Большинство ученых работников стремятся узнать устройство, состав и содержание своего предмета, разлагая его на части. Они пытаются понять, как части соединяются в целое. Иногда это напоминает желание разобрать часы, чтобы понять, что такое время. Вернадский же пытался запустить часовой механизм. Он стремился воспроизвести внутри себя идеальный образ природы, в краткий миг пережить то, что происходило в бесконечных областях ее в долгие века и тысячелетия. Он хотел познать время по биению природных часов, зазвучавших внутри. Вот что доставляло ему радость.
Он переживал прошлое природы в обсерватории, куда приходил измерять силу ветра и наблюдать солнце, облака, или когда на квартире Краснова следил за метеорным потоком (Андромедидами). На каникулах в Павловске с радостью пишет, что впервые сам определил три цветка и дал точные латинские названия.
У него как будто открылись глаза. Впервые даже обыкновенный загородный пейзаж - река, лес - уже говорил ему больше, чем видел глаз. Как жалел молодой человек, что у него нет знаний живописи и что он не в состоянии по памяти воспроизводить эти картины, как натуралисты прошлого.
Собираясь в имение замужней сестры, Вернадский просит Докучаева дать ему указания. 26 мая 1884 года записывает: "Сегодня обратился к проф. Докучаеву с предложением, не надо ли привезти образцы почв из Новомосковского уезда Екатеринославской губ. Он мне на это заметил, что очень хорошо, и дал программу, на что обращать внимание и как брать. Я доволен этим, вследствие того беря таким образом обязательство сделать хоть что-нибудь, я становлюсь в необходимость избавиться от своей застенчивости и делать знакомства etc. В первый раз в жизни я поставлен сразу и в самостоятельные житейские и научные обстоятельства". Вот так он вдумывался в свой смелый ход и сознательно работал над преодолением своих отрицательных свойств. С юга он привез небольшую, но вполне самостоятельную работу по описанию жизни сусликов, "овражков" по-местному, которые, как посчитал, вносят немалый вклад в почвообразование.
Конечно, Докучаев давно уже обратил внимание на пытливого студента и пригласил его в свою почвоведческую экспедицию. То была знаменитая, продолжавшаяся несколько лет комплексная Нижегородская экспедиция (1882–1887), организованная на средства земства. Василий Васильевич разработал большой план всестороннего изучения не только почв, но и других природных ресурсов губернии.
Вернадский счастлив. Он с огромным воодушевлением готовится к экспедиции. А наблюдения начинает вести прямо в вагоне поезда, уносящего его в Нижний. Он нарочно взял билет во второй класс и пристально всматривается в "народ", расспрашивает о заработках, о школах, о том, что читают в деревне.
Сохранилась почти полностью его рабочая тетрадь июля-августа 1884 года. Видно по записям, что молодой натуралист впервые соприкоснулся с реальной жизнью. Незнакомая местность, незнакомый народ. Так оно и было. Что знал он, вчерашний гимназист, о своей стране? В кладовой его памяти давние детские впечатления. В последние годы дальше Павловска, куда семья выезжала на дачу с инвалидом-отцом, нигде не был. Лишь накоротке познакомился с Южной Украиной.
Теперь он попадает в центр бурно развивающейся области. В Нижний Новгород стремились купцы, артельщики, строители и мастеровые, город жил ярмаркой, превращался в "карман России". Здесь все искали дела и заработка. Вернадский расспрашивает и наблюдает, записывает огромное количество сведений, как будто не имеющих отношения к заданию: прошлое и настоящее обширного края, рыночные цены, объемы улова рыбы в Волге и Суре, характер речных отложений и берегов. Наблюдая эту новую бурную жизнь края, он и в себе чувствует пробуждение рабочей, молодой энергии.
Наиболее сильное впечатление на него произвела - и тут виден натуралист - сама Волга. Он только что приехал с Днепра и теперь как-то особенно зримо и образно представил себе картину огромных водных стоков на всей поверхности планеты. Так и кажется, что он не уходит с палубы парохода, несущего его из Нижнего в Васильсурск. Записывает, скользя от наблюдений к мыслям и поэзии: "Тихо, спокойно, изо дня в день разрушая и слагая твердый материал своих берегов, они текут, неся награбленное у материка, сносят его в море, загромождая свои устья. Велика река ночью, когда ясная ее поверхность едва колеблется от расходящейся зыби, когда пароход скользит по ней и, разбивая ее поверхность, отбрасывает волны на берега реки. Здесь они находят одна на другую, сливаются, цепляются и шум от них едва слышится там вдали. Когда заходит солнце и разноцветные облака востока неба отражаются в зыби реки, когда ничего не видно на берегах - крутых и высоких правых и песчаных левых - тогда в душу проникает какое-то спокойствие.
