(Замечу, что он умилялся дружбе Мёртона с Суд-зуки. Объяснять или не надо, что противоречия здесь нет?)
*.*.*
Однажды мы приехали к патеру с моим крестником Лёней. Тот думал, не перейти ли ему в католичество. Патер очень удивился и стал восклицать, имея в виду православие:
–Сокровище Иоанново! Сокровище Иоанново!
Мы несколько смутились, хотя вообще-то – зря.
*.*.*
Летом 1972 года три человека, живущих у отца Станислава, пошли за покупками в Крекенаву. Путь -километров десять, жара. Советские пельмени в утлой коробке превратились в картонно-тестяную массу. Посмотрев на нее перед тем, как войти в домик, гостья А сказала:
–Вот ты (ее муж, гость В) бросил бы мне этот комок в физиономию, а потом просил бы прощенья.
Вы (гостья С, их друг) съели бы его, заверяя, что очень любите бумагу. И то, и то омерзительно. Посмотрим, что сделает патер.
Увидев комок, Станислав радостно воскликнул:
–Так будем разлеплять!
Снова у Станислава
1
Одна женщина ехала к патеру и еще в Вильнюсе позвонила домой, в Москву. Случилось так, что она подключилась к разговору, сводившемуся к тому, что
старый преподаватель (ее отец) объяснял студентке, в каком случае она получит то ли зачет, то ли пятерку. Женщина повесила трубку и плакала до Па-бяржяй включительно. Приехала, сказала все патеру, заливаясь слезами.
–Ну, что ж… – задумчиво ответил патер. – Еще немножко, потом он будет болеть, потом – очень каяться, а Бог-то ждет, у Него терпения много.
Так все и вышло.
2
Патер стряпает Великим постом, растворяет в воде "суп с наполнителями" (вспомните бледный бумажный пакетик!). Молодой священник, подозревая, что "наполнители" – скоромные, жарит картошку фри. Патер причитает: "Гордыня воздержных, ах, гордыня воздержных! Чем Бог от нее спасает? Грехом или горем. Но ведь жалко, они такие неприятные!"
Даже патер не догадался, какой ход сделает Бог. Молодой священник полюбил свою прихожанку и, промучившись года три, сложил сан. Теперь у них двое детей, Екатерина и Василий.
Мало того: точно тогда, когда он уходил, Иоанн Павел II печально приветствовал тех, кто не выдержал целибата.
3
Цвета у патера – кенозис и слава. Особый, литовский оттенок, от льна до серого дерева – и сверкающая медь кастрюль, из которых он кует "солнышки".
А "вербы", то есть палочки с легкими сухими цветами, и сами по себе – чистейший кенозис. Мы с тайными священниками той поры называли такие оттенки "кешеватыми", по имени Кеши, моего серого кота.
Великая загадка
Зимой 1977 года, в канун Прощеного воскресенья, скончалась моя бабушка Мария Петровна. Я была у друзей, на Масленице. Мама позвонила туда и попросила немедленно приехать, потому что бабушка спит и никак не просыпается. Было бабушке 95 лет. Четыре года она лежала, все больше слабела и болела иногда воспалением легких. К ней часто ходили священники.
Я приехала. Пока меня не было, случилась странная вещь: зашел один человек, чтобы посмотреть телевизор, который стоял у бабушки. Мама совсем растерялась, а он спокойно заметил, что Марье Петровне теперь не помешает. Но все же ушел.
Меня мама попросила ночевать у бабушки хотя бы сорок дней. Утром я съездила за котом (дети в это время были в Литве), и стали мы с ним обитателями особой, отделенной, как остров, комнаты. Туда почти не заходили. Я разбирала шкафик, где, среди прочего, нашла стихи Бунина с его надписью. Бабушку похоронили. Мама пошла на отпевание, а на девятый день созвала крещеных(!) подруг и не пустила к столу бедного папу.
