В трудные минуты послевоенных лет брат, как и в детстве, не оставлял меня. Его образ вставал передо мной, и я говорил себе: "Не опускай руки! Ты живешь и за него!"
Много лет ждала Леву, не зная, что он погиб, Галина Сергеевна Градовцева, его однокашница по институту.
В ответ на мое письмо , в котором я сообщил о гибели Левы и просил написать, что она помнит о нем, Галина Сергеевна писала:
"…Не могу передать, как потрясло меня Ваше письмо. Оно всколыхнуло все пережитое, хотя и прошло тридцать лет. Вспомнишь, так и сейчас сердце болит, трудно писать… Десять лет я не выходила замуж, ждала возвращения Левы с войны…
Каким я помню Левушку? Он был умный, скромный, честный, добрый, тактичный, застенчивый, как девушка, заботливый, как самый близкий. Всегда рядом, но не на виду. Мы, студенты курса, очень его любили. Очень стеснялся своего роста…
…Перед уходом на фронт принес мне карточку (вдвоем с папой), сказал:
– Это мой отец, я как-то не успел тебя с ним познакомить…
В последнем треугольнике написал о тех ужасах, которые увидел после отступления немцев. Жаловался, что ему мешают длинные ноги, тяжело сидеть в танке. Письмо было полно решимости мстить немцам. Запомнились его слова: "Жиманем, так жиманем, в последний раз"! Больше от него писем не получала. Ответа на мой запрос в часть не прислали…
…Очень захотелось побывать на могиле Левы, буду растить махровую сирень. Он так любил сирень!"
В братской могиле, где похоронен Лева, спят вечным сном 1273 верных сына Родины.
…На стене моей комнаты – отчеканенный на меди портрет дорогого Левы. Он смотрит на меня все таким же двадцатидвухлетним, каким был в 1941 году, до войны, унесшей десятки миллионов жизней. И я невольно, в который раз, думаю: человечество не должно допустить новой мировой войны, нельзя превратить Землю в общую братскую могилу!
Командировка на войне
Апрельский ветер и солнце сделали свое дело. Снег начал быстро таять. Сменявшие нас разведчики пришли к нам в мокрой одежде, с посиневшими губами. Речка, которую мы переходили по льду, а потом по шаткому мостику, разлилась и снесла мостик. Пришлось раздеваться и переходить ее вброд.
Я хорошо знал местность от НП до огневых позиций. Огневые были недалеко от этой же речки, только располагались ниже по течению. И там тоже был мост – хороший, только что построенный, я недавно проходил по нему. За ним начинался прочный бревенчатый настил, который тянулся по болоту километра два, а затем уходил в лес. С нашего НП можно было попасть на огневые позиции как по левому, так и по правому берегу, через настил и новый мост. Но так мы никогда не ходили.
Наступал вечер. Раздумывать было некогда. Судя по карте, в район болота, где находился настил, вела лесная дорога, начинавшаяся невдалеке от нашего НП.
– Собирайтесь! Проведу так, что пяток не замочите! – сказал я бойцам своей смены.
Но, увы, примерно на четвертом километре мы уже шли по сплошной воде, покрывшей дорогу.
Вот и болото с настилом. Уже легче! Но что с ним? Он всплыл, и идти по нему совершенно невозможно. Вода доходила до колен, а местами – до пояса. На всякий случай достали из карманов гимнастерок документы и спрятали в шапки: все-таки надежнее.
Впереди слышались шум и дикая ругань. Видать, кто-то кроме нас тоже бедствовал в болоте. Приготовили оружие. Тело уже не чувствовало холода. Когда подошли ближе, поняли, что это бедствует наша пехота. Солдаты орали на лошадей. Из воды торчали конец ствола и верхняя часть щита полкового орудия.
Мост уцелел, хотя и был целиком под водой. Мы перебрались, ориентируясь на торчавшие из воды вехи, и побежали к блиндажам на огневой позиции. На следующий день особых разговоров о нашем ночном "путешествии" не было, а сам я помалкивал. Да и о чем говорить, если даже насморка никто не схватил.