Ты, думается мне, принадлежишь к этой расе, которая при самых неблагоприятных условиях победила, покорила реки, и ты один решаешься нарушить покой векового старца-реки. Все живое перед тобой отступает, ночью птица не скользит по ее поверхности, рыба спит, а ты идешь и гонишь к берегам ее воды - они расступаются и плачут, покоренные, о начале своего покорения".
Докучаев отрядил студента в помощь только что окончившему курс молодому кандидату Францу Юльевичу Левинсону-Лессингу, в будущем тоже академику и даже соседу по дому на Васильевском острове. (Вообще почти все "докучаевские мальчики" стали большими учеными.) Молодые натуралисты исследовали устья рек, впадавших в Волгу: справа Суры и слева Ветлуги. Несколько дней они шли на лодке с проводником - чувашином по Ветлуге дремучими и знаменитыми Шереметьевскими лесами.
Здесь Вернадский уже один прошел свой первый геологический маршрут и составил описание оврага возле села Доскина, который характеризовал геологическое строение всей местности. Молодой минералог применил новшество: включил в описание найденные им останки ископаемых организмов. Он более точно определил их эпоху, то есть "привязал" к времени, к геологическому прошлому. Тем самым повысил объемность описания и ценность всей работы по изучению подпочвы.
Статья Вернадского об овраге была напечатана в обширном отчете экспедиции Нижегородскому земству 1885 года, но не в общем тексте, а отдельно, как авторская работа. Она открыла собой огромный список статей и книг за 60 последующих лет. Ныне число его публикаций приближается к семистам.
Глава третья
"БЕЗ БРАТСТВА МЫ ПОГИБЛИ"
Воздух эпохи. - На тигровых шкурах. - Шахвербург. - Лев Толстой и Вильям Фрей. - Из Приютина в братство. - Просвещение выше любви к народу
Два десятилетия реформ завершились страшным злодеянием на Екатерининском канале. Вернадский не мог сочувствовать цареубийству. Он с детства и навсегда выбрал путь - ненасилие.
Идеалы мирных реформ, непрерывного обновления, стремление к равенству и уважению прав он естественно воспринял от Ивана Васильевича и его либерального окружения. Однажды отец, еще до своего второго удара, позвал сына в свой кабинет, где беседовал с друзьями, и сказал, положив руку на голову сыну, что он сам вряд ли доживет, а вот Володя будет жить при конституции. Слова отца врезались в память, конституция была ключевым словом, ее отсутствие представлялось основным пороком всей русской жизни, значит, ее достижение - высшим благом, главной целью.
Еще в детском дневнике 1877 года Вернадский рассуждал: "По рассказам о деятельности III отделения надо судить, что положение России скверно.
Действия тайной полиции в Казанской истории, ссылка присяжных поверенных, говоривших по этому вопросу, затем недавнее закрытие клуба художников, ссылка нескольких студентов, освиставших Толстого (министр народного просвещения. - Г. А.).
Какая низость! И в Турции ничего подобного не может быть, там, по крайней мере, есть какая-нибудь конституция, которая может развиться, а у нас и того нет". Тут слышны все отголоски переломного времени, либеральные ожидания "увенчания здания" шедших реформ.
Но грянул март 1881 года, похоронивший все надежды.
Год этот можно назвать переломным не только из-за цареубийства, когда сменился курс правительства. Не менее важна перемена в глубинном течении жизни, в ее духовной основе.
Медленно накапливаются силы, а потом вдруг выплескиваются, и разом меняется дух времени. Этот момент пришелся именно на год поступления Вернадского и Краснова в университет.
Только что произошло открытие памятника Пушкину в Москве, многим глубоко запали в душу речи виднейших литераторов, властителей дум. В особенности проникновенна, исполнена пророческого духа речь Достоевского. Только что вышел его последний роман "Братья Карамазовы". И сама смерть писателя в этом году - тоже общественное событие.
Другой великий писатель, автор романов, которыми зачитываются не только здесь, но и во всем мире, именно в 1881 году публично и внезапно отрекся от всех художественных произведений. Он назвал их баловством ("Анну Каренину"!) для пресыщенных аристократов, призвал к опрощению и поиску истинного пути жизни. Религиозный шаг писателя, озадачивший публику, становился общественным достоянием.
