* * *
Кроме земской деятельности, переросшей в политическую борьбу, Вернадский ведет и практически возглавляет не менее грандиозную общероссийскую кампанию - за автономию университета. Собственно, движения за свободу академическую и свободу политическую переплетались, сливались, но не смешивались.
Как раз в их студенческие годы правительство ввело университетский устав 1884 года, значительно урезавший права профессорских коллегий. Вернадский и его друзья были последними, кто застал еще относительно свободные университеты, жившие на основе реформаторского устава 1863 года. Студенты вырастали в тесном общении с профессорами и приняли последний глоток свободы студенческих организаций. Новый устав отменял всякую выборность, запретил студенческую самодеятельную жизнь. Усилилась власть попечителя учебного округа, которому подчинялся университет. Особенно свирепствовала введенная в 1884 году инспекция, которой вменялось в обязанность "оказывать нравственное и умственное влияние на студентов", то есть выполнять надзирательские функции.
Вернадский, внимательно следивший за всеми событиями вокруг университетов, определяет в дневнике 28 ноября 1899 года, что основным камнем преткновения служит как раз инспекция. "Ни в коем случае и никогда не должна она употреблять средства, этическая сторона которых сомнительна.
На первом месте здесь должен быть поставлен основной принцип, что:
1. Всякое тайное слежение, подсматривание, наблюдение, записывание и замечание исключаются.
Как орудие государственной власти, инспекция должна действовать явно и открыто.
Весьма часто указывается, что инспекция имеет полицейский характер, но отсюда вовсе не следует, чтобы она принимала облик тайной полиции и пользовалась ее средствами и выработанными ею приемами.
2. Никакие тайные записи о студентах не могут иметь никакого влияния на их судьбу и не должны вестись инспекцией, так как действуют на нее развращающим способом".
Университеты лихорадит. Волнения, сходки в Киевском, Петербургском, Московском университетах. Как обычно, в дело вмешалась полиция. Студенты потребовали опубликовать инструкцию, на основании которой полиция распоряжается в стенах университета. Разумеется, их требования не были выполнены. Тогда они прибегли к новому методу - к забастовке, что в свою очередь вызвало репрессии. Многих исключили без права восстановления. А 29 июля 1899 года последовал высочайший указ об отбывании студентами воинской повинности за участие скопом в беспорядках.
Одновременно уволены многие профессора. Дневник Вернадского: "Ходили и ходят определенные слухи об удалении и мерах против других профессоров (называли и называют: Умова, Зелинского, меня, Тимирязева). Говорят, предназначено к удалению 22 профессора". В Петербурге среди других уволен Гревс - один из самых демократических профессоров, большой друг студентов. Он остался только преподавателем Бестужевских женских курсов. "Видел вчера Гамбарова (уволенного профессора. - Г. А.). Единственной причиной, выставляемой против него, - его образ мыслей, несогласный с образом мыслей министерства. Выгонять человека из-за "образа мыслей" - верх цинизма…" Вернадский стал подумывать об уходе из университета.
Между тем во исполнение царского указа в Киеве в 1901 году 183 студента были отданы в солдаты, что вызвало взрыв негодования по всем университетским городам. В Москве на митинге в актовом зале университета принимается резолюция протеста. Начальство вызвало войска. Студентов препроводили в здание манежа напротив, а потом начали партиями отправлять в Бутырскую тюрьму.
Началось следствие, которое не кончилось ничем, потому что в Петербурге студент П. Карпович выстрелом смертельно ранил министра просвещения Н. П. Боголепова. В чехарде насилия, нараставшего как снежный ком, наступила неопределенная заминка. Но студентов из Бутырок выпустили.
В Государственном совете, где разбиралось положение в университетах, вдруг поднялся старый заслуженный генерал, сподвижник Скобелева еще по Русско-турецкой войне, Петр Семенович Ванновский. Он произнес хорошую речь, в которой призывал не усугублять положение репрессиями. Нужны реформы.
Результат речи оказался неожиданным. Царь назначил Ванновского министром просвещения - типично русский анекдот. Генерал, по-видимому, отличался прямым и решительным характером и здравым смыслом, но вряд ли был сведущ в просвещении. Тем не менее он начал свою деятельность созданием комиссии по реформе и разослал по университетам циркуляр с предложением всем, кто пожелает, присылать в нее свои соображения по реформированию высшей школы.