Замполит дивизиона капитан Коваленко, увидев меня, завел в свой блиндаж, взял лежавшее на столе письмо и сказал:
– Племянница пишет. Просит познакомить с молодым героем. Ты, брат, самая подходящая кандидатура. Адрес на конверте. Бери его и пиши.
Так и втянул меня Павел Васильевич в переписку. Тем временем из Иванова от Лелиной подруги Лизы Мышкиной тоже пришло письмо – большое и очень теплое, она предлагала переписываться.
Пришло письмо и от отца. Я так ждал его…
"…Сейчас мы переписываемся с Константином Ивановичем Сладковым, единственным оставшимся в живых из Левиного экипажа. Он сообщил, что Лева похоронен с честью – на могиле памятник. Положен в тужурке, диагоналевых брюках и сапогах. Орден снят…
О нас не беспокойся! Сколько можно, мы не теряем все же мужества и крепимся в единственной надежде увидеть тебя…"
Когда дочитывал письмо, вызвали в штаб полка. Вручили командировку на четыре дня с заданием: объехать прилегающие села и установить их состояние. Вместе с одним бойцом ездили от одной сожженной деревни к следующей. Жители ютились в шалашах и землянках, в лесу, голодные, без теплой одежды; не всегда удавалось их и найти. От одного услышали страшный рассказ, как немцы без всякой причины подожгли деревню, а крестьян всех расстреляли, включая женщин и детей. Случайно удалось спастись только нашим рассказчикам – старику и старухе. Paно утром старик ушел в лес за вязанкой сучьев, захватив топор и длинную веревку. Услышав выстрелы и увидев пылающие дома, убежал в глубь леса и вернулся только к вечеру. Деревня безмолвно догорала. Только временами из колодца слышались слабые стоны. Сколько ни кричал дед в темный сруб, ответа не было – только леденящий душу стон. Тогда, обвязав сруб веревкой, он стал спускаться в колодец, но через несколько метров наткнулся на препятствие и с ужасом понял, что стоит на телах односельчан. Сверху лежала женщина, еще живая. Он обвязал ее концом веревки и еле вылез из колодца. Когда поднял женщину наверх и всмотрелся в нее, упал без сознания: это была его жена…
Бесхитростный рассказ старика дополнялся жалким видом убогой землянки. Старуха лежала на чем-то вроде старого матраца у дальней стенки и тихо плакала.
…Партизанские отряды в эти места не заходили, фашисты подняли руку на ни в чем не повинных людей, зверски расправившись с ними только за то, что они – советские!
Когда мы уходили, старуха, продолжая всхлипывать, сказала:
– Два сыночка у меня воюют… Не знаю, живы ли… Сохрани всех вас, господи!
Огромная чужая боль, увиденная в эти дни, отвлекала от своей. Так и не нашли мы ни одной целой деревни в районе примерно пятьдесят на пятьдесят километров!
Карательные отряды фашистских войск в яростной и безуспешной борьбе с партизанами сжигали села. Люди уходили в леса, в глубь пинских болот, где жили в так называемых "куренях"-шалашах, или землянках. Скученность, полное отсутствие элементарных санитарных условий привели к катастрофическому развитию вшивости. Ю.П. Померанцев , врач-эпидемиолог 61-й армии, в которую входила наша дивизия, вспоминая о том времени, пишет:
"На одежде одного больного старика, которого мы нашли в подвале разрушенного дома, ползало неизмеримое количество вшей. На участке размером с пятачок мы насчитали более 25 насекомых! А там, где вши, – жди сыпной тиф. Так и произошло. Страшная эпидемия разразилась в полесских лесах. Санитарная служба 61-й армии получила задание в кратчайший срок ликвидировать эпидемию сыпного тифа среди гражданского населения Полесья и не допустить ее проникновения в войска.