В том же году стала событием речь Владимира Соловьева против смертной казни. Глубокий резонанс имело оправдание террористического акта Веры Засулич. Вообще родилась новая фигура на Руси - адвокат, появился гласный суд присяжных. Публичные поиски истины - самое лучшее, что можно пожелать для самосознания нации. Уже целых 15 лет развивается другое положительное явление в русской жизни - земства. При всех издержках и недостатках средств губернские и уездные земские собрания приобщали к невиданным новшествам: выборам, прениям, короче говоря, к самоуправлению.
Все новые идеи разом обрушились на молодых людей, когда они попали в самый центр формирования научной и общественной мысли - в университет. Общественная жизнь бурлит, и Вернадский с Красновым с головой окунаются в нее.
Известно тогдашнее деление студентов на три категории. Это белоподкладочники- аристократы, названные так за тужурки особого покроя и с белой подкладкой. Они, конечно, с презрительной миной стояли в стороне от всех общественных веяний и ценили альма-матер лишь за те знакомства, которые здесь завязывались, и за возможность государственной карьеры. Вторая категория - культурники. Сюда входили Вернадский и его друзья - дети дворянских трудовых семей. Здесь проповедовали "положительное культурное строительство вместо разрушительного натиска", как писал Иван Михайлович Гревс, о котором у нас речь впереди. И третья - радикалы, как раз исповедовавшие этот натиск. Их внешние приметы таковы: сапоги, косоворотки, иногда даже синие очки. Из них рекрутировались народники, социалисты и террористы.
Студенты "заводились" по любому поводу. Осенью 1882 года построено новое общежитие. Хорошее, казалось бы, дело. Но ректор и попечитель учебного округа сочинили по сему поводу раболепный адрес правительству. Он стал известен и почему-то вызвал бурю возмущения. Сначала сходки проводились по группам. Их запрещали, естественно. Тогда на 10 ноября назначили общеуниверситетскую сходку.
Узнав о намерении сына участвовать в антиправительственном сборище, Анна Петровна стала на колени в прихожей и распростерла руки крестом. Но Владимир поднял мать и твердо заявил: "Как я могу не ходить, если обещал прийти?" Пришлось матери покориться.
Но она напрасно волновалась. Ничего особенного не произошло, кроме самого факта самовольного собрания. Ректор, правда, вызвал войска, они оцепили актовый зал и арестовали сходку в полном составе. Студентов отвели в манеж конной гвардии и продержали там целый день, переписывая фамилии. Тем разбирательство, собственно, и кончилось.
Что делают молодые люди, собравшись вместе и в праздном состоянии? Конечно, произносят речи, поют, дурачатся. Настроение, разумеется, приподнятое.
Переходя от кучки к кучке, Вернадский с Красновым наткнулись на группу студентов, которых знали как варшавян - пришедших в университет из 1-й Варшавской гимназии и образовавших маленькое землячество. Сейчас они занимались тем, что сочиняли грандиозную эпическую поэму, назвав ее "Манежеада" - о своих приключениях 10 ноября. Вернадский и Краснов присоединились к сочинению саги и провели с варшавянами весь день.
* * *
Один из "варшавян", Александр Корнилов, оставил воспоминания о возникшей дружбе, возведенной постепенно в ранг братства. Вначале образовался типичный студенческий кружок, вместе собирались, говорили, потом стали вместе читать, обсуждать книги. Обнаружилась общность взглядов, настроений и мыслей, обусловленных происхождением, воспитанием и одинаковым мировоззрением.
Корнилов вспоминает забавный и весьма красноречивый эпизод. Собрались в богатом доме. Говорили горячо и долго о народных нуждах и бедах, о правительственной реакции, о долге перед униженными и оскорбленными. И тут распахнулись двери столовой и хозяйка пригласила гостей отужинать. Они вошли и обомлели. Многочисленные свечи освещали великолепный стол, накрытый с аристократической изысканностью. Блестели бутылки с вином, хрустальные фужеры на тонких ножках. Вокруг стола застыли лакеи в белых перчатках, готовые обслужить молодых господ.
Контраст с настроением и воодушевлением был убийственным. Все покраснели, стыд душил их. Они не могли ни говорить, ни смотреть друг на друга.
Поэтому чаще всего собирались у братьев Ольденбургов. Обстановка в доме благожелательная, сердечная. Любили здесь собираться еще и потому, пишет Корнилов, что в гостиной по диванам и на полу лежали громадные тигровые шкуры. Молодые люди возлежали на них, как древние римляне, в свободных пластических позах. "Мы еженедельно собирались, кажется, по четвергам, у Ольденбургов и даже раза два до утра, беседуя, мечтая и споря об основаниях нашей будущей жизни и деятельности", - вспоминал Корнилов.
Итак, кто же возлежал на шкурах перед камином в доме Ольденбургов в Климовском переулке зимними вечерами, например, в январе 1883 года, при самом начале их братства?
