Чуть забрезжил рассвет, а мы уже изготовились к совершению марша, чтобы продолжить выполнение боевой задачи. Пока экипажи спали, командиры были на совещании, где получили приказы на последующие действия. Теперь мы будем идти вперед, чтобы сменить тех, кто нуждался в отдыхе и восстановлении сил, чтобы не дать гитлеровцам ни минуты передышки, ни единой возможности закрепиться ни на каком рубеже.
Командир сказал, что вчера вечером получили новые карты, на которых нанесен район города Плоцка и Торуня. Значит, наш маршрут на Торунь. Колонна двигалась уже по хорошо разъезженной дороге. За ночь за передовыми частями прошло уже немало войск, да и теперь двигалось много машин с различными грузами.
Шла артиллерия с мощными орудиями. Смотрели мы на эти колонны войск, и душа радовалась – какая сила! Нет, не остановить немцам нашего порыва и стремления, и пусть будут еще остановки, но это будут остановки для того, чтобы сделать передышку, сосредоточиться и ударить с новой силой. Все время теперь чувствовался наступательный порыв и жадное желание скорее, скорее закончить эту войну, и не где-нибудь, а именно в столице Германии – Берлине, и уж обязательно пройти победным маршем по разным там штрассам. Вот смотрите, мол, как мы идем победным маршем, и не вы в нашей столице Москве, а мы в вашей. Потому что вы этого хотели сами, потому что вы пришли к нам с мечом, а не мы.
Часа через два небо посветлело и начали появляться голубые проплешины в облачности, а вместе с ними пожаловали и первые мессеры. Первая пара появилась настолько неожиданно, что сразу мы и не заметили, хотя на протяжении всего марша были вроде бы наготове. Вот всегда так бывает – готовишься-готовишься к какому-то делу и вдруг зевнешь его начало. Так случилось и с мессерами. Они появились на бреющем полете из-за каких-то развалин. Дорога проходила по небольшому населенному пункту, который был сильно разрушен.
Одна половина его была на восточной стороне небольшой, но довольно быстрой речушки. Несмотря на зимнее время, она бурно несла свои воды. Лед весь был разбит, и только небольшие льдины валялись на берегу. Мост, соединявший восточную и западную сторону этого селения (название я его не запомнил), был восстановлен нашими саперами, и по нему двигались войска. Но каждый раз, когда надо переправить что-то тяжелое, движение стопорилось и колонна задерживалась. Регулировщики старались навести надлежащий порядок, но все равно каждому хотелось побыстрее миновать это узкое место.
Наша колонна остановилась как раз для того, чтобы дать возможность пройти машинам с боеприпасами. И вот в этот момент нагрянули "Мессершмитты" и начали поливать своим огнем колонну. Второй заход уже был для них небезопасен. Всеми возможными средствами мы открыли огонь по низко летающим самолетам, и небезуспешно. Первому удалось уйти безнаказанно, а второй задымил и плюхнулся на поле. Но следом за первой парой появилась вторая. Я услышал, как ребята, стоявшие возле машин с ящиками со снарядами, начали ругать наших летчиков: вот, мол, немцы могут летать в такую погоду, а наши нет.
И, как бы услышав солдатскую критику, в небе появились наши Илы, которые в сопровождении нескольких истребителей шли довольно большим строем в сторону фронта.
"Наконец-то проснулись", – недовольно проворчал кто-то из шоферов. "Не проснулись, а получили добро от метеорологов, – уточнил бойкий сержант. – Ты что, не знаешь, что у них порядок такой? Пока не дадут погоду, вылет не разрешается".
Немецкие летчики, видимо, увидели приближение наших самолетов и дали деру в свою сторону.
Проезжая по мосту, я увидел, что ниже по течению этой небольшой речушки саперы собирали другой мост на сваях, для того чтобы разгрузить дорогу и улучшить движение войск. Сразу же за населенным пунктом мы втянулись в лес, и теперь немецким летчикам не так-то легко было нас обнаружить. Лесная дорога вскоре кончилась, и перед нами открылась панорама какой-то железнодорожной станции.
На полотне железной дороги стояло несколько вагонов. Некоторые вагоны горели. Ближе к небольшой станции еще стоял короткий состав. Остовы обгоревших вагонов и совсем сгоревших говорили о том, что пожар был сильный. Станционные строения сильно разрушены, людей не было видно. Уже отчетливо были слышны артиллерийские залпы – тот самый обычный звуковой фон фронта. По карте до места, куда нам было указано прибыть для совместных действий с пехотным полком, было еще несколько километров, но уже и здесь чувствовалась близость фронта.