Мы обосновались в деревне Слобода, что недалеко от Мозыря по дороге в сторону села Скрыгалова. Остановились здесь потому, что это была наиболее сохранившаяся деревня. В ней осталось 70 домов. Но в этих домах нами было выявлено 111 больных сыпным тифом: женщины, дети, старики. А совсем рядом проходила единственная дорога, по которой двигались войска. Естественно, что на марше надо отдохнуть, обсушиться, а в дома-то войти нельзя – вши, да и больные тифом. Вот и приняли решение закрыть деревню. Был объявлен карантин. Нам придали роту солдат для несения караульной карантинной службы. Появились шлагбаумы; дороги, ведущие в деревню, перекопали рвами. Была прекращена всякая миграция местного населения. Из всех окрестных деревень в Слободу были перевезены все больные сыпным тифом, а в деревне был организован инфекционный лазарет. Началась обработка всех жителей окрестных деревень и куреней в лесах – их мыли в передвижных банях, а вещи прожаривали в дезкамерах. Санитар, работавший в дезинфекционной камере, после работы веником сметал в кучу около 1,5 литра погибших вшей. Надо было полностью ликвидировать вшивость, и это удалось. Для лечения больных нам прислали из Москвы молодых врачей. Ко мне в отряд попала очень милая молодая врач, как звать ее, к большому сожалению, не помню. Она не убереглась и заразилась сыпным тифом. К тому же у нее оказался порок сердца. Не выжила девушка, умерла.
Для проведения необходимого комплекса противоэпидемических мероприятий необходима большая организованность и участие многих людей. Должен быть актив помощников. Где его взять? Мы решили восстановить комсомольские организации как комсомольские отряды по борьбе с эпидемией. В основном это были местные белорусские девушки, веселые, энергичные. Работа закипела.
Эпидемию мы ликвидировали довольно быстро – за полтора месяца. Наш местный молодежный актив сформировался и продолжал свою комсомольскую жизнь. Жизнь в регионе начала налаживаться. Больные все поправились и разъехались по своим деревням. Уже летом, под Пинском, когда наша 61-я армия его освободила, была проведена всеармейская врачебная конференция, где были подведены итоги борьбы с эпидемией сыпного тифа. Вручая нам правительственные награды, командующий 61-й армией генерал П.А. Белов сказал в шутку, что в эти районы Советская власть вошла с красным крестом на знамени. Вряд ли это было большим преувеличением…"
Когда вернулся из командировки, меня ждало мамино письмо.
"Милый мой сынок Борюшенъка! Крепко-крепко тебя целую и желаю тебе всего-всего хорошего! Боря, откуда ты узнал о гибели нашего Левочки? К нам это известие пришло 10 января. Памятен этот день на всю жизнь… Скоро привезут его ордена. У нас все хранится: и Левины письма, и письма его товарищей, и начальства. Боренька, сыночек, ты о нас не беспокойся… Время излечивает понемногу, а особенно бодрит надежда увидеться с тобой. Этой надеждой мы и живем… Папа здоровьем ничего, пьет йод от сердечной болезни. Целую тебя крепко-крепко, мое ненаглядное дитятко. Твоя мама."
В нескольких местах строчки письма, написанные красными чернилами, разбухли от слез. Словно стекала на них капля за каплей мамина кровь…
Вспоминая сейчас напутственные слова полесской женщины, свою маму, матерей тифозных деревень Полесья, я думаю о великом подвиге матерей в годы войны. Это был гражданский, а не военный подвиг. Матери не стреляли по фашистам. Это делали их сыновья, для которых Родина и мать были одинаково дороги. Защищая Родину, они защищали матерей. И рядом с ними, поддерживая в трудную минуту, была материнская любовь. Она была в письмах, в солдатских воспоминаниях о детстве, в бесхитростных посылках на фронт с сухарями, ватниками и варежками, в беспримерном труде матерей на заводах, в поле и дома, в стойкости и мужестве женщин, оказавшихся в оккупации. Она укрепляла руки и дух солдат. Она вместе с ними разила захватчиков!