Вернадский откликнулся немедленно. Он написал целую брошюру, напечатал ее в университетской типографии и направил в комиссию Ванновского. Она дает яркое представление о его взглядах на то, каким должен быть университет.
Почему профессор стремится к свободе преподавания своего предмета так, как он считает нужным? Что тут, каприз независимой личности? Нет, за его желанием стоит вся многовековая традиция свободы.
"Университеты представляют особые организации, которые только частью своих интересов связаны с государством или обществом. Основы их строя покоятся в вечных областях мысли и истины. Подобно церковным организациям, они могущественно влияют на государство и общество, до известной степени неизбежно отражают происходящие там течения, и в то же время имеют независимую от них вековую жизнь, связанную с созидательным научным вековым трудом. Временами в них особенно резко проявляется общественное недовольство или настроение, но это лишь тогда, когда в них самих, в их внутреннем строе нарушена нормальная жизнь. То же самое мы наблюдаем в истории церковных организаций.
Задача реформы заключается в том, чтоб дать им известную опору и устойчивость для продолжения непрерывной, энергичной научной работы, для умственного развития и выработки сознательной личности в молодом подрастающем поколении. Тогда в значительной степени ослабнет влияние внешних брожений".
Недаром тут рисуется образ церкви. Университет должен напоминать монастырь по своей организации: полная независимость извне и строгая организация внутри. Только самостоятельная и независимая личность может познавать мир и быть руководителем молодежи. Если государство хочет от высшей школы пользы, оно должно поклониться истине. Вернадский дает выпуклую историю университетского устава в России, полную интриг, некомпетентности, ведомственных амбиций, историю появления устава 1884 года. Но вся беда заключается в том, что не основанный на требованиях науки и истины устав провести в жизнь невозможно при всем желании. Ректоры и советы только делают вид, что выполняют, на самом деле - выкручиваются. В результате за 20 лет преподавание и положение в несвободных университетах полностью расстроено, что и проявилось в студенческих волнениях 1899 года.
Автор предлагает:
полную автономию университетской профессорской корпорации;
строго определить границы власти попечителя учебного округа;
разрешить студенческие организации;
ликвидировать инспекцию.
Стоит ли говорить, что из генеральской затеи ничего не вышло. Все предложения потонули навсегда в комиссии, а сам генерал в 1904 году умер. Перед революцией академическая жизнь кое-как восстановилась, а в 1905 году снова почти прекратилась.
Так же, как и Вернадский, думали Трубецкой и другие московские и питерские профессора. Поток статей и предложений нарастает. 27 ноября в "Русских ведомостях" появляется статья Тимирязева "Академическая свобода", в которой предлагается созвать съезд профессоров. А 10 ноября, сразу после второго земского съезда в новой газете "Наши дни" Вернадский публикует исключительно яркую статью, где призывает по почину земцев собраться "самочинно" и создать свой профессиональный союз.
"…Надо создать единение профессорских коллегий организацией профессорских съездов, созданием "Ассоциации для достижения академической свободы и для улучшения академической жизни". Идея съездов на каждом шагу вызывается современной русской жизнью. Съезды земцев, адвокатов, городских представителей проложили путь, по которому должны пойти профессора, если они хотят, чтобы их нужды были услышаны, чтобы положение их стало более достойным и правильным, чтобы университетские порядки были улучшены. Мысль о профессорском съезде уже давно носится в академической среде, о ней толковали в Комиссии Ванновского, но она замерла и заглохла в тенетах бюрократической мглы". Вместе с тем правильное разрешение университетского вопроса возможно только, писал он, "при осуществлении в стране гарантий элементарных прав человеческой личности". Статья затронула самый нерв жизни высшей школы. Один за другим появляются отклики, среди которых статьи А. П. Павлова, П. Ф. Лесгафта, Ф. Ю. Левинсона-Лессинга. Профессор С. С. Салазкин в статье "Что такое профессор - чиновник или нет?" назвал выступления Трубецкого, Тимирязева, Вернадского бодрым началом, за которым последует объединение. В "Русских ведомостях" огромной статьей под названием "Забытая наука и униженное звание" поддержал брата Иван Михайлович Гревс.
