо всем написать. Это письмо у меня, я его тебе покажу. Кроме того, родители Светланы, очевидно, в сговоре с дочкой предприняли наивную попытку провинциального шантажа. Они нагло сообщили моей маме, что Светлана в положении. Но мне доподлинно известно, что для рождения ребенка как минимум нужно совершить половой акт, иначе быть не может. Мы с мамой посмеялись и решили на них на всех наплевать. Сейчас я всем своим громадным сердцем устремлен в грядущие амурные баталии.
Теперь относительно учебы. Я считаю, что надо либо стремиться подучить приличную специальность (т. е. закончить с грехом пополам ЛГУ и стать переводчиком, журналистом или препод[авателем] русского языка). Скорей всего так и будет со мной. Но предварительно я сделаю свирепую попытку поступить в лит[ературный] институт в Москве. Говоря проще, пошлю туда два рассказа на конкурс, который бывает перед экзаменами. Если вдруг я этот конкурс выдержу, то остальные экзамены мне сдавать не нужно, если нет, то я покорно пойду в университет, но непременно на вечернее отделение.
Настроение у меня хорошее. Здесь на меня смотрят, как на ветерана, вернувшегося с передовой.
На первом курсе инст[итута] Островского появилась девочка 18 лет, неописуемой красоты. Ее зовут Тамара Уржумова. Я очень заволновался и засуетился. Но ей, кажется, уже сообщили, что ею интересуется один подонок-солдат, это может испортить дело.
Да, В. Г., смущаясь и юля, сообщил мне, что вскоре после моего отъезда в Коми спал с А. Р. Так что, Донат, все крутом безнравственны и лживы, и мое откровенное легкомыслие мне с каждым годом все милей.
Я написал короткий рассказ, ничего особенно[го], просто в спокойном тоне описывается один жуткий случай в лагере OOP. Большой привет Люсе и сестричке. Всех вас обнимаю. Не беспокойтесь, все хорошо. А у вас?
Сережа.
69
[Май 1963. Ленинградская область - Ленинград]
Дорогой Донат,
я хочу у тебя попросить, не можешь ли ты прислать мне в письме рубль. Дело в том, что у Елены 17-го день рождения. В субботу я получу получку, и мне не хватает именно рубля. Взять у Елены значило бы дискредитировать саму идею подарка, а мама сама Елене что-то дарит и тратится. Мое письмо ты получишь в среду, худшее в четверг, если бы в воскресенье днем [я] мог получить твое письмо. Если я застал тебя в момент полного безденежья, то ничего страшного, я легко обойдусь. Гораздо больше меня путает, что ты пришлешь больше, чем я прошу и чем мне нужно. Это будет очень неприятно и сильно затруднит общение с тобой на эту тему.
Донат, если захотите, приходите в воскресенье вечером. Но я должен предупредить, что будут присутствовать […].
У меня все в порядке. По-прежнему тревожат нас слухи о том, что в связи с образованием вольных поселений вместо лагерей, планируется не то сокращение срока службы, не то частичная демобилизация наших войск.
Но я стараюсь об этом меньше думать.
Настроение чаще всего хорошее.
Большой привет Люсе.
Всего доброго.
С.
70
[Начало сентября 1963. Ленинградская область - Москва]
Дорогой Донат,
ты понимаешь, какая история. Я до сих пор никак не могу съездить в Комарове. Дело в том, что отношения с начальством несколько ухудшились и в увольнение меня теперь отпускают не так просто. В прошлый раз я уехал домой в субботу, в 9 часов вечера, а в 12 дня в воскресенье уже должен был вернуться. В этот раз, несмотря на то, что был день рождения, меня отпустили в 6 часов, и опять до утра. Тебе, наверное, кажется, что я сочиняю, но мама обещала написать тебе и подтвердить все это.
В субботу я выпил много экспортной водки. Мама говорит, что у меня, равно как и у тебя, в нетрезвом виде бесследно пропадает обаяние.
