Так было - Лагунов Константин Яковлевич 41 стр.


2.

Поездка в Действующую армию заняла больше месяца. В Малышенку Василий Иванович вернулся в конце января сорок пятого года.

Прямо с вокзала, не заходя домой, заторопился в райком партии. "Позвоню в колхоз. Поговорю с ней хоть по телефону".

Первым в райкоме ему встретился Шамов.

Он поздравил секретаря с приездом, спросил о самочувствии.

- Все хорошо, - весело ответил Рыбаков. - Заходи. Рассказывай. Как живете, что нового?

- Да вроде все в порядке. Никаких ЧП. Вот только Ускова умерла.

- Какая Ускова? - спросил Рыбаков побледневшими губами и вдруг почувствовал, как под ногами качнулся пол. Василий Иванович вцепился в уголок стола и натужно прохрипел: - Какая?

- Председатель колхоза "Коммунизм".

- Врешь! - схватил Шамова за грудь, рванул к себе. - Врешь!

Перед глазами Рыбакова поплыли темные круги. Рука разжалась, выпустив воротник шамовской гимнастерки.

- Когда?

- Да вскоре, как вы уехали. От родов. Родила сына, а сама…

- Не надо…

- Выпейте воды. Черт меня дернул. Кабы я знал…

- Ты все знал, - не разжимая зубов, процедил Рыбаков. И в голосе его и во взгляде была такая ненависть, что Шамов даже попятился. - Ты знал и рад этому. Уходи…

Богдан Данилович проворно юркнул за дверь. А Рыбаков постоял минуту, пьяно раскачиваясь из стороны в сторону. Диким, бессмысленным взглядом огляделся вокруг и, медленно переставляя онемелые ноги, вышел в приемную.

Здесь он увидел Лукьяныча. Старик хотел было поздороваться с секретарем, но, глянув в перекошенное лицо, осекся на полуслове.

- Запряги жеребца. Подъедешь к больнице, - глухо проговорил Рыбаков и пошел к выходу.

Он шел по улице, сутулясь, опустив голову. Он не видел встречных, не отвечал на приветствия. На пороге больницы снова почувствовал острую боль в сердце. Стиснул зубы, напрягся, постоял, держась за дверной косяк, и едва боль отхлынула, переступил порог. Женщина-главврач растерялась, увидев перед собой секретаря райкома. Вскочила с места, засуетилась, приглашая его раздеваться и присаживаться.

- Я на минуту, Степанида Романовна. Сидите. Я только что приехал, мне сказали, что у вас умерла председатель колхоза "Коммунизм" Настасья Федоровна Ускова. Это правда?

- Да, Василий Иванович. Ее привезли в безнадежном состоянии. Тяжелые роды. Если бы был квалифицированный хирург, может…

- А ребенок? Ребенок!..

- Ребенок жив. Его забрала родственница Усковой. Кажется, сестра. Горбатенькая такая…

- Так… До свиданья.

Он вышел из больницы, увидел у ворот запряженного Воронка. Взял из рук Лукьяныча вожжи, сказал ему: "Иди домой, старик", - и сел в кошеву. Отдохнувший без хозяина конь сразу рванул и понес галопом.

3.

В полукилометре от села Рыбаков остановил лошадь. Справа от дороги на невысоком холме стояла присыпанная снегом березовая рощица. Вокруг нее изгородь из жердей. Сейчас из-за снега изгородь была почти не видна. Только торчали верхушки кольев да темнела перекладина ворот. Василий Иванович вылез из кошевы, взял Воронка под уздцы и напрямик по снегу побрел к воротам. Иногда он проваливался в сугроб выше колена. Воронко покрылся клочьями пены, пока они одолели полсотни метров снежной целины. Василий Иванович привязал коня к тонкому столбику ворот, пошел за ограду.

Под березами было меньше снегу, и потому отчетливо, виднелись невысокие бугорки, разбросанные по всей роще. Над буграми высились облепленные снегом кресты или пирамидки, увенчанные звездочками. Он медленно пошел между могилами, ища глазами ту, в которой была похоронена Настя. Еще издали заприметил высокую совсем новую пирамидку со звездой на вершине.