Я спала на раскладушке, прямо под иконами. Лампадку, в отличие от бабушки, не зажигала – и слава Богу, поскольку однажды ночью Кеша взлетел к киоту, и тот упал вниз. Посыпалось стекло, попадали иконы. На другой день мама забрала себе св. Серафима, который когда-то висел над ее кроваткой.
Поведением она напоминала не себя, а бабушку. Очень тихая, и всякие странности – Серафим, отпеванье, подруги. На сороковой день она их опять позвала. Мы, естественно, что-то с ней готовили, и я уронила маленький стаканчик. Мама закричала на меня в прежнем духе, словно кто-то ее отпустил.
Ну, что это? Чем гадать, точно знать или слишком удивляться, расскажу о том, что случилось лет за пять до этого. В Литве, у отца Станислава, зашел спор о нашей посмертной участи. Он топил печку и как раз нес на совке головешку. Когда его попросили что-то сказать, он развел руками, вместе с совком и головешкой, и отрешенно произнес: "Великая загадка, ага!" Хорошо его зная, спешу заверить, что он имел в виду не "адский огонь да адский огонь", как сказано у Вудхауза.
Олег Сергеевич
Мало кто помнит, что в 1950-х годах московские литовцы дружили со своими сверстниками, которых нелегко определить. Реэмигранты? Коля Каретников
им не был. Снобы? Ими тоже были не все. "Золотая молодежь"? К ней скорее относились молодые карьеристы, пьющие коктейли и пляшущие рок-н-ролл.
Точнее всего сказать, что литовцы и эти москвичи не были советскими. Еще одна общая черта (одеты по-европейски) – сомнительней; так одевалась и "золотая молодежь". Словом, дружили, и все. Замечу, что Томас Венцлова с его мечтательностью, мешковатостью и склонностью к науке знал этих московских людей, но подружился с другими – с Муравьевыми, с Сергеевыми.
Здесь и сейчас мне важно, что самым большим другом моего мужа, литовца, был Олег Прокофьев. Реэмигрант и все прочее, он выгодно отличался скромностью и мягкостью. Поэтому и я подружилась с ним. Когда мы уехали в Литву, он часто приезжал. Точно в то же время – конец 1962-го – он познакомился с молодой англичанкой, изучавшей русский авангард. Камилла была внучкой Лоренса Биньона, выросшей в Британском музее, – и ее дед, и ее отец, Бэзил Грэй, там и жили. То ли от матери, Николетт, то ли еще почему-то Камилла была строгой католичкой. Они с Олегом решили пожениться, но удалось это сделать только через семь лет. Еще через год Камилла родила дочь, а через два, ожидая второго ребенка, скончалась от краснухи, очень опасной для беременных.
Приехала миссис Грэй, Олег уехал с ней и с дочерью, вроде бы – похоронить Камиллу в Англии, а на самом деле там остался. Замечу, что еще до свадьбы он стал в Литве католиком и принял имя Иоанн, в честь св. Хуана де ла Круса, чей праздник (14 декабря) совпал с его днем рождения. Путаю я или Камилла умерла в тот же день?
Прожив какое-то время в Лондоне отчасти – на бесперебойных гонорарах отца, отчасти – преподавая историю живописи, Олег женился на своей ученице Франсис. (У нас пишут "Фрэнсис", но что поделаешь, я это имя много раз слышала.) У них родилось пятеро детей, один умер, один – немного отсталый. Живых зовут Гэбриел, Руперт, Корделия и Беатрис (Кордилия и Битрис). У них домик в пригороде Льюишем, садик, два кота, на наш взгляд -огромных.
Когда стали пускать в Россию, Олег немедленно приехал. В Москве, общаясь с музыкальным музеем (если это так называется), он останавливался у нас. Очень приятно было то, что Москва без советской власти его восхищала, а не возмущала чем бы то ни было.