Матерей ранило и убивало так же, как солдат, только их раны и смерти были еще более мучительными, чем солдатские: ранились и убивались их души, их материнские сердца. С каждым ранением, известием о смерти дорогого сына все больше белели материнские волосы, раньше наступала старость. И все равно надо было работать, любить оставшихся своих и чужих детей, помогать стране бить врага!
Велика и самоотверженна любовь материнского сердца! И это, как никогда, проявилось во время войны!
"Перед великим разумом я склоняю голову, перед великим сердцем – колени", – сказал Иоганн Вольфганг Гете. На тысячах братских могил стоят в немом молчании фигуры солдат, склонивших колени перед лежащими в земле погибшими товарищами, их великим подвигом. И великим подвигом их матерей!
Вперед, к границе!
Наступил май. Ушли вешние воды. Кругом все зазеленело. Заливались соловьи. Природа словно старалась замаскировать следы войны, залечить душевные раны.
Полоса обороны дивизии на Припяти растянулась, как никогда,- на 28 километров ставшего почти непроходимым болотистого берега. Командир нашего дивизиона Новиков отпросился съездить к жене в освобожденный Днепропетровск. Мартынов теперь находился в другом дивизионе. У нас появились новый командир дивизиона и новый замполит. Вместо Мартынова назначили Костю Лосева. Их почему-то поменяли местами. На должность выбывшего начальника связи дивизиона Гены Беляева прислали лейтенанта Николая Портяного. Комбат гаубичной выздоровел, и я опять оказался командиром топографического взвода.
Кругом тихо, как будто и войны нет. На огневых бойцы сделали турники и занимались гимнастикой – кто как мог.
Последние дни мы готовились к учебной стрельбе. В соседней дивизии во время такой стрельбы случилась трагедия. Там минометчик плохо установил миномет. Когда сделали выстрел, опорная плита осела, ствол изменил положение на более вертикальное, и мина вместо цели прилетела на НП, где сидели наблюдатели. Несколько человек ранило.
От нас потребовали провести стрельбу по всем правилам боевой обстановки. Две пушки установили на прямую наводку, гаубицу поставили на закрытую позицию. Я привязал местоположения орудия и наблюдательного пункта алидадой и подготовил данные для стрельбы.
Впереди находилась "немецкая передовая" – замаскированная полоса земли, ряды проволоки, за ними – траншеи и дзоты. Задача была поставлена так: стрельбой прямой наводкой проделать проход в минном поле и проволочных заграждениях, разбить дзоты; ведя огонь бризантными гранатами из гаубицы по траншеям, добиться рикошета снарядов от земли: воздушный разрыв страшнее обычного – его поражающее и психологическое воздействие очень сильное. После стрельбы пошли осматривать "результаты": развороченные дзоты, разбросанные по сторонам остатки проволочного заграждения, полуразрушенные траншеи. Удовлетворенный увиденным, начальник артиллерии дивизии отдал приказ свертываться.
Не зря артполк прошел учебные стрельбы, да и пехота времени, видно, не теряла! Немецкого плацдарма за один день не стало. Весь правый берег Припяти был свободен!
На реке стали появляться наши катера. Выскочат в район Петрикова, обстреляют вражеский берег из пулеметов и мелкокалиберных пушек – и назад. А шума каждый раз наделают, как при большом бое!
В ночь на 29 июня два стрелковых полка дивизии форсировали Припять под Петриковым, используя подручные средства – лодки, плоты, бревна. Днем раньше 1-й батальон 107-го полка форсировал реку в стороне от Петрикова и с боями продвигался к нему по левому берегу, отвлекая внимание противника. Когда мы наблюдали городок в стереотрубу, казалось, что он расположен на берегу реки. А на самом деле перед ним шла широкая полоса лугов, болот и мелких кустарников. Утром наступающих встретил сильный огонь противника. Роты залегли. Только на второй день – в ночь на 1 июля – стрелковые полки штурмом выбили оккупантов из Петрикова.
