Вождь второй: Иосиф Сталин
Сталин – государственник восточного, азиатского типа.
Н. Бердяев
Почти два десятилетия спустя после октябрьского переворота 1917 года безоговорочный лидер СССР Иосиф Виссарионович Сталин 25 ноября 1936 года выступал с докладом на чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов. Когда Сталину было предоставлено слово и он неторопливо прошел к трибуне, зал взорвался овацией. Вскочившие на ноги депутаты не жалели ладоней, и под сводами Кремля слышались надрывные крики: "Ура товарищу Сталину!", "Да здравствует товарищ Сталин! Да здравствует великий Сталин!", "Великому гению товарищу Сталину ура!", "Виват!", "Рот фронт!", "Товарищу Сталину слава!"
Оглядев прямоугольник кричащих голов, Сталин посмотрел на президиум, выждал две-три минуты и наконец отработанным жестом вождя заставил замолчать зал. Как это уже сделал с великой страной.
Доклад, как и все сталинское, был разрезан на части с подзаголовками. В свою очередь разделы рассечены на неизменное: "первое", "второе", "третье"… Уже после развенчания Сталина на XX съезде в 1956 году его многочисленные поклонники в разговорах между собой по-прежнему негромко восторгались: как ясно писал! Как понятно говорил! Все разложено по полочкам!
А человек в партийном френче "раскладывал по полочкам" третий раздел доклада "Основные особенности проекта Конституции". Голос в зале звучал негромко, заставляя всех до боли в ушах вслушиваться в сталинские слова, бросаемые в звенящую тишину…
"…Пятую особенность проекта новой Конституции составляет его последовательный и до конца выдержанный демократизм…"
"…Особенность проекта новой Конституции состоит в том, что он не ограничивается фиксированием формальных прав граждан, а переносит центр тяжести на вопрос о гарантиях этих прав…"
Покончив с "особенностями" его, "сталинской", конституции, вождь так же педантично разбил буржуазных критиков советского основного закона на несколько групп. И так же негромко, но уничтожающе разделался со всеми разновидностями критиков.
"…Я должен признать, что проект новой Конституции действительно оставляет в силе режим диктатуры рабочего класса, равно как сохраняет без изменения нынешнее руководящее положение Коммунистической партии СССР (бурные аплодисменты)… В СССР нет почвы для существования нескольких партий, а значит, и для свободы этих партий… В СССР может существовать лишь одна партия – партия коммунистов…"
"…Вот почему я думаю, что Конституция СССР является единственной в мире до конца демократической конституцией".
Сталин, рассуждая об "особом демократизме", который существует в СССР, конечно, не упоминал о том, что регулярно Ежов или Ягода докладывали ему о решениях Особого совещания при народном комиссаре внутренних дел. Сотни, тысячи, десятки тысяч осужденных по спискам без всякого суда. Чтобы разгрузить "центр" от этой палаческой работы, второй вождь в истории СССР в мае 1935 года разрешил распространить права Особого совещания и на создаваемые в областях, краях, республиках печально знаменитые "тройки" НКВД. Вначале эти органы могли выносить приговоры о заключении граждан в исправительно-трудовые лагеря, о ссылке, высылке "всего" до 5 лет. Затем самая "демократическая власть", в результате классового совершенствования, существенно продвинулась дальше.
Например, в преддверии своего "славного" семидесятилетия Сталин еженедельно получал вот такие доклады:
"ЦК ВКП(б)
Товарищу Сталину И.В.
Докладываю: 2 сентября Особым Совещанием при МВД рассмотрено 197 дел. Осуждено: на 25 лет – 10 человек, на 20 лет – 2 человека… К 20 годам каторжных работ – 30 человек…
С. Круглов".
Каторжные работы (да, именно "каторжные работы") были введены на основании "сталинской конституции" Указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года вроде бы для "шпионов и изменников Родины", но под эту гильотину мог попасть любой подозреваемый.
Сталин иногда подчеркивал цифры в подобных документах, словно подсчитывая, сколько людей без суда расстреливаются, отправляются на советскую каторгу. Например, своим синим карандашом он отметил, что Особое совещание отправило 10 сентября 1949 года на двадцать лет каторги 52 человека, 16 сентября – 31 человека, 24 сентября – 76 человек, 22 октября – 17 человек… И так бесконечно. Монстр беззакония, конечно, не упоминаемый самой "демократической" конституцией, без сбоев работал до 1 сентября 1953 года, пока "Особые совещания", уже после смерти Сталина, не были ликвидированы.