Приехал он и в конце 1997 года, когда моя мама давно лежала без сознания. Они с ней были в очень хороших отношениях. Увидев, как Мария, моя дочь, поднимает свою невесомую бабушку, моет, кормит, Олег совершенно сокрушился духом и пригласил Марию, когда она сможет, к себе, в Лондон. Мама скончалась недели через две после его отъезда, на Рождество.
Летом Мария поехала в Англию. Они с Олегом гуляли по Лондону, он отвез ее в Оксфорд, наверное -еще куда-нибудь; и, как позже выяснилось, написал своему сыну, что давно не был так счастлив.
Не успела уехать Мария, явилась я на 100-летие со смерти Льюиса. Пока заседания были в Лондоне, я жила у Олега и Франсис. Потом мы переместились в Оксфорд, а они – на какой-то из островов "канала", то есть Ла-Манша.
Когда я вернулась в Лондон, у Олега никто не отвечал, но это было естественно. Я в Льюишем не поехала, а пожила неделю у приятельницы. Потом улетела в Россию и уже тут узнала, что Олег умер. Он купался, вышел на берег – и все.
Поскольку завершить этот очерк невозможно, скажу, что написала тогда некролог для "Русской мысли". Франсис его передал отец Сергий Гаккель, а только что скончался и он.
Памяти Олега Прокофьева
…перед тем, как двигаться дальше, мы посидим. Собственно говоря, это и есть жизнь -перед тем, как умереть, мы посидим.
О. Прокофьев
20 августа 1998 года скоропостижно скончался Олег Сергеевич Прокофьев.
Все-таки жизнь больше всего похожа на детскую книжку. 5-го и 6-го августа, два вечера, мы сидели с Олегом в его садике под Лондоном. Олег был такой же приветливый и уютный, как всегда. Любовался цветами, беседовал о Честертоне и о детях Стравинского, восхищался своими кошками. Через день он уехал отдыхать на остров к жене и детям. А через две недели – внезапно умер, лежа на берегу и глядя на море.
Прожил он в Англии двадцать шесть лет и несколько месяцев. Там считали, пообщавшись с ним, что редкая незлобивость и полное отсутствие суетности – русские черты. Очень может быть, хотя мама его, Лина Ивановна (Каролина Хуановна), была наполовину испанкой. Но уж советских свойств, так всех нас измучивших, в нем вообще не было. Конечно, он прожил лет до десяти за границей, но юность, когда Лина Ивановна была в лагере, и молодость, до сорока трех, он провел в советской стране. Иногда кажется, что не может быть человека, сохранившего здесь душевный мир: святые у нас есть, гении есть, а нормальных людей нет. Так это или не так, Олег был удивительно здоровым, мирным и нормальным.
Он был поэт и художник. Он ваял скульптуры, писал картины и стихи не ради славы и не для денег – деньги давало наследство отца, от любой суеты Олег мгновенно терялся. Дом, садик, семья, две большие кошки очень ему подходили. Жил он тихо, радовался мелочам. Сегодня я взяла книгу его стихов, где в интервью он совсем без горечи отвечает на вопрос: "Боитесь ли вы смерти?" – "Да, конечно. Я написал больше стихов о смерти, чем о любви. В1987 годуя даже собрал тридцать восемь штук под заглавием "И я смертен"… Смерть, как и жизнь, -тайна… Что тут делать поэту? По мере сил приблизиться к ней, примириться с нею…"
Вот его стихи, сравнительно старые:
слова мои,звери
домашние,
не бросайте меня,
безрассветного,
помогите крест донести.
Символ христианства
Правда есть не только выше, но и на земле. Еще лучше то, что здесь с ней встретилась милость. "Эхо Москвы" сообщило, что в Литве подняли шум из-за "плохого содержания рыбы". Да, правы мы были с Томасом Венцловой в январе 1991-го: Литва – сердце мира. Если хотите, опровергните.