Артиллерийские батареи нашего полка переправились через Припять по быстро наведенному мосту в районе Петрикова.
В эти дни наступление развернулось по всей Белоруссии. Войска Рокоссовского рвались к Минску. Наша дивизия также входила в состав 1-го Белорусского фронта. За семь дней мы продвинулись почти на 200 километров! За это время только наш дивизион построил 28 мостов и 5 километров гати по топким болотам: припятского края!
Немцы минировали все, что могли. Большинство убитых и раненых в эти дни составляли пострадавшие от мин, которыми были буквально начинены дороги, лесные завалы и села. Саперы самоотверженно расчищали путь для войск; в меру сил помогали остальные бойцы. Когда встречалась противопехотная мина, делалось это предельно просто. Брали длинный кол и,, размахнувшись и падая на землю одновременно с ним, били его концом по тому месту, где взрыхленная почва указывала на мину. Гремел взрыв, земля и дым фонтаном поднимались кверху. Теперь можно было вставать и идти дальше.
На мине замедленного действия подорвалась автомашина с имуществом взвода связи. Контузило и тяжело ранило моего товарища по Северо-Западному фронту старшего сержанта радиста Сашу Ипполитова,, пострадали еще несколько бойцов, находившихся в кузове машины. Взрыв был очень сильный. Когда я подбежал, Сашу поднимали с земли, говорить он не мог, из сапог текла кровь. Мне же повезло – наша машина проехала заминированное место благополучно. За нашей прошло еще две или три. Следующей шла машина, в которой находился Саша.
Гена Беляев… Саша Ипполитов… Вчера садануло осколком по животу Николая Мартынова, к счастью, не опасно, только кожу содрало… Кто следующий?
Вслед за Петриковым и многими селами дивизия освободила Житковичи – маленькое белорусское местечко с несколькими пыльными улицами и частично разрушенными, в большинстве деревянными домами.
Нам выдали новые карты. Еще несколько дней наступления – и мы выйдем на старую государственную границу с Польшей! Это радовало и прибавляло сил.
В конце одного из последующих дней наступления меня вызвали в штаб полка и приказали вместе с командиром штабной батареи за ночь отыскать ушедшие вперед стрелковые полки, установить связь с командирами дивизионов и получить у них указания о дальнейшем передвижении. Вероятное местоположение стрелковых подразделений было показано на карте – километров пятнадцать-восемнадцать впереди нас. Чтобы мы успели это сделать, нам дали двух отличных кавалерийских лошадей, еще сохранившихся при штабе полка.
Выехали, когда уже смеркалось. День был жаркий, солнце нагрело землю, и от нее шло пахнувшее пылью тепло. Судя по карте, впереди, километрах в трех, была деревня. Вскоре мы ее увидели и проехали единственной улицей, покрытой толстым слоем пыли. Кругом – ни души. Мертвая тишина. Очевидно, люди вместе с живностью ушли в лес, чтобы переждать, пока пройдет фронт.
В стороне от деревни увидели пробивающийся, как из далекого окна, свет. Подъехали поближе, привязали коней к изгороди, а сами потихоньку подошли к дому и заглянули в окно. Человек пять красноармейцев лежали на лавках и прямо на полу. Как оказалось, это были разведчики соседней стрелковой дивизии. О наших ротах и батальонах они ничего не знали. Мы двинулись дальше. Через три-четыре километра, выехав -с проселочной дороги на безлюдное шоссе и повернув направо, наткнулись на завал. Деревья, росшие по обе стороны шоссе, были спилены и повалены на проезжую часть дороги. К тому же немцы, конечно, его заминировали. Решили вернуться назад и объехать завал по лесной дороге, которая шла почти параллельно шоссе.