Ленинская система, которую первый вождь спроектировал и заложил ее фундамент, строилась Сталиным и его партией. Диктатура пролетариата уже давно, до принятия "самой демократической конституции", превратилась в диктатуру одной партии, которая, в свою очередь, стала диктатурой одного вождя.
Сталин к концу своей жизни стал зловещим олицетворением не только возникшего строя, которому была посвящена вся его жизнь, но и символом образа мышления и действий. Самое парадоксальное заключается в том, что люди, страна верили всему тому, что внушалось им большевистскими властями. Люди терпели огромные лишения, переносили невиданные страдания, мирились с чудовищными жертвами во имя эфемерного будущего. Они верили в него… Во всяком случае, очень, очень многие.
Однодумство, господство одной политической силы, система обязательных идеологических мифов исподволь формировали элементарных людей. Генезис сталинизма, как материализация ленинских идей, находится не только в особенностях российской истории, специфике марксизма на отечественной почве, традициях царизма, народничества, поклонении якобинству, но и в огромной мере заключается в феномене идеологической веры. Россия всегда была страной веры. Советская Россия – тем более, но веры антихристианской. Сталин стал идеальным выразителем устремлений идеологической веры ленинской системы. К чему это привело?
Прежде всего к абсолютизации и догматизации ленинизма. Теоретическая социал-демократия еще Лениным была переосмыслена исключительно через призму классовой борьбы и диктатуры пролетариата. Сталин воспринял это в полной, максимальной мере.
Далее, российский традиционный радикализм нашел последовательных исполнителей в лице большевиков сталинского типа. Во имя "торжества" идеи считалось допустимым, оправданным приносить в жертву все: историю, культуру, жизнь множества людей.
Наконец, борьба за "чистоту" ленинского учения привела к абсолютной безальтернативности развития. Даже сам термин "социальная эволюция" воспринимался большевиками как социальная ересь. Революционные решения в направлении одного-единственного вектора, указанного Лениным, сделали сталинизм исторически обреченным. Почему?
Сталинизм, родившийся как теория и практика исполнения "ленинских заветов", с самого начала обрек себя на закостенелость догматизма.
Сталинизм, делавший ставку на симбиоз партийного и государственного аппарата, постепенно "переплавил" легионы "революционеров" в огромную армию бюрократии.
Сталинизм, делавший ставку на революционное историческое опережение естественного хода вещей, привел страну в конечном счете к реальному историческому отставанию.
Но вера, как интеллектуальное чувство, в результате тотальной демагогии, подспудного страха, давления, родившейся политической псевдокультуры превратилась в иррациональное качество миллионов людей. Они верили партии. Верили ленинизму. Верили Сталину… И он знал об этом. Широко и цинично этим пользовался, еще больше укрепляя эту веру.
…Большой театр 11 декабря 1937 года. Здесь состоялась встреча Сталина с его избирателями. Зал и все ярусы великого храма искусства переполнены. Никто тогда не знал, что каждый десятый "избиратель" на встрече сотрудник (тайный или явный) ведомства Ежова. Приведу несколько фрагментов из ткани того события, описанного большевистской печатью.
"…Появление на трибуне товарища Сталина встречается избирателями бурей оваций, которая длится в течение нескольких минут. Весь зал Большого театра стоя приветствует товарища Сталина…" Возгласы уже традиционные. Послушав вдоволь проявления идолопоклонства, Сталин переходит к умелому "массажу" сознания сидящих перед ним людей.
"…Товарищи, признаться, я не имел намерения выступать. Но наш уважаемый Никита Сергеевич (Хрущев. – Д.В.), можно сказать, силком притащил меня сюда, на собрание: скажи, говорит, хорошую речь…
Конечно, можно было бы сказать эдакую легкую речь обо всем и ни о чем (легкий смех)… Говорят, что мастера по таким речам имеются не только там, в капиталистических странах, но и у нас, в советской стране (смех, аплодисменты)… И все же, коль скоро я вышел на трибуну, конечно, приходится так или иначе сказать хотя бы кое-что (шумные аплодисменты)…"
Степень доверия к этому невысокому, с рябоватым лицом и отдающими желтизной зрачками человеку столь велика, что одно игривое его желание создать атмосферу благожелательности и преклонения перед вождем тут же встречает горячий и искренний ответный отклик у людей.