Подошел, рукавицей смел снег с памятника и увидел Настю. Она смотрела на него с желтого листка фотографии. Взгляд у нее строгий, не тот, каким она провожала его в последний раз. А в уголках губ теплилась еле заметная улыбка.

Он содрал с головы шапку, кинул подле себя. Сдернул рукавицы и голыми руками стал осторожно сгребать снег с могилы. Прижался горячим лбом к мерзлой жесткой земле и позвал:

- Настенька! Слышишь! Я пришел. Поздно, но пришел. Прости.

Оторвал голову от земли, повел вокруг затуманенными глазами и не увидел ни белых холмиков, ни берез, ни серо-голубого неба - кругом чугунный черный мрак. Непроницаемый и густой.

Призывно заржал Воронко. Василий Иванович вздрогнул. Еле поднял налитую свинцовой тяжестью голову. С трудом поднялся на ноги. Подобрал шапку и рукавицы, зажал их в кулаке. Другой рукой отколупнул от могильного холмика комочек земли.

- Прощай, Настенька.

Повернулся и медленно побрел назад, сжимая в кулаке холодную землю.

- Вот и все, - прошептал он. - Все.

Завернул серую щепоть в носовой платок. Положил узелок в нагрудный карман гимнастерки под самое сердце.

Постоял в воротах, поглядел на родную могилу.

Вывел лошадь на дорогу, упал в кошеву. Воронко по привычке замедлил было бег у правления, но, не чуя вожжи, пробежал мимо и, не ожидая команды хозяина, свернул к дому Усковой.

Горбатая Васена встретила Рыбакова плачем и причитаниями. Он долго успокаивал ее. А когда затихла, спросил:

- Сын где?

- Там. - Васена показала на дверь.

Он прошел в горницу.

Здесь все сохранилось в том виде, как было при Насте. Только в углу появилась маленькая некрашеная деревянная кроватка.

Василий Иванович, сдерживая дыхание, на цыпочках подкрался к ней. Заглянул. Увидел в груде пеленок красное личико с закрытыми глазами. Ребенок спал, посапывая носом. На подушке валялась тряпичная соска-узелок с нажеванным хлебом.

Так вот что осталось от Насти, от их любви. Маленький курносый человечек с круто надломенными черными ниточками бровей. Выпуклый лобик, округлый, маленький подбородок. И никаких черт сходства с Настей. Ребенок как ребенок, как тысячи тысяч других.

Рыбаков склонился над кроваткой и пристально вгляделся в лицо младенца. Вдруг оно вздрогнуло, сморщилось в плаксивую гримасу, и ребенок открыл глаза.

Рыбаков глянул в них и едва не закричал: на него смотрела Настя!

Теперь Василий Иванович безошибочно отличил бы его от тысячи других ребячьих лиц.

Василий Иванович хотел было взять сына на руки, но тот вдруг зевнул, пустил пузыри и снова засопел, причмокивая губами. Теперь и спящий он чем-то неуловимым напоминал ему Настю.

Рыбаков распрямился, поманил пальцем Васену, спросил шепотом:

- Как звать.

- Васей. Она велела… - И заплакала.

Он обнял ее за плечи, вывел на кухню. Молча присели к столу.

Стерев с желтых щек слезы, Васена уныло спросила:

- Кушать будете?

Рыбаков не ответил. Да он и не слышал вопроса. "Почему я не отказался от этой поездки? Ведь Настя словно предчувствовала недоброе. Как она сказала тогда? "Да я не думаю об этом. Мне бы вот только сынка родить…" И вот… Как все это… Несправедливо, жестоко! Ты слышишь, Настенька?"

- Что с вами? - Дрожащая рука Васены легла на его плечо.

- А? - Он стер испарину со лба. Поднялся. - Пора мне. Пора. Не гневайся на меня за Васю. Возьму я его. Сейчас.

- А как же я? - испугалась Васена. - Ведь это все, что осталось от нее.

- Знаю, - мягко проговорил Рыбаков. - Но я отец. Пойми. Спасибо тебе, что сберегла сына. Будешь в Малышенке - мимо не проходи. Обижусь. Родные ведь. Спасибо.

