Саксаганского 31. Квартира деда – левая половина бельэтажа
Из прихожей вы попадали в гостиную (или приемную залу), а оттуда уже в кабинет. После приема из кабинета выходили сразу в прихожую, не встречаясь с теми, кто ждал в приемной. Из гостиной двери вели в спальню и столовую.
Путь в туалет из детской или кабинета был сложным – приходилось идти через прихожую и гостиную. Из столовой прямо в коридор перед туалетом вела вторая дверь.
Мебель в квартиру покупалась у итальянского консула вместе с роялем. После войны вспоминали огромный кожаный диван с зеркалами и книжными полками, якобы увезенный немцами. Приближался конец НЭПа. Дома свои дед продал, а извоз "скончался" еще раньше. Но долго наслаждаться покоем и уютом квартиры не пришлось.
Началось принудительное уплотнение. Поначалу оно допускалось в щадящем режиме: можно было освободить одну квартиру или комнату и переселиться в другую – по договоренности. Так появилось в квартире семейство Бульбиных, занявшее столовую. Они въезжали с условием, что будут пользоваться только черным ходом. Кто жил в детской, мне неизвестно, возможно папа, а раньше тетя Боня, которая, по видимому, раньше покинула родительский дом. Боня хотела учиться и не где-нибудь, а в КПИ. Для этого нужно было избавиться от отметки о происхождении ("из купцов" или "из мещан" в Киеве для поступления в институт не годилось). Подавляющее большинство евреев в царской России были мещанами. Крестьянами евреи быть не могли, так как им запрещалось владеть землей в сельской местности. Про еврейских рабочих и БУНД писать не буду. Некоторые пробивались в купцы, все большее количество, в связи с Хаскалой – еврейским Просвещением – становились почетными гражданами (для этого нужно было кончить университет), считанные единицы (как правило, в связи с достижением определенного чина) – дворянами, личными или даже потомственными. У одного из моих соучеников, Бори Дербаремдикера, дед был статским советником. Если действительным статским (генералом), то Боря стал бы дворянином. Высокие должности часто были сопряжены с отказом от еврейства. Борин дед не отказался, но после революции в число "угнетенных" из-за высокого чина не попал, и его сын с женой – Борины родители – большую часть жизни прожили в Магадане.
Для того, чтобы поступить в институт без рабочего стажа, нужно было официально, через газету, отказаться от родителей. По такому пути пошел Абрам Айзенберг. Думаю, что его родители не возражали. Абрам учился не только в КПИ, но и в консерватории. Бабушке Вере он приходился племянником. Так как фамилия у него была другая, то он стал еще одним жильцом квартиры, с резиденцией в бывшей спальне. Туда же, по легенде, переехал из гостиной кабинетный блютнеровский рояль, на котором никто из Рогозовских не играл. Но сам рояль и Абрам еще сыграют роль в квартирной истории.
У прадеда Ноя (Ноеха), переселившегося из Игнатовки на Шулявку, был собственный двухэтажный дом с садом. Дом-то был собственный, но его построили на земле, принадлежавшей городу, что снижало его ценность. Дом я еще успел увидеть, он находился в районе Керосинной улицы, недалеко от п/я 2 – завода автоматики им. Петровского. Дед Ефим (Хайм), как и старший брат Бенцион, жили поблизости, на Шулявке. Дед держал извоз и торговал сеном. Биндюжниками были крестьяне из соседних сел, там же покупалось сено. Ареал торговых связей простирался до Макарова и дальше – нянька папы Кирилловна была из села Грузьске Макаровского района. Где-то в этих местах дед спасался и во время крутых перемен власти – "белые приходют – грабют, красные приходют – грабют". Страшнее всех были сичевики и петлюровцы – те и грабили, и убивали. А сено и кони требовались всем.