Все остальное по-прежнему. Ничего нового. Настроение сносное. Я подумываю, не лечь ли мне в окружной госпиталь и не сделать ли операцию. Ведь в ОВР врачи тоже очень хорошие. Мне очень надоела больная нога. Но мама велела посоветоваться с тобой. Я не очень верю, что Суматохин может чем-нибудь помочь, и поэтому, мне кажется, нужно лечь и оперироваться наконец. Как поживает Люся?
Будь здоров, Донат. Пиши.
Сергей.
71
23 сентября [1963. Ленинградская область - Москва]
Дорогой Донат!
На этот раз меня отпустили до 4-х часов, и я выбрался в Комарово. Привез Ксюше куколку и бусы. Она меня познакомила со своей подругой, и мы вместе готовили обед из всевозможных букашек и листочков. После этого меня накормила Люсина мама настоящим шикарным обедом. После этого я некоторое время испытывал сильнейшую негу и сытость и в связи с этим сидел на скамейке, а Ксюша бодро крутила обруч. Потом я тоже немного покрутил, доказав этим, что сталинское поколение тоже не лыком шито.
Потом мы имели с сестрицей задушевный разговор о жизни, в ходе которого я со скрытой радостью установил, что мою сестру не слишком тянет в школу. Но не беспокойся, я лицемерно выступил в защиту среднего образования, так что мое влияние не было тлетворным.
Затем я поиграл в городки с каким-то отдыхающим писателем, очевидно, не слишком крупным, во всяком случае в хрестоматии его портрета я не встречал.
Потом я отбыл, провожаемый Ксенией и Петром Евд[окимовичем], который мне очень нравится. У меня все по-прежнему. Валерию удалось добиться свободного диплома, и он неожиданно устроился в ТАСС.
Недавно я прослушал лекцию "О девичьей чести и мужском достоинстве". Всегда, когда я слышу общественные беседы на эту тему, испытываю желание набить морду лектору, а если лектор женщина, то изнасиловать ее и таким примитивным образом выразить свой протест против высказываемых ею ханжеских догм.
Кроме того, нам иногда толкуют про козни Китая, и злорадно сообщают, что в Китае голод и разруха. Это свинство. Тем более, что у меня временами бывает такое собачье настроение, что я начинаю симпатизировать китайцам, которые хотят взорвать нашу планету к чертовой матери. Но такое настроение быстро проходит и возвращается способность трезво оценивать политические события.
Но вообще говоря, я заметил, что у меня установились с окружающим миром странные полушутливые отношения. Я уже давно ни с кем не говорил ни о чем серьезно.
Обидно, что ты никуда не ходишь, живя в столице. Ведь в Москве живут все лучшие поэты, писатели и прочие богемцы, кроме Шолохова и Минчковского.
Как Люся? Нравится ли ей работа, устраивает ли? Ей большой привет.
Твой друг Лонгин по своим сценическим приемам является последователем и продолжателем дела Ивана Санина, который в свою очередь является сподвижником раннего Бенцианова.
Стихотворение "Ландыши" мне давно не нравится. Оно очень сентиментально и предназначено для худшей части швей-мотористок.
Дорогой Донат, если я правильно угадываю подтекст твоих писем, то, несмотря на усталость и пр., ты все же удовлетворен этой работой. Мне кажется, если б ты смог ценой больших усилий освободиться от долгов, то потом тебе нужно сесть и за три месяца написать серьезную книжицу об эстраде, о том, какой ей надлежит быть, о которой мечтали Маяковский и Мейерхольд, т. е. о разделе искусства, который может в наше время быть вторым после кинематографии.
Всего хорошего тебе и Люсе. В след[ующее] воскресенье постараюсь поехать в Комарове.
Сергей.
72
[Осень 1963. Ленинградская область - Москва]
Дорогой Донат!