Затем эстафету подхватил Сергей Ольденбург, к тому времени уже академик. Он вошел в инициативную группу, опубликовавшую знаменитую "Записку 342-х", которая должна была появиться в той же газете "Наши дни" в начале января, но из-за Кровавого воскресенья напечатана лишь 19-го. Ее подписали все видные ученые и преподаватели, в том числе 16 академиков. По этому поводу у Ольденбурга как у непременного секретаря академии состоялось неприятное объяснение с ее президентом, великим князем Константином (он же поэт К. Р.). Великий князь пытался заставить академиков взять назад свои подписи, но безуспешно. Ольденбург твердо заявил, что академики - не государственные служащие (им чины, кстати, не шли), они имеют право выражать свои взгляды открыто.
В "Записке" энергично и кратко обрисовывалось положение во всех звеньях школы и делался вывод о связи академической и политической свободы: "Присоединяясь к этим заявлениям мыслящей России (второго земского съезда. - Г. А.), мы, деятели ученых и высших учебных заведений, высказываем твердое убеждение, что для блага страны, безусловно, необходимо установление незыблемого начала законности и неразрывно с ним связанного начала политической свободы".
"Записка 342-х" имела еще более громкий отклик в стране. В газету со всех сторон посыпались письма с просьбой присоединить их подписи к записке. Через месяц их стало уже 1500.
Наконец в марте 1905 года в Москве созывается делегатский съезд, который и заложил основы Академического союза. От Московского университета выступал Вернадский, от Петербурга - Гревс. В августе прошел второй съезд. "В бюро [Академического союза] мне удалось провести мой проект, - пишет Вернадский, - немедленно открыть учебные заведения и вызвать агитацию за условия, обеспечивающие спокойную академическую жизнь - свободу собраний, легализацию политических партий, свободу слова. Не знаю, удастся ли на съезде. <…> По-видимому, московское начальство колеблется - что делать с нашим съездом. Но вот будет глупость, если они разрушат съезд при таком его решении!!"
И тайными, и явными путями движется история. Когда на приеме земских и городских деятелей в Петергофе царь отозвал в сторону Трубецкого, то говорил с ним и об университетах. Князь объяснил основные требования профессоров. Николай попросил написать ему специальную записку, но подать ее не через бюрократов Министерства просвещения, а напрямую, через министра двора.
В июне Сергей Николаевич ее сочинил и подал. Он предлагал ввиду полной дезорганизации учебы закрыть университеты на полгода, за это время передать власть советам профессоров и провести реформу, а в январе университеты открыть.
Суть реформы: власть - советам; полная автономия; упразднение инспекции; вернуть уволенных преподавателей; разрешить студенческие организации.
Царь откликнулся быстро. В августе он издал "Временные правила", устанавливающие все главные требования Трубецкого. По старому обычаю: дал свободу. Автономия университетов была провозглашена.
* * *
Третьего сентября 1905 года совет Московского университета собрался на историческое заседание: первые выборы ректора. В 46 записках стояла фамилия Трубецкого. Ближайший за ним претендент снял свою кандидатуру, поскольку значился только в восьми. При голосовании за Трубецкого подано 56 шаров из 77.
Поблагодарив коллег за честь, Сергей Николаевич сказал:
- Мы отстоим университет. Чего бояться нам? Университет одержал великую нравственную победу. Мы получили разом то, чего желали. Мы победили силы реакции. Неужели бояться нам общества, нашей молодежи? Ведь не останутся они слепыми к торжеству светлого начала в жизни университета…
Но революция пришла отнюдь не в белых перчатках. Университет в центре бурлящей Москвы. Студенты чувствуют себя борцами за свободу, и иногда их протест принимает странные формы. В одном из писем к П. Струве С. Франк сообщает о разгроме химической лаборатории Вернадского, который, по словам Франка, "пришел в бешенство", хотел писать в газеты, и его еле уговорили не нападать на "нашу славную молодежь".
Тем временем во дворе университета, в аудиториях шныряют типы явно не студенческого вида, подпольщики и агитаторы.
Трубецкой обращается к студентам, доказывая, что академическая свобода - это не свобода митингов и демонстраций, а университет - не народная площадь и никогда ею не будет.
Княжна Ольга Трубецкая вспоминает, что брат предчувствовал: недолгим будет его ректорство. 28 сентября он выехал в Петербург к министру просвещения с резолюцией совета, где говорилось, что нежелательные в стенах университета собрания и митинги лучше всего будут устранены разрешением в стране свободы слова. Тогда прекратятся агитация и возбуждение студенчества посторонними личностями в стенах университета.