Порядок был только во время немецкой оккупации 1918 года. Ленин бестрепетно отдал Украину немцам (а потом, в поисках признания, половину Армении с Араратом и озером Ван – Турции) – лишь бы удержаться у власти и получить "международное" (турецкое) признание. Кстати, Украину Ленин "отдал" немцам еще летом 1917 года. Недавно появились сведения, что "Ленин в разливе" был только в анекдоте, а на самом деле после расстрела июльской демонстрации 1917 года он уезжал в Швейцарию, в которую можно было попасть только через Германию. Там он за поддержку революции немецким Генштабом деньгами и ресурсами на многое согласился, в том числе на сдачу им Украины.
Киевлянам в целом, а евреям в особенности, при немцах (тех немцах) жилось хорошо. Одним из немецких нововведений стал пляж. Раньше общедоступного пляжа в Киеве не было. Состоятельные горожане пользовались купальнями на правом, обрывистом и каменистом берегу Днепра. Немцы поставили на левом, где был золотой песок, грибки от солнца и кабинки для переодевания. С тех пор там киевляне и купались. Правда, для этого нужно было переплыть на "лапте" на другой берег, но это окупалось тем удовольствием, которое могло продолжаться (особенно в выходные) целый день.
Был порядок, нормальные отношения, евреев не трогали. Более того, в связи с тем, что у идиша немецкие корни, евреев легче было понимать, а так как немцы еще и деньги за покупаемые товары платили, то это была лучшая из всех властей (Булгаков их насчитал четырнадцать).
Этим в немалой степени объясняется и трагедия Бабьего Яра. Евреев нелегко было убедить, что немцы уже другие. Старшее поколение помнило их вежливое обращение и то, как они железной рукой пресекали всякие непорядки (воровство, грабежи, забастовки).
А что такое Сталин и борьба за построение социализма в одной, отдельно взятой стране, многие из евреев испытали на себе. Коснулось это и моих родственников, что связано с послереволюционной и посленэповской экспроприацииями.
Мужа моей двоюродной бабушки Хаи – Пиронера – расстреляли в 1918 году красногвардейцы. Пришли вечером, когда семья обедала. Потребовали сдать все ценности и деньги. Вместо этого он, особенно не тревожась, предъявил справку, что ценности уже изъяты. Справка и обед с салфетками и столовыми приборами очень не понравились проверяющим. Его забрали и хлопнули за углом, только позже сообразив, что может и отвечать придется. Не пришлось. Власть тут же переменилась. При каждой смене власти можно было ожидать подобного.
Наконец, после ухода поляков, власть установилась окончательно. А потом начался НЭП.
Как и при всякой перемене правил, евреи приспособились первыми. И те, кто раньше мечтал стать купцами, стали нэпманами. Лозунг Бухарина "обогащайтесь", адресованный крестьянам, они приняли близко к сердцу. Напомню, что в это время быть евреем стало выгодно (угнетенная нация, значит, союзник пролетариата). Мать писателя Юрия Нагибина, столбовая дворянка, спасая вынашиваемого сына и себя, вышла замуж, по совету обреченного любимого, за их общего друга – еврея. Отец Юрия, дворянин, готовил в это время тамбовский мятеж. Нагибин долго считал себя евреем и вел себя из-за раздвоенности личности как русский пьяница, хулиган и бабник.
За антисемитизм наказывали, в том числе и в уголовном порядке.
Характерным являлся и следующий случай. Братья Шифрины (ставшие известными учеными) поступили в ленинградские институты, хорошо сдав все экзамены. Их старший брат учился мало (и неохотно), но все экзамены, кроме русского, сдал. Резолюция академика Орбели: "Принять, как представителя угнетенной нации, не имевшего возможности получить правильное образование".
Перед войной лафа для евреев кончилась. Нужно было дружить с Гитлером, да и Сталин, наконец, осознал, что может не скрывать своей юдофобии. Во время войны "они" (евреи), конечно, были полезны, но уже с конца
42-го года включились мощные антисемитские фильтры. Сказалось это и в награждениях, и в чистке руководящих работников культуры (об этом написал кинорежиссер Михаил Ромм в "Устных рассказах"), а потом, с 43-го года и в промышленности, даже оборонной, когда директоров-евреев, ставших уже Героями и генералами, стали смещать со своих постов. О том, что награжденных на войне евреев было гораздо меньше, чем поданых на награждения рапортов, широко известно. И чем выше были ордена, тем усерднее их фамилии вычеркивали.