Фортуна наконец повернулась ко мне харей. 11 ноября я ложусь в Академию, и потом, очевидно, буду отпущен на волю.
Самотокин сказал, что кой-какие натяжки он может сделать. Это, вообще говоря, весьма кстати, т. к. отношения с генералитетом испортились вконец. С мамой мы, кажется, ладим.
Хотел прислать тебе несколько рассказов, но ты ведь приедешь в начале ноября, поэтому воздержусь. Ничего нового, временами нахлынывает собачья тоска, но не часто.
Большой привет Люсе. С Асетриной мы все собираемся дружно начать разводиться, но никак не начнем, у меня времени нет, а ей лень. Но я возьмусь.
Сергей.
73
[Осень 1963. Ленинградская область - Москва]
Дорогой Донат,
после операции я две недели лежал почти вниз головой, кроме того, под меня подсовывали прохладный железный сосуд, к тому же кололи четыре раза в день в зад. Таким образом мой дух был сломлен, я был унижен, вял, несловоохотлив. Но я попросил маму немедленно написать тебе подробное письмо обо всем.
Нога у меня как новенькая. Операция была почти безболезненная, у меня даже не поднялась температура, что бывает крайне редко.
С комиссацией ничего не получится, мою хворобу никак не подвести под статью.
Максимум того, на что можно рассчитывать, - 30 дней отпуска при части, минимум - 10 дней. А после этого командир части решает, отпустить ли меня домой. Может отпустить на все 30 суток, может на 10, а если сволочь - вообще может не отпустить, а держать в подразделении.
Настроение у меня хорошее. Во-первых, рад, что сделали операцию, во-вторых, рад отпуску, кроме того, я здесь очень недурно просуществовал, читал книги, ел и пр.
Ты пишешь, что приедешь числа 12-13-го. Если из-за меня, то не торопись, т. к. комиссия завтра, т. е. во вторник. Воздействовать на нее уже невозможно.
Еще раз повторяю, что я очень рад, что полежал, а если еще на месяц отпустят домой, то и вообще буду счастлив.
Большой привет Люсе.
Спасибо.
Сергей.
74
[Осень 1963. Ленинградская область - Москва]
Дорогой Донат,
за десять лет сознательной жизни я понял, что устоями общества являются корыстолюбие, страх и продажность. Или, выражаясь языком поэтическим:
Земля стоит на трех больших китах:
Продажность, себялюбие и страх.
Человек, как нормальный представитель фауны, труслив и эгоистичен. Если бы существовал аппарат, способный фиксировать наши скрытые побуждения, мы бы отказались узнавать самих себя.
Процветание Запада объясняется тем, что капитализм всецело поощряет самые мощные и естественные свойства человека, например, стремление к личному благополучию. Непреодолимая трудность нашего строя заключается в том, что он требует от людей того, что несвойственно вообще человеческой природе, например, самоотречения и пр.
Возникает вопрос, чем тогда объяснить примеры героизма, полного отречения от себя и пр.
Все это существует. Когда я был на севере, то видел, как мои знакомые, нормально глупые, нормально несимпатичные люди совершали героические поступки. И тогда я понял, что в некоторых обстоятельствах у человека выключается тормоз себялюбия и тогда его силы и возможности беспредельны. Это может случиться под воздействием азарта, любви, музыки и даже стихов. И еще, в силу убеждения, что особенно важно.
Например, К. всем известная стерва и выжига, но по отношению к Б. способна на семейный героизм.
А. Матросов обнял пулемет в силу азарта, но, конечно, в лучшем и крайнем смысле этого слова.
По всей вероятности, задача искусства состоит в том, чтоб выключить в человеке тормоз себялюбия.