Всего одну ночь переспали, а уже приходится догонять передовые части. Немцы бежали довольно быстро, старались оторваться от наседавших наших подразделений, чтобы изловчиться и выбрать момент для нанесения контратакующих ударов. Пока этого им не удавалось. Сосредоточились в небольшом лесочке. Редкие деревья не могли служить укрытием, но зато роща была поудобней в смысле маскировки. Здесь предстояло уточнить нашу задачу, хоть чуточку передохнуть после марша и, конечно, накормить людей. Пока дело питания экипажей у старшины получалось хорошо, и мы не могли на него сетовать. Несмотря на то что мы все это утро были на марше, а обед был в установленное время. Наши повара наварили его во время движения, продукты засыпали в котлы на коротких остановках. Ну как не вспомнить наших хозяйственников и не сказать в их адрес добрые слова благодарности за их самоотверженный труд. Ведь это важный фактор в достижении победы. Что такое голодный солдат? Он не способен в полную силу решать те задачи, которые стоят перед ним. Так что те боевые успехи, которых нам удалось добиться в бою, – это и успехи наших хозяйственников.
Вскоре нам была поставлена задача, к выполнению которой мы должны приступить с наступлением темноты. День заканчивался. Мы готовились к ночному бою. Нам предстояло с наступлением темноты совместно с пехотой пройти через позиции, занимаемые немцами, вклиниться в их оборону и дальше развивать успех в направлении города Торунь.
В это время наше внимание привлек один случай. По полю влево от того места, где мы сосредоточились, шел в сторону фронта одинокий фашистский солдат. Он не прятался и не крался. Он просто шел на запад, к своим. Но как шел? Он еле-еле передвигал ноги и одной здоровой левой рукой за ремень тянул по земле свой автомат. Правая рука висела вдоль тела. Нам он был хорошо виден, и мы сразу обратили на него внимание. Низко наклонив голову, не обращая внимания на происходящее вокруг него, он волочил свое бренное, измученное войной тело и, отключившись от всего, был занят только одной мыслью – идти. Ребята, ближе всего находившиеся к опушке, закричали ему, чтобы он обратил внимание, но это не привлекло его внимание.
Тогда Семен Поздняков, взявши автомат, вышел на опушку рощи и окликнул его по-немецки: "Фриц, хальт!" Немец остановился и повернул голову в нашу сторону. Позняков продолжил: "Фриц, комен зи хер!"
Солдат, видимо, не расслышал, махнул здоровой рукой и продолжил движение. А может, он не разглядел, что его останавливал советский боец? Это было всего вероятнее, потому что к нему обратились на его языке. Видимо, он решил, что его зовут вернуться воевать, а он считал себя отвоевавшимся и ему нет никакого дела до того, куда его зовут. Тогда Поздняков побежал в его сторону и махнул рукой, показал, чтобы он остановился. Видя настойчивое требование, немец остановился, но никакой оборонительной позы не занял. Теперь немец понял, кто его останавливает. Он бросил свой автомат и поднял левую руку для сдачи в плен.
Подбежавший Семен нагнулся, взял автомат и, махнув рукой в нашу сторону, пошел первым. Немец, не меняя темпа движения, пошел за Семеном. Когда он приблизился, мы увидели изможденное, испачканное кровью лицо. Глаза его безразлично смотрели на все происходящее с ним. Ему было все равно – плен или еще что-либо, пусть даже смерть. Правая рука безжизненно висела. Рукав в шинели был прострелен, и из него кровоточило. Видимо, он не мог даже себя перевязать, а товарища поблизости тоже не было. Вид его был жалок.
Подошедший капитан Искричев что-то спросил его по-немецки. Он ответил и громко, чтобы все услышали, сказал: "Гитлер капут!"
Ребята дружно засмеялись, потому что такое мы слышали не раз. Как только возьмешь пленного, так он первое, что говорил, так эту фразу.
Капитан Искричев приказал отвести его в штаб. Немец не понял, что сказал Искричев, и закричал диким голосом: "Найн! Найн!" – "Чего ты орешь, фашист недобитый? – в сердцах рыкнул на него Поздняков. – Смерти боишься? А ведь не так обращался с нашим братом? Стукнуть бы тебя, и дело с концом, ублюдок фашистский!" – "Ну, хватит выступать! – оборвал его капитан Приходько. – Отведи его к штабной машине, там его отправят на медпункт, окажут помощь и дальше знают, куда определить".
Поздняков подтолкнул немца и пошел в глубь рощи в направлении штабной машины.