Сколько я билась за эту рыбу! В середине 1970-х мы с моей крестницей Санчей (сейчас она в монастыре под Сан-Франциско, в Санта-Розе) увидели на тогдашней улице Горького, что живая рыба лежит прямо на прилавке. Мало того, в очереди стоят женщины с детьми, и те ухом не ведут. Мы воззвали к начальству, поскольку продавец просто рявкнул. Начальство отвернулось. У Санчи были знакомые в "Вечерней Москве", мы написали туда, письмо не поместили, но поместили ответ, что нам померещилось, а коллектив лелеет рыбу как родную.
Немного позже я снова увидела, как выразилось "Эхо", измученную рыбу. На сей раз продавец успокоил меня: она "от этого" не портится. Дети стояли и здесь, но поводя ухом. Точнее сказать, они капризно сердились: чего там нас задерживают? Матери цыкали на них или, кто поласковей, на нас.
И вот, земля Девы Марии оправдывает свое именование. Чем-чем, а милосердием дети ее не отличались, это вроде бы по нашей части. Вероятно, нельзя так долго отказываться от главного своего достояния. Известно, что еврей, не служащий Богу, становится обычным восточным плутом, "знающим лукавство". Наверное, русский, отказавшийся от милости и тихости, тоже очень плох. А вот у литовца, как заметила моя дочь Мария, черта, роднящая с Христом, – "плотниковость". Изменяя ей, он становится особенно неприятным – сравните нашего пьяницу с напившимся и сравнительно высоко-лобым посетителем "Неринги". Однако речь не об этом. По мере общего очищения Литва нашла в себе неожиданную жалость. Жаль, что летом 1941-го ее не было не только к рыбам, но и к соплеменникам Христа. Но вот, все можно искупить, и в самой умилительной, детской форме. Пишу "детской", а сама рассказала немного выше, как равнодушны и себялюбивы непроснувшиеся дети. Но это -другая проблема или, как сказал бы Габриель Марсель, другая тайна.
Stebuklas
За Польшею, а значит – за Литвой…
Когда я переводила "Centessimus annus" и теперь, когда перечитываю, я не могла и не могу спокойно отнестись к скупым и суховатым строкам о первой половине 1980-х. Вот – тоже "сама жизнь", писать о ней можно и почти протокольным языком, даже как-то целомудренней.
Шел март 1982 года. В Польше уже ввели военное положение. Теперь многие считают, что выбрали меньшее из зол. Очень может быть. В сентябре 2001-го Адам Михник запросто повел к Ярузельско-му одного московского математика, приехавшего на чествование Томаса Венцловы. Да, может быть; но тогда мы немыслимо страдали.
Часто я уезжала к Петру и Павлу, где присмотрела картину в дальнем углу: Дева Мария на черном фоне, а по обе стороны падают сломанные стрелы Божьего гнева. Сколько я проводила там времени, не знаю, да и не стоит об этом говорить. Однажды, приехав оттуда, я застала у нас молодого художника, который вместе с моей дочерью выдувал мыльные пузыри, очень красивые, разноцветные. Сам он был кроткий, диковатый, а мечтал – о том, чтобы на одной из плиток площади написать слово stebuklas – чудо.
Через несколько лет он это сделал, такая плитка там лежит. Еще через несколько лет Литва стала свободной и у моих детей, полулитовцев, теперь официально две страны, причем в одной из них есть хутор. Осенью 1991 года в Литву приехал Папа. А недавно, в 2003 году, мы получили письмо с вырезкой из газеты:
"В своей публичной речи… Джордж Буш почти дословно сказал: "Об этой борьбе ‹прибалтов – за свободу› напоминает стоящий на кафедральной площади камень, на котором написано лишь одно слово – чудо. И правда, новая история Балтийских стран и есть чудо. Вы обрели свободу ‹…› и чудо продолжается"".
Камень, вообще-то, лежит, и положен он самым тихим из литовцев, который скорее пребывал в сказке, чем боролся. Хотя что называть борьбой?