Рациональный фактор изменяется очень быстро. Путь от телеги к ракете это одно мгновение. Но натура человека абсолютно неизменна. Рассчитывать можно только на тех, кто физически связан с тобой (кровно и пр.), всем остальным нет до тебя никакого дела. Присмотрись однажды к своим чувствам. Если, например, завтра умрет В. В. Меркурьев, человек явно тебе симпатичный, то ты, во-первых, испытаешь огорчение зрителя вполне естественное, во-вторых, публично взгрустнешь в силу ханжества, но никакой боли за него самого, за то, что он перестал жить, ты не почувствуешь.
Мы живемя в плохое врем и в плохой стране, где ложь и неискренность стали таким же инстинктом, как голод и любовь. Если у меня будет сын, я его постараюсь воспитать физически здоровым, неприхотливым человеком и приучить к беспартийным радостям, к спорту, к охоте, к еде, к путешествиям и пр. Да я и сам еще рассчитываю на кое-что в этом смысле.
Если что в моем письме тебе покажется неверным, то лишь потому, что не сумел изложить все это достаточно грамотно и убедительно.
Между прочим, настроение у меня прекрасное. Командует нами капитан Токарь, украинец. Он лысый настолько, что может причесываться, не снимая фуражки. Он, конечно, дурак и хам и все прочее, но человек бесхитростный, беззлобный и искренний. Все это очень приятно после того, что было на старом месте.
Глюкоза и прочие витамины поступают в непривычном для меня количестве. Это тоже хорошо. Народ в команде хороший. Тут царит обстановка простого, безыскусственного хамства. Все это меня вполне устраивает.
С Леной все хорошо и с мамой тоже. С нового года буду заниматься. Июнь, июль, август я все три месяца ежедневно по 3 часа занимался английским языком, чтоб восстановить прежние запасы. Оказалось, что это очень даже приятно.
В общем, все хорошо. В "Огоньке", кажется сентябрьском, есть статья о Ф. Ф. Раскольникове и его фото с братом Женевским.
Всем привет.
С.
Примечания
1
Малоизвестный Довлатов. СПб., 1995. С. 290.
2
Генерал И. В. Соловьев, с которым Д. Мечик был знаком через артиста Василия Меркурьева. (См.: Донат Мечик. Закулисные курьезы. New York. 1986. С. 60.)
3
Ася Пекуровская - первая жена С. Д.
4
В августе 1962 г. Д. Мечик уезжал в Киев ставить эстрадную программу для джазового оркестра.
5
В период сборов.
6
Мать С. Д. - Нора Сергеевна Довлатова (1908–1999). Аня Райлян и Валерии Грубин - ленинградские приятели С. Д.
7
Люся - моя мать, вторая жена Д. Мечика. Она всего на 7 лет старше С. Д., с чем связаны вариации в имени: в некоторых письмах он называет ее Людмилой Ивановной.
8
Игорь Леонидович Волгин (род. в 1942) - поэт, сейчас известный достоевсковед. Летом 1962 г. его стихи были напечатаны в "Литературной газете".
9
Конечно, С. Д. никого никогда не убивал. Не говоря уж о том, что, судя по времени написания стихотворения - меньше чем через полмесяца после призыва, - оказаться в подобной ситуации просто не мог (так же как побывать на Колыме, о которой уже сочинил песенки). Но его художественная впечатлительность провоцировала на воображение подобных эффектных сцен - особенно в послании к женщине. Позже, в "Заповеднике", он напишет об этом романтическом методе сочинительства с иронией: герой повести, не успев добраться до места назначения, уже слагает стихи: "Любимая, я в Пушкинских Горах…"
10
Речь идет о местном перемещении.
11
Контролер штрафного изолятора.
12
См. стихотворение "Разговор", письмо 4.
13
Лев Мак - штангист и поэт из Одессы, жил в это время в Ленинграде. Позже эмигрировал в США.
14
Мара - Маргарита Степановна Довлатова, тетка Сергея, героиня одного из рассказов сборника "Наши". В те годы она работала старшим редактором издательства "Молодая гвардия" и была одним из руководителей молодежного литобъединения, созданного после воины при Ленинградском отделении Союза писателей.