Сумерки быстро сгущались. Мы приготовились к совершению марша. А у меня в глазах еще стояла фигура этого немца. Мне припомнился фильм, который мы смотрели еще осенью в дивизионном клубе-землянке. В нем были другие немцы: шагавшие победным маршем по Парижу, победно шествовавшие по захваченной Голландии. Расплата за содеянное злодеяние на земле неминуемо наступает. В этом карающем потоке наших советских воинов шли мы, простые советские парни, еще вчерашние школьники. Мы, восемнадцатилетние солдаты. Нас встретил батальон пехоты, который мы приняли на броню и, сопровождаемые разведчиками, медленно продвигались через поселок, в котором не было ни одного уцелевшего дома.
Слева и справа взлетали в небо осветительные ракеты. По ним можно было определить, где немцы. Передовые подразделения почти впритык примыкали к немецким позициям. Обосновались для того, чтобы уточнить обстановку. Моторы работали на малых оборотах. При таком режиме работы можно подойти к немцам очень близко и обрушить внезапность на их головы. Рассредоточились по фронту при интервалах метров двадцать пять – тридцать. Командиры машин вызваны на рекогносцировку. Как мучительны минуты ожидания, тем более ночью.
Через четверть часа пришел командир машины и объяснил, что требуется от нас в данной обстановке. Оказывается, прикрываясь темнотой ночи, мы должны просочиться через позиции немцев в глубь их обороны и дальше развивать наступление в направлении на Торунь. Сигнала подаваться не будет. Время начала движения – по сверенным командирским часам. До начала движения осталось четверть часа. Впереди нас пойдут несколько бойцов из стрелкового взвода, с которым мы взаимодействуем, и так – с каждой самоходкой. Они будут идти впереди в полсотне метрах, и если вдруг появится противник, то должны предупредить открытием огня и залечь, а уж остальное должны доделать мы – самоходчики. Поначалу все шло хорошо. Продвигались медленно, на малых оборотах. Разведчики еще засветло разведали это место и пролезли довольно глубоко, и все же мы шли осторожно. Получалось, что сплошной линии обороны у немцев здесь нет, а может быть, это был стык двух частей.
Пытались взять языка, но не получилось. Однако время не ждало, а продвигаться вперед надо во что бы то ни стало. Правый сосед уже прошел вперед, а мы отстали. Командование поторапливало, и решено было именно таким способом ночью атаковать и прорвать вражескую оборону. Уже продвинулись метров на шестьсот. Пока все тихо, как будто и нет немцев. За нами шла вторая батарея, и тоже с десантом. У нас на броне сидели шестеро бойцов. Сидели молча. Впереди шли трое разведчиков, а следом за ними – еще двое бойцов из стрелкового взвода. Вдруг ребята остановились. Прямо перед нами в темноте ночи возникла какая-то стена. Командир вылез из машины и пошел к бойцам. Остановились. Сидоренко о чем-то переговорил с бойцами и вернулся. Залезая в машину, тихо сказал: "Приготовиться, может, сейчас рядом немцы".
Снова тронулись вперед. Вглядывались в темноту с таким напряжением, что мне даже показалось, будто шея вытягивается. Через сотню метров снова остановились. На этот раз я увидел, что перед нами действительно стена большого длинного строения. Командир сказал, что это коровник. Но животных в нем не было. Немцы весь скот угоняли. За редким случаем им это не удавалось, и только тогда, когда их окружают или разобьют настолько, что уже не до скота, тогда спасают свою шкуру. Миновали скотный двор и тут нос к носу столкнулись с немцами, которые находились в окопе. Выехали мы как раз им во фланг.
Немцы не ожидали такого маневра, их было до взвода. Темнота не позволила им разобраться толком, и один немец во все горло заорал: "Панцер!" Это они нас за танки приняли. Несколько солдат сразу же подняли руки вверх, не вылезая из окопа, а некоторые пытались спастись бегством, но наши разведчики, шедшие впереди, огнем из автоматов уложили их на землю. Дальше было бессмысленно уже таиться, и командир батареи принял решение: ускорить темп продвижения, посадив всех бойцов на машины.
Еще через километр выскочили на дорогу, по которой двигались отступавшие немецкие части. Завязался бой. Но немцы не стали ввязываться в драку. Те, которые поумнее, сразу же прекратили сопротивление и сдались. Они были ближе к нам и поняли обстановку и исход боя. А те, что оказались волею судьбы дальше, прикрываясь темнотой, уходили. Мы сделали несколько орудийных выстрелов вслед и остановились, чтобы уточнить обстановку. На это ушло несколько минут. Началось преследование уходящих немцев по этому шоссе, хотя это было для нас рискованное решение.
Численность отходящего противника нам не была известна, но наскоро опрошенные пленные немцы, видимо, дали такие сведения, что позволило командиру принять такое решение. Задача ясна: мы не должны дать возможности гитлеровцам закрепиться ни на каком рубеже и постоянно сидеть у них на хвосте. Однако сломя голову тоже за ними нельзя было гнаться. Впереди у нас постоянно двигались разведчики на бронетранспортере, у них были и саперы. Такое решение было правильным, потому что впереди было два моста, которые немцы, конечно, постараются либо заминировать, либо взорвать. Однако первый небольшой мостик через речку оказался не только не заминирован, но и не разрушен.