Насчет Буша сейчас мне скажут: "Вы в себе? Это после Ирака!.." Или даже без Ирака: "западная мерзкая культура". Видит Бог, я молила-просила, чтобы никого не убили на вавилонской земле, и теперь удивляюсь; но очень уж все прошло странно, вроде притчи. Гедонистическая культура или, точнее, образ жизни меня несказанно огорчает, но, хотя опасно предпочитать Харибду Сцилле, тоталитаризм -хуже. Однако не об этом речь. Смешно возмущаться Бушем и ему подобными, они все похожи, но это -люди, common men, а мы пережили монстров, прости их Господи!
Главное – не это, а угол в темном храме, сломанные стрелы и плитка перед кафедральным собором.
Энеида
Самое прекрасное место в Вильнюсе -университетская библиотека. Конечно, и все остальное прекрасно, а такие библиотеки можно найти в Англии, но
что написала, то и написала. Лестнички, своды, бюст Лелевеля – в общем, сами понимаете (или нет). Я редко ходила туда, книги мне давали священники, потому и посчастливилось в 1960-е годы пройти худо-бедно что-то вроде католического университета; но сейчас речь о другом.
С 1980 по 1984 (до 31 мая) годы я снова жила в Литве. В письмах к Томасу Венцлове, за непроходимую стену, сравнивала ее с Китежем и с Лапутой. Действительно, тайная жизнь маленькой захваченной страны, которая, как и многие страны, называет себя землей Девы Марии, была похожа и на затонувший рай, и на неприятный летающий остров.
Мне позвонил Сергей Сергеевич Аверинцев, чтобы сказать: "Нааташа, прочитайте, пожалуйста, статью про Вергилия". Статью написал Михаил Леонович Гаспаров; кажется, она была предисловием. Потому я и пошла в библиотеку.
Я читала: "…Он был человеком… поколения, которое отстрадало в римском аду еще одним сроком больше и теперь видело – или внушало себе, что видит, – проблеск спасения". "Этому тихому и замкнутому меланхолику ‹…› пришлось пережить, ни много ни мало, конец света"; "и если Рим все же не погиб, то лишь потому, что явился человек, поставивший общее благо выше личного и судьбу Рима выше собственной корысти"; "…Для Вергилия это примирение, прославленное IV эклогой, было первым случаем без боязни взглянуть в будущее… и, взглянув, он уже не отводил от него глаз".
Римом был мир, повисший тогда над бездной, а в нынешнем Риме Иоанн Павел II молился обо всех, особенно – о нас, пленниках Левиафана. Немного позже он посвятил Россию сердцу Божьей Матери.
Теперь этого не помнят. Удастся ли напомнить, чтобы люди хоть за что-то благодарили?
А насчет Энея – что же он провидел, что сделал? Рим был справедливо назван Вавилонской блудницей. Однако именно он создал ту Pax Romana, где смогло распространиться христианство. Блаженной весной 2005 года он действительно светился, мы видели это и сами, и на экране телевизора.
СОЛНЦЕ И СВЕТИЛА
Четверть века
С отцом Александром мы познакомились летом 1965 года (месяца не помню). Меня привез к нему Михаил Агурскии, тогда называвшийся Меликом. Жила я в Литве, в Москву только приезжала, и те, к кому я не успевала зайти, большей частью – немолодые вельможные дамы, неизменно обижались. Насколько они ожили, когда смогли сказать: "На отца Александра у вас хватает времени!"
Он мне рассказывал об их обидах. Как-то мы поджидали на станции идущие в разные стороны поезда, и произошел разговор, очень точно показывающий отца Александра. Между прочим, смеясь по другому поводу, он сказал, что NN и ее дочь ругательски меня ругают. Я завела: "О Господи, сколько я старалась!..", а он серьезно спросил: "Зачем вы старались? Чтобы им нравиться? Надеюсь, для того, чтобы их подбадривать. Это вышло, они подбодрились, а вы им вообще противопоказаны".