Вернемся в нэповский Киев. Дед был успешным предпринимателем, но, видимо, знал и золотое правило бизнеса: главное – это вовремя смыться. Он освободился от дома на Шулявке, извоза, приобретенного к тому времени большого дома на Батыевой Горе. Купил квартиру на Саксаганского. И стал работать в знаменитой фирме ТЭЖЭ. Надеялся, что избежит многих разочарований, постигших тех, кто верил, что НЭП – это надолго и всерьез.
Большого богатства дед не нажил ни до революции, ни во время НЭПа. Судя по всему, он особенно к нему и не стремился. К достатку – да, семья и родственники, которым он всегда помогал, должны жить хорошо. Зато деда все уважали; он являлся третейским судьей. Евреи, как известно, избегали решать гражданские дела в суде. Третейский суд был очень важным органом регулирования их жизни. Избирались в судьи достойные люди, которым доверялись не только состояния, но иногда и жизни.
Так как к состоятельным людям или к тем, кого подозревали в этом, интерес органов и не только финансовых, время от времени возобновлялся с новой силой, то и в квартиру на Саксаганского нередко захаживали проверяющие. Делалось это, как правило, по наводке "благожелателей", добрых знакомых или обиженных родственников. В одну из таких проверок оказалось, что все вроде бы в порядке, в квартире произведено уплотнение, ценных вещей и драгоценностей не обнаружено. Баба Вера держалась уверенно и независимо. Проверяющие уже уходили, когда в дверях возник Абрам Айзенберг. Увидев выходящих, он обеспокоился: "тетя Вера, они тебе ничего не сделали?"
"Ах, это оказывается ваша тетя? А Вы – жилец Айзенберг? Пройдемте в вашу комнату, а то она была заперта". Прошли, проверили. Ничего не нашли. Заметили, что студент не отходит от рояля. Его отодвинули, рояль открыли, проверили – пусто. Потом со знанием дела постучали по ножкам рояля и стали их отвинчивать… Там оказались золотые николаевские десятки. Много. Как раз незадолго до этого деду удалось продать дом на Батыевой горе.
Несмотря на отказ от отца для поступления в институт и членство в комсомоле, Айзенберг вряд ли имел какой-то умысел. Но и баба Вера, и тетя Рая и даже Рена, которая знала эту историю только в пересказе, не простили ее Абраму. Никогда. Дело в том, что он всегда называл бабушку Верой или даже Веркой. А тут назвал ее тетей…
Не знаю точно, когда, но дед и баба Вера арестовывались, из них выколачивали признания о наличии скрываемых ценностей. Тут можно вспомнить "успешную" работу братьев Броневых, один из которых был папой, а другой дядей известного артиста. Дядя лично выбивал из одного нашего дальнего родственника сдачу ценностей – и выбил, но потом, насколько я понимаю, сквозь пальцы смотрел на дальнейшее (уже незаконное) их наращивание. Изымаемое у нэпманов было нажито по закону, а изымалось – идя навстречу пожеланиям трудящихся (на самом деле не привыкших трудиться большевиков – вспомните сцену ухода с работы кавалериста, которого играл Сергей Шакуров в фильме Михалкова "Свой среди чужих, чужой среди своих"). Успеху дяди Броневого способствовало его знакомство с еврейской средой, хорошими информаторами и некоей зловещей обаятельностью, которую потом артист Броневой отобразил в образе Мюллера в "Семнадцати мгновениях весны" – для него прототипом Мюллера в поведенческом аспекте был дядя.
Пытать при допросах только учились. Пугали. Били. Кормили селедкой и не давали пить. Подогревали в жару. Сажали на ведро.