Прежде всего, сами братья Ольденбурги, старший - Федор и младший - Сергей.
Фамилия свидетельствовала о европейском происхождении семьи, отсылала к рыцарскому Средневековью. И действительно, есть такая местность в Германии, бывшее герцогство Ольденбургское. Хотя предок их пришел во времена Петра на русскую службу, как свидетельствует Корнилов, из Мекленбурга. Отец дослужился до генерала. Один необычный поступок его говорит о самостоятельных и оригинальных убеждениях. Когда мальчики немного подросли, он вышел в отставку и вывез их для учебы в Германию. При этом и сам поступил в Гейдельбергский университет, изучал физику, химию, математику. Много занимался с детьми, нанял им лучших гувернеров. Считал, что человек должен сам себя обслуживать, и приучал сыновей к ручному труду. Всю мебель в детской мальчики изготовили своими руками.
К сожалению, отец их рано умер.
Юноши выросли стройные, худощавые. Федор носил очки. Оба добросердечные и вежливые. Особенной мягкостью отличался старший - Федор, будучи к тому же глубоко религиозным. Учился он на историческом отделении.
Сергей рано нашел свою дорогу. В неопубликованной автобиографии он пишет, как это произошло. В шестом классе гимназии попала ему в руки книга о путешествии в Индию. В ней рассказывалось о таинственной и древней истории страны. Говорилось, что прошлое ее слабо изучено, потому что древние рукописи скрыты в малодоступных монастырях Тибета. Тайна этих манускриптов навсегда овладела сердцем мальчика. Он стал мечтать о том, как изучит санскрит, отправится в Тибет, проникнет в старинные монастыри, отыщет хранилища древних рукописей.
По окончании гимназии Сергей не раздумывал, куда идти. Конечно, на востоковедческий факультет, на санскритско-персидское его отделение. И уже на втором курсе университета посылал статьи об индусских текстах в журнал Парижской академии наук.
Старше других Дмитрий Шаховской. Единственный из всех аристократ по происхождению, князь, Рюрикович. Легкий, быстрый, энергичный. "Он весь вдохновенно, но сдержанно, гармонично горел могучим порывом к благу и истине", - вспоминал о нем Иван Гревс. Короче, тот тип увлеченного идеалиста, каким всегда представлялся русский либерал. Может быть, с него этот образ и списывали многие писатели, начиная с Льва Толстого, который его знал. Ничего внешне аристократического в нем не было. Одевался просто. Носил бороду. Друзья звали его Митя.
Единственный раз в жизни ему пришлось побриться и надеть фрак, когда был вынужден присутствовать в Зимнем дворце на свадьбе своей сестры - фрейлины. Любопытно отметить, что в момент свадьбы Шаховской - студент Московского университета - сидел в карцере за участие в студенческой сходке. Ректор получил от Министерства двора просьбу отпустить вольнодумца на свадьбу, и Шаховской обрел свободу.
Через год Дмитрий перевелся в Петербургский университет. Профессор Ягич прочил ему большое будущее в славянской филологии.
Сам мемуарист, Александр Корнилов, или по-дружески Адя, выходец из большой и разветвленной семьи Корниловых, давшей России немало выдающихся людей, в том числе севастопольского адмирала, героя Крымской войны. Невысокий стройный юноша учился на историческом факультете.
Уместно здесь сказать о внешности Вернадского, сложившейся к студенческим годам. Рост его 174 сантиметра. На фотографиях кажется немного крупнее, напоминая хрестоматийный тип Пьера Безухова, потому что был склонен к полноте в молодости и зрелости и носил очки. Розовощекий, упитанный, с голубыми внимательными глазами. Усов и бороды не брил, густые русые волосы волнами ниспадали на высокий и широкий лоб.
К зрелости и старости стал красивее, чем в молодости. Как часто бывает с людьми, живущими интенсивной духовной жизнью, он как бы сам себя делал изнутри. Полнота исчезла, и к советскому времени он сделался стройнее. Голос негромкий и негустой, скорее высокий. Нрав ровный. Приветлив и улыбчив. Из всех друзей, пожалуй, наиболее здравомыслящий, но далеко не приземленный. Он обладал научным здравым смыслом. Правда, по свидетельству Ивана Гревса, говорил неровно, путаясь и не доканчивая фразы, мысли мешали, зато эти мысли были, всеми ощущалась глубина его познаний и широта умственных интересов. Упрямец, сбить его было невозможно.
Одевался просто, а в советское время носил подчеркнуто старорежимную одежду. На одной фотографии снят даже с галстуком, завязанным большим бантом, чего никогда не делал в молодости.