"…Меня выставили кандидатом в депутаты, и избирательная комиссия Сталинского округа советской столицы зарегистрировала меня как кандидата в депутаты… Что же, у нас, у большевиков, не принято отказываться от ответственности. Я ее принимаю с охотой (бурные, продолжительные аплодисменты). Со своей стороны я хотел бы заверить вас, товарищи, что вы можете смело положиться на товарища Сталина (бурная, долго не смолкающая овация…)".
Почти половину времени, что выступал Сталин, зал сотрясали аплодисменты, овации. Люди общались с земным богом. Любимец "масс" говорил банальные большевистские вещи, но их и хотели услышать избиратели. Никто и не замечал "шероховатости" речи вождя: "выставили кандидатом", ответственность "принимаю с охотой". Перед ними стоял "великий вождь" в своей простоте, доступности, ясности. Элементарное, примитивное сознание принимало все, что говорил генсек, без малейших сомнений, на веру. Безоговорочную веру. Люди, сидящие в зале, уже стали одномерными.
"…Никогда в мире еще не бывало таких действительно свободных и действительно демократических выборов, никогда! История не знает другого такого примера (аплодисменты)… наши выборы являются единственными действительно свободными и действительно демократическими во всем мире (шумные аплодисменты)".
Менее чем за неделю до своей "исторической" речи он прочтет одно из бесчисленных донесений НКВД, на этот раз от заместителя наркома внутренних дел Фриновского о подозрениях в троцкистских взглядах председателя Калмыцкого ЦИК Хомутинникова, тоже кандидата в депутаты Верховного Совета СССР. Своим страшным карандашом наискось доклада легли сталинские строки:
"Т. Фриновскому. Если Хомутинников является кандидатом в Верховный Совет, его не стоит сейчас арестовывать (с ним можно расправиться после выборов). Если же не кандидат – арестовать через две недели. 6.12.37". Впрочем, подручный палача Фриновский скоро будет и сам расстрелян.
Вождь, держащий речь в округе, носящем его имя, прекрасно знает, что все кандидаты в депутаты назначены сверху по должностям; список будущих "слуг народа" предварительно утвержден им самим. Но нужен политический спектакль, чтобы до конца убедить людей, что "в мире еще не бывало таких действительно свободных и действительно демократических выборов. Никогда!". Выборы без абсолютно какого-либо выбора будут восприниматься оболваненными за два десятилетия людьми как действительно "самые демократические".
Вера без истины действительно становилась иррациональной. Люди становились ее пленниками, превращались в бесформенную "массу".
Несостоявшийся священник, не проработавший в обычном смысле слова до октябрьского переворота ни одного дня в своей жизни, но поверивший Ленину и обладавший дьявольской хитростью и коварством, этот человек управлял великой страной.
Но вернемся еще раз к той, далекой уже теперь, речи Сталина в декабре страшного 1937 года. Позабавив слушателей, расположив их еще больше к себе, "доказав", что они живут "в самой демократической стране", Сталин дал им пару советов. Вот этот наказ и был главным в его выступлении.
"…Избиратели, народ должны требовать от своих депутатов, чтобы… они были такими же ясными и определенными деятелями, как Ленин (аплодисменты), чтобы они были такими же бесстрашными в бою и беспощадными к врагам народа, каким был Ленин (аплодисменты), чтобы они были свободны от всякой паники… как был свободен Ленин (аплодисменты), чтобы они были так же мудры и неторопливы при решении сложных вопросов, где нужна всесторонняя ориентация и всесторонний учет всех плюсов и минусов, каким был Ленин (аплодисменты), чтобы они были так же правдивы и честны, каким был Ленин (аплодисменты), чтобы они так же любили свой народ, как любил его Ленин (аплодисменты)".
Сталин звал избирателей, влюбленно смотревших на него, к Ленину. А точнее, к себе, Сталину. Ведь в фойе театра висел лозунг, написанный метровыми буквами: "Сталин – это Ленин сегодня". Не случайно в зале во время бесчисленных аплодисментов и оваций неоднократно раздавался хорошо поставленным голосом выкрик:
– А мы все за товарищем Сталиным!
Исторический соблазн миллионов людей, инициированный большевиками, в кратчайшие сроки осуществить вековую мечту человечества о справедливости, равенстве и братстве, привел к утрате многого из того, к чему они успели едва прикоснуться после февраля 1917 года. Такими людьми управлять было легко, что блестяще и продемонстрировал второй вождь во время своего выступления в Большом театре 11 декабря 1937 года. Народ уже давно был отчужденным от власти и свободы.