Дед сломался на допросе, когда мимо него провели бабушку в соседнюю комнату и оттуда раздался женский крик. Дед признался. Его выпустили, а бабу Веру даже не арестовывали. Кричала другая женщина. Бесстрашная бабушка его потом ругала – "да что они могли со мной сделать? Они и так не знали, куда меня деть – я им спуску не давала – они же все байстрюки и не имеют понятия как себя вести!".
После относительно благополучных времен остались дед с бабой Верой без денег, но в своей квартире, от которой после уплотнений осталось три, а потом и две комнаты. Тетя Рая жила в "кабинете", который своей роли никогда не исполнял. Сначала с сестрой Боней, затем с мужем, потом с дочкой Реной. Рая была любимицей деда и красавицей в левантийском стиле. Впервые я прочитал, что под этим подразумевается, в дореволюционной книге "Мужчина и женщина" – большие глаза, большой нос, большой вес и приводилось фото. Тетя Рая была красивее. Она тогда была тоненькой, у нее были прекрасные густые волосы, а нос не выделялся. Моя жена Нина, увидевшая тетю Раю, когда той было 55 лет, считала ее красивой без дополнительных прилагательных.
Тетя Рая около 1928 г.
Красивой женщине из состоятельной семьи напрягаться для жизненного успеха (под которым все еще понималось удачное замужество) нужно меньше, особенно, когда науки не вдохновляют. Говорят, что она некоторое время училась в Фундуклеевской гимназии, куда ее возили в семейном кабриолете. Вряд ли это могло продолжаться долго. Приготовительный класс посещали с девяти лет, а в декабре 1918, с уходом немцев, в Киев вошли петлюровцы, и такие поездки стали небезопасными.
После всех послереволюционных пертурбаций положение семьи с окончанием НЭПа переменилось, но перестроиться тетя Рая не успела. Она пользовалась успехом у молодых мужчин, не очень занятых производительной деятельностью. Одним из них был Даниил Львович Шинкарь (Шенкер). Он был из известной разветвленной семьи, которая имела возможность до революции обучать своих детей в Берлине профессиям врачей и адвокатов, а в Вене музыке и искусствам. Они могли жить заграницей подолгу.
Даниил ни в Берлине, ни в Вене не учился, но в Киеве вел жизнь вольготную. Тимофеев-Ресовский вспоминает, что Киев до революции (думаю, и во время НЭПа, О.Р.) больше, чем другие города России напоминал европейский город – с выставленными на улицу столиками кафе, каштанами, хорошо одетыми и красивыми барышнями, всей легкой атмосферой – идеология оставалась в столице (Харькове).
Даниил был щеголем, на одиннадцать лет старше девятнадцатилетней Раи. Она в него влюбилась. Семья восторгов от будущего зятя не испытывала. Прежде всего, потому, что Рая уже была невестой его дяди по отцу, не намного старше Даниила, но успевшего получить медицинское образование в Берлине, успешного врача, принятого в семье. А Даниил после гимназии занялся установлением Советской власти где-то в Средней Азии и в Крыму. Не прибавила ему популярности и "сдача" родственников, выезжавших в Вену с богатым багажом, имевшая тяжелые для них последствия. Через много лет, когда оказался властям не нужен, вернулся в Киев. Его устроили на строительство знаменитого Дома НКВД (позже Совета Министров), спроектированного московским архитектором И.А.Фоминым.
Совет Министров собирались построить напротив здания ЦК (теперь МИДа), симметрично ему, для этого даже взорвали Златоверхий Михайловский собор. Потом собирались снести "Присутственные места", под вопросом был и снос Софии. Ревнителя русской старины Грабаря заставили согласовать этот проект. Но потом стройка остановилась – не хватало времени и денег, да и жилье для переезжавших в новую столицу из Харькова партийных чиновников нужно было срочно строить (кварталы серых домов на Институтской с милиционерами в подъездах).
Рая познакомилась с Даниилом на проводах дяди, уезжавшего в командировку и, несмотря на неодобрение родителей, быстро вышла за него замуж.