Двадцать девятого сентября его принял министр, а после попросил остаться на совещание по выработке нового устава университетов. Трубецкой остался, выступал, вносил поправки. Но примерно в семь вечера он почувствовал себя плохо. Его уложили в кабинете товарища министра на диван. Профессор-медик из Варшавы Щербаков оказал первую помощь. Сергей Николаевич начал бредить и потерял сознание. Карета "скорой помощи" отвезла его в Еленинскую больницу. В 12 часов ночи он, не приходя в сознание, умер от кровоизлияния в мозг.
Все вдруг осиротели. Интеллигенция увидела, что без Трубецкого в общественной жизни разверзлась пропасть.
Провожал его весь Петербург. А встречала гроб с телом вся Москва.
Вернадский узнал о смерти Трубецкого в Тамбове, на земском собрании и немедленно выехал в Москву. Успел прямо к похоронам, где единственный раз в жизни, может быть, расплакался. В старости вспоминал, что смерть смела человека, который мог бы направить в другую сторону весь ход событий. Пройдя через весь последующий трагический опыт, он имел право так сказать.
Грандиозная процессия, какой еще не видела Москва, двигалась от вокзала сначала к университету, где церковь не могла вместить всех венков, а затем к Донскому монастырю. До темноты звучали речи и над семейной усыпальницей Трубецких, и у входа в монастырь, где произносились революционные лозунги, и, к великому смущению обывателей, пели "Вы жертвою пали…".
Царь, вероятно, тоже испытывал чувство потери. Он лично выразил его вдове Трубецкого Прасковье Владимировне по телефону.
Через три года Вернадский выступал на открытии философского кружка в университете с посвященной памяти своего друга речью. Он нарисовал эскиз картины духовной жизни большой личности.
Вернадский уже тогда считал философию и науку двумя принципиально различными способами познания. Они различны в объектах: философия безгранична, она мыслит обо всем, и прежде всего о человеке, его внутреннем мире и самом мышлении. Ей нет предела. Науке же поставлен предел: реальный мир. Они отличаются в терминах; философ мыслит категориями языка, ученый - фактами природы. Философия индивидуальна, неповторима, иногда близка к поэзии. Самые древние создания человеческой мудрости живут. "Изучая эти философские системы, мы как бы охватываем различные проявления человеческих личностей, каждая из которых бесконечна и бессмертна. Новая философия не заменяет и не поглощает старых, как не поглощают старые создания искусства новые акты творчества".
Наука же стремится исключить личностный момент в своих построениях, она, напротив, должна быть повторяема и общезначима. Зато она в каждом своем акте использует сразу весь потенциал человечества, накопленный в определенной научной форме.
В то же время философия и наука неразделимы. Одна без другой не существует. Философия - жизненная атмосфера, питательный бульон для науки.
Более всего мы должны ценить личность, отражающуюся в мышлении, пишет Вернадский. Трубецкой в наибольшей степени именно в мышлении выразил свое "я". Этим "биением своего "я" он своеобразно отражает и оживляет окружающее". Трубецкой - мистик. Часто под мистикой понимают всякие внешние знаки и символы.
"Для того, чтобы дойти до мистики, надо прорвать этот туман мистических наваждений, надо подняться выше всей этой сложной, временами грубой, иногда изящной и красивой символики. Надо понять ее смысл - не даться в руки ее засасывающему и опьяняющему влиянию.
Трубецкой стоял выше этой символики. Он переживал слияние с Сущим, он исходил из мистического мировосприятия.
Он всегда оставался самим собой, всюду проявлял себя. Будучи мистиком, он в философии оказался критическим идеалистом, в науке - строгим и точным исследователем, в общественной жизни - сознательным деятелем".
Главное сочинение Трубецкого - "Учение о Логосе", одновременно метафизическое и историко-философское. И он сам не отделял себя от мирового разума - Логоса, был как бы его чувствилищем.
Может быть, в этой совершенно особняком стоящей, написанной в память о близком человеке статье Вернадский впервые оценил в печати значение внутреннего мира человека, его равновеликость и подобие внешнему космосу.
Вернадский по-своему выразил тот трепет, который чувствовали многие при встрече с Трубецким - прикосновение к другому порядку бытия. И может быть, следует упомянуть слова сестры, которая записала, что Сергей Николаевич видел два вещих сна. Однажды в 1903 году ему приснилась гибель всего русского военного флота в Японском море, другой раз - незадолго до смерти - исход всей русской интеллигенции из страны.