С ленинских времен началась эпоха потрясающих исторических парадоксов: огромная, искренняя тяга простых людей к новой жизни все больше сопрягалась с жесткой социальной регламентацией всего бытия; провозглашенные высокие цели – с беспощадностью средств их достижения; выискивание все новых и новых внешних и внутренних врагов – с готовностью идти на бесконечные жертвы.
Сталин ничего нового в ленинизме не "выдумал". Он конкретизировал и материализовал своего первого учителя. Написав еще до перестройки двухтомник "Сталин", я глубоко заблуждался, как и большинство моих соотечественников, полагавших, что все наши беды от забвения Ленина. Мол, деспот Сталин "исказил Ленина". В этом все дело… Так думали мы долго.
М.С. Горбачев, коммунист-реформатор, начиная и ведя перестройку, многократно говорил: "Когда опять читаешь Ильича, а его нельзя не читать… приходишь к выводу, что ведь надо от него идти и к нему".
В начале 80-х годов я решился написать книгу о Сталине. Все отговаривали меня от этого занятия, кроме жены. Когда я обратился к секретарю ЦК КПСС М.В. Зимянину помочь получить возможность ознакомиться с архивами сталинского фонда, он, помолчав, назидательно сказал мне:
– Не под силу это одному человеку. Придет время, ЦК сам решит, какой институт писать будет. Затея твоя ненужная…
Книгу я в конце 1983 года все же закончил. Но о Ленине и Октябрьской революции написал в традиционном ключе. Но даже в таком виде она не увидела света до 1988 года.
Думаю, не все устарело в той книге, но для меня она свидетельство нашего постепенного прозрения, освобождения от большевистских химер, в плену которых мы так долго находились.
Маршал Д.Т. Язов, человек с хорошей военной биографией, прочитав книгу, сказал мне:
– Бьешь не только по Сталину, но и по системе, созданной Лениным. Согласиться с этим не могу…
Хотя в действительности тогда я еще был "ленинцем". Но освобождение в конце концов от ленинских догм считаю главным достижением собственной жизни…
То было наше общее, глубокое заблуждение, существовавшее семь десятилетий. Ведь Ленин – духовный отец Сталина. Сталинизм – разновидность, конкретизация и материализация ленинизма. Мы обманывались. Но мы этого сами хотели.
Жить проще, казалось, когда за тебя решают все: кого любить и кого ненавидеть, что читать и что говорить, что знать и о чем не ведать. Мы все повинны в чудовищном ослеплении. Но справедливости ради скажем: в общественном сознании, замусоренном ленинизмом и сталинизмом, всегда существовали крохотные оазисы свободомыслия, достоинства, исторической проницательности. Порой это выражалось самым необычным образом. Например, в политических анекдотах, своеобразном советском явлении, оглашение которых даже в узком кругу было чрезвычайно опасным. Так, еще в 30-е годы, пишет Д. Штурман, среди интеллигенции гулял такой анекдот:
"…Октябрьская праздничная демонстрация. Пенсионер Рабинович вышел с плакатом "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство". К нему тут же ринулись чекист с парторгом: "Ты что, с ума сошел? Старик, какое детство? Когда ты был ребенком, товарищ Сталин еще не родился!"
– Вот за это ему и спасибо!"
Мы не должны забывать тех, кто не принял октябрьский переворот 1917 года, кто возвысил против него свой голос. Даже такой хрупкий, поэтический, как у Зинаиды Гиппиус, но оказавшийся исторически более верным, чем у многих. Спустя год после трагедии переворота она так выразила к нему свое отношение:
Напрасно все: душа ослепла.
Мы преданы червю и тле,
И не осталось даже пепла
От "Русской правды" на земле.
Подобный слабый протест, как выражение исторического неприятия тотальной диктатуры, не повлиял, конечно, на семидесятилетнее господство системы, основанной Лениным и построенной Сталиным, но подтвердил истину: у совести всегда есть шанс.
У Греха есть вечный союзник – Оправдание. Но можно ли его найти у строителя ГУЛАГа? В тех овациях политического ослепления, которые шли рядом с первым ленинцем? В "великих стройках коммунизма"? Атомной бомбе?
Тот, кто и сегодня приемлет подобные аргументы Оправдания, забывает о миллионных, многомиллионных жертвах, у которых отобрали жизнь.