Она завернула ребенка в одеяло, закутала в шаль. Рыбаков пожал сухую, костистую руку горбуньи и ушел, крепко прижимая к себе живой, пищащий сверток. Шептал, баюкая: "Вася, Васенька… Ва-а-ська".

4.

Варя была в смятении. Она металась по квартире и никак не могла найти себе места. Еще в полдень соседка сказала ей: "Готовь угощенье, твой мужик приехал. Сама видела, как он в райком заходил". Варя затопила баню и кинулась стряпать. В хлопотах незаметно пробежало время. Но вот и обед готов, и баня истоплена, а мужа все нет. Варя встревожилась. Позвонила в райком. Помощник сказал, что Рыбаков действительно вернулся, но пробыл в райкоме всего несколько минут и куда-то уехал.

Райцентр невелик, и скоро Варя уже знала, что Василий Иванович перед отъездом заходил в больницу. Куда он уехал? Зачем? Почему так спешно, даже не зашел домой?

Правда, и прежде Василий Иванович никогда не говорил ей, куда и зачем едет. Бывало, только скажет: "Еду в колхозы. Вернусь через два дня" или "Уезжаю дня на три" - и весь разговор.

Но сейчас - Варя была уверена в этом - что-то произошло необычное и страшное.

У нее вдруг возникло ощущение зыби под ногами.

Нет, предчувствие не обманывает ее. Почти два месяца не был дома и даже не зашел. Хоть бы позвонил. Надо бы узнать, зачем ходил в больницу. Только надо ли? Ох, не надо…

Нет, надо. Надо. Надо… Все надо было делась не так. Разве не видела она, что в последнее время его что-то угнетало. Он сделался молчаливым, беспричинно раздражительным и вспыльчивым. Надо было откровенно спросить его, в чем дело. Но она каким-то необъяснимым, подсознательным чутьем догадывалась, что такой разговор принесет ей огорчение и боль, и не хотела этого. Авось как-нибудь все само собой образуется. Не зря же люди говорят: "Все перемелется".

Накануне отъезда Василий Иванович пришел домой поздно ночью. Не раздеваясь и не зажигая огня, он присел на край кровати, глухо сказал: "Мне надо поговорить с тобой, Варя". Она насторожилась, испугалась. А почему сейчас? Ведь через несколько часов он уедет на целый месяц, а может, и больше. За это время все может перемениться и, возможно, будет уже не нужен этот неприятный разговор. Да мало ли что может случиться за целый месяц? "Ложись спи, - притворно зевнув, ответила она, - скоро утро. Тогда и поговорим". - "Можно и тогда", - угрюмо согласился он и стал раздеваться. На рассвете она проснулась и увидела мужа у окна. Он был босиком, в нижнем белье. Смотрел в окно и курил.

- Что, уже пора? - изумилась она.

- Пора, - ответил он и потянулся к телефону. Позвонил в райком, сказал, чтобы подъезжал Лукьяныч, и пошел умываться.

Вот так и расстались, ничего не сказав друг другу, кроме обычных при прощании слов.

Сейчас Варя вдруг поняла, что зря уклонилась от разговора и оставила беду висеть над головой.

Время перед казнью - страшнее самой казни. И Варя мучилась, ожидая мужа.

Она бестолково металась по комнате, садилась, вставала и снова садилась. Ни за что ни про что накричала на сына и даже дала ему подзатыльник, а когда разобиженный Юрка пригрозил, что нажалуется отцу, она разрыдалась и закричала:

- Где твой отец? Где? Утром приехал, а домой не показался. Больно мы ему нужны…

Наступила ночь. Варя с трудом уговорила сына лечь в постель. Мальчик тоже тревожился. Он вскакивал на каждый шорох. Заглядывал в окна. А на столе непрестанно звонил телефон, и все спрашивали Василия Ивановича.

Наконец сын уснул, а Варя все ходила по комнате, прислушиваясь к шуму за окном.

Она сразу узнала его шаги. Не ожидая стука, выскочила в сени, откинула крючок. Василий Иванович прошел мимо нее, прижимая к груди какой-то узел. Вошел в комнату, положил узел на диван. Тяжело опустился на стул. Снял шапку.