Довольно осторожно разведчики перебрались через эту речушку, ожидая засады из придорожных кустарников, но, сколько ни продвигались, огня не последовало, и тогда уже окончательно стало ясно, что немцы впопыхах не успели ничего сделать. Командир даже высказал недоумение: "Удивительно, как это вдруг они не взорвали или не заминировали? Что-то помешало, а что? Нет, здесь что-то не так. Надо держать уши востро".
Предположение командира подтвердилось через несколько сот метров. Впереди оказалась местность, удобная для организации опорного пункта. Дорога шла в гору, а по ее сторонам рос довольно редкий кустарник, который в дневное время, вероятно, хорошо просматривается. Высотка же как раз приходилась на то место, где дорога взбиралась на самую верхнюю ее точку. Конечно, это место было избрано немцами заблаговременно и ими была хорошо организована система огня.
Немцы встретили нас огнем. Трассы от пуль летели в нашу сторону довольно плотной стеной. Пехота, что шла впереди самоходок, залегла, а те, кто еще были на броне, тоже попрыгали на землю и старались держаться за машиной. Поступило распоряжение – вперед пока не лезть, а огнем орудий подавлять огневые точки. Но на этот счет нас и учить не надо – почти все машины, успевшие развернуться по фронту чуть ли не на километр, уже вели огонь, и не безуспешно.
Но и немцы подключили свою артиллерию. Как только самоходки начали вести огонь, гитлеровцы засекали место, и тут же следовал ответный залп не одного орудия. Тогда нам пришлось после каждого выстрела менять позицию, чтобы избежать ответного удара. Пока шла эта перепалка, подоспела наша артиллерия, которая развернулась за мостиком, и ее огонь здорово нам помог. Перестрелка стала утихать, тем более что нам многое было не ясно. Какие силы нас остановили и где огневые точки? Это нам предстояло уточнить.
Но к утру все прояснилось. Поскольку правый сосед имел успех и продвинулся довольно успешно вперед, немцы, боясь того, что их отрежут, используя темноту, отошли в сторону города Торунь. Настроение наше было наступательное, и после того, как командир пришел к машине с рекогносцировки, мы поняли, что предстоит марш. Все эти дни гитлеровцы отходили, время от времени нанося контратаки, удерживали каждый рубеж до последней возможности, в плен сдавались только в том случае, когда уже не было никакого шанса оказывать сопротивление, и только те, которые уже окончательно разуверились в Гитлере, искали случая сдаться, но таких было мало.
Готовясь к маршу, мы проверяли ходовую часть, подтянули гусеницы, крепления тросов и другого шанцевого инструмента. Вдруг Лукьянов крикнул: "Немцы!" Я как раз крепил на броне лопату и, бросив взгляд в сторону, куда показал Николай, увидел выходящих из кустарника немцев. Их было трое. Они шли прямо в нашу сторону, и не было никакого сомнения в том, что они нас видят. Оружие у нас было внутри самоходки, а на поясе только револьвер. Я инстинктивно схватился за кобуру, чтобы достать револьвер. Николай так и остался стоять с ключом в руках. Только Иван Староверов, который был в машине, направил автомат в сторону идущих к нам гитлеровцев.
Не дойдя метров тридцать до нас, они подняли руки и пошли чуть медленнее к машине. Я подумал: может, это хитрость, чтобы усыпить нашу бдительность, подойти как можно ближе, а потом – за автоматы, которые у них были на шее. Командир, который тоже был с Иваном в машине, скомандовал им: "Хальт!" Они остановились и, не дожидаясь другой команды, с поднятыми руками повернулись к нам спиной. Стало ясно, что они пришли с намерением сдаться в плен. Иван с командиром выскочили из машины, и мы втроем подошли к ним. Разоружив их, подвели к машине, а Николай по приказанию командира помчался к машине командира батареи.
Вскоре появились два разведчика из взвода разведки, и мы передали пленных с рук на руки. Когда немцев увели, Серафим Яковлевич сказал: "Да, видимо, дела у немцев совсем пошли плохо, если ищут способ сдаться в плен". Уже на марше я, сидя на своем сиденье, припоминал: сколько же было таких случаев, чтобы вот так немцы сдавались? Да, таких случаев было мало, и, видимо, действительно воинский дух в рядах фашистского "воинства" стал падать с каждым днем все сильнее. Впереди у нас была Висла, а за ней прямая дорога в логово фашизма.