Варя ахнула, увидев виски мужа. Будто взял кто-то кисть и небрежно мазнул белилами по его вороненым волосам.

- Что с тобой?

- Сядь, Варя.

Жена послушно села.

- Это мой ребенок. - Он показал рукой на сверток. - Тоже Вася. Ему всего месяц. Мать умерла от родов…

- А-а! - Варя судорожно зажала ладонью рот. Вспомнила: месяц назад умерла от родов председательша колхоза "Коммунизм". Говорили, что она незамужняя. Говорили…

Да мало ли что тогда говорили.

- Решай, - сказал он, - или мы с ним уйдем. Или он будет нашим вторым сыном. Решай.

Варя сползла со стула, ткнулась головой в диван и захлебнулась слезами. Ее колотила неуемная нервная дрожь. Она билась головой о валик дивана, плакала беззвучно, чтобы не разбудить Юрку.

Муж не утешал ее. Молчал, уткнувшись взглядом с шляпку гвоздя, белевшую в половице.

Заплакал ребенок. Василий Иванович вскочил, подбежал к нему. Взял на руки. Малыш заплакал еще громче.

Варя медленно поднялась. Не смотря в лицо мужу, подошла к нему.

- Дай сюда, - сказала зло и грубо. Но ребенка приняла бережно. Положила на диван. Распеленала. Васино лицо. Его сын. Трясущимися руками вынула из комода простыню, разорвала на куски. Завернула младенца. Долго рылась в сундуке, выкидывая все на пол. Нашла, наконец, бог весть сколько лет пролежавшую там соску.

Притихший ребенок лежал у Вари на коленях и смачно сосал из бутылочки теплое молоко. А она все плакала и плакала.

Когда мальчик переставал сосать, она встряхивала бутылочку и ласково говорила:

- Ешь, маленький, ешь.

5.

За несколько часов весть о случившемся облетела весь райцентр. Судили об этом по-разному. Многие считали, что Рыбаков поступил по совести, честно. Другие не упускали случая позубоскалить по такому поводу. Райкомовские товарищи по молчаливому уговору сделали вид, что ничего не произошло.

И только Шамов откровенно ликовал.

Богдан Данилович давно слышал о связи Рыбакова с Усковой и, когда она умерла, напросился представителем райкома на похороны. У могилы Усковой он произнес длинную прочувствованную речь и так растрогался собственным красноречием, что даже прослезился. На поминках он сидел рядом с убитыми горем бабами, сочувственно поддакивая, слушая поминальные тосты. Там, на поминках, от пришибленной горем Васюты он и узнал все, что его интересовало.

Шамов торжествовал, сиял, как именинник. У него даже походка изменилась, стала торопливой и легкой. Он беспричинно улыбался, довольно потирая длиннопалые руки. Всем своим видом он как бы говорил: "Теперь вы узнаете, кто такой Шамов, кончилось ваше время, пришла моя пора!"

Несколько дней он детально изучал записи в своей тетрадке, а потом засел сочинять обстоятельное заявление в ЦК ВКП(б).

Текли дни. Шамову они казались необыкновенно долгими и трудными. Его снедало нетерпение. Он ждал и не мог дождаться ответа на свое заявление. При встрече с Рыбаковым Богдан Данилович пытливо вглядывался в лицо секретаря, стремясь прочесть на нем ответ на волновавший его вопрос: дошла ли пущенная им ядовитая стрела до цели.

А однажды он, не выдержав, даже спросил Василия Ивановича, не собирается ли тот в Москву.

- С чего бы это? - буркнул Рыбаков, занятый какими-то своими мыслями.

- Говорят, будет какой-то расширенный Пленум ЦК, - соврал Шамов, опуская глаза.

- Позовут, поеду, - отрезал Василий Иванович.

"Позовут, позовут, голубчик", - едва не выкрикнул Шамов.

И Рыбакова позвали.

Накануне весеннего сева позвонил председатель партийной комиссии при обкоме.

- Слушай, - сказал он. - Нам прислали из ЦК большое и серьезное заявление на тебя. Копию заявления я вышлю. Вернешь ее вместе с подробной объяснительной. После пригласим тебя в обком для разбора. Условились?

- Ладно.

Назад Дальше