Перекусили, вышли на улицу. Осматриваемся. Вокруг богатые дома, ничего не скажешь. А жителей не видно. Выселили их, что ли? Вот на улице появился мальчишка лет восьми, в руках у него старая игрушка. Подошел к нам. У мальчишки нездорового бледного цвета лицо. Темные дуги под глазами. Наверное, у меня были такие весной сорок второго в Харькове. Это от голода. Пацан смотрит на нас, протягивает руку и просит: "Битте, брот..." - Пожалуйста, хлеба!
Взводный Саша - молодец. Тут же достал из продуктового тюка две (!) буханки хлеба и банку с тушенкой. Отдали их парню. Тот стащил с себя рубашку, завернул добычу, прокричал "данке!" и унесся.
Стемнело. Начальство не беспокоит, часовые на посту, солдатский народ, напившись чаю, неторопливо чешет на кухне языки - рассуждает, какая теперь будет жизнь и служба. С улицы заходит поддежурный: "Слышь, старшой, давешний пацан пришел, чего-то лопочет да показывает. Выйдешь?" Саша кивает мне - пошли!
И под каштанами потсдамской улочки, застроенной богатыми особняками, мы выслушиваем замечательное устное послание.
"Мама сказала, что вы очень добрые люди, мы хотим вас благодарить. Я вам покажу место, где что-то спрятано. Мама сказала, что вам это очень понравится!" Старшина берет электрический фонарь, зовет еще одного солдата. "Пошли!" Пацан ведет нас в какой-то двор, там отыскивает узенькую заднюю дверь пристройки. Объясняет, что "hier!", здесь. Дверка закрыта, но легко поддается. За ней лесенка в подвал, фонарь высвечивает какие-то старые стулья, корзины для белья, сундук. И среди этого старья - два деревянных ящика с гнездами, из которых поднимаются запыленные горлышки бутылок. Десятка полтора бутылок, если не все два!
Взводный шепотом командует отход. Уносим трофеи. Мальчик торопливо рассказывает, что тут жил важный эсэсовец, мама сказала, что он украл эти бутылки во Франции. Одна бутылка тут же перекочевывает за пазуху мальчишке: "Передай маме, скажи спасибо, завтра приходи еще!" Мы вваливаемся на кухню. При виде наших трофеев народ приходит в неописуемый энтузиазм.
Но самое интересное начинается дальше.
Бутылок много, все разные, некоторые выглядят очень старыми. Взводный Саша долго чешет в затылке. "В чем дело, старшой? - теребят его. - Заначь себе, сколько требуется, а так - чего же? Надо пробовать!" Шофер легковой машины Смирнов, он на фронте с 42-го года, урезонивает молодых: "Поспешишь - людей насмешишь! Прежде надо начальство угостить, тогда и самим можно. Вот взводный и маракует - как да сколько. А ты - пробовать! Разогнался..."
Взводный, Смирнов и сержант Тихомиров еще довольно долго "раскладывают" добычу так и этак. Много отдашь - самим мало останется. А мало - не похвалят. Наконец Смирнова отряжают наверх с четырьмя бутылками (из почти двух десятков). Возвращается не сразу, хмыкает. "Что такое?" - "Замечание заработал!" - "За что?" - "Он спросил: а сколько достали? Докладываю - семь бутылок, товарищ начальник! Три бутылки солдатам оставили, взводный разрешил! А подполковник: неправильно поступили! Должны были все представить. Начальство само вам укажет, сколько кому. Делаю вам замечание!". - "А ты что?" - теребят Смирнова. "Ясно что! - подмигивает шофер. - Слушаюсь, мол, товарищ подполковник! Так и сделаем в следующий раз".
...Три бутылки выставили на кухонный стол, остальные спрятали подальше, доставали по одной. На второй или третьей я стал задремывать. А напитки были действительно редкостные. Коньяк, старинные красные вина. Какая-то водка, пахнувшая, как я тогда решил, одеколоном... (Лет через тридцать догадался - джин.) Попировали крепко...
Если кто скажет, что похоже на святочный рассказ, то что ж поделаешь. Мало ли что бывает "похоже". А тому славному мальчишке сейчас, должно быть, шестьдесят с хвостиком.
Утром лейтенант пришел с офицером из городской комендатуры. И подполковник, взяв с собой капитана и для разговоров с немцами меня, поехал смотреть "другие помещения". Подходящее нашлось быстро: двухэтажный дом с садом на отдаленной улице, идущей вдоль задней ограды парка Сан-Суси. Вывеска у входа: "Издательство имярек". Позади участка - насыпь железной дороги. Неподалеку четырехэтажный жилой дом, который комендатура обещала тут же освободить под квартиры для офицеров. А под издательским домом - большой глубокий подвал.
Он тоже очень понравился подполковнику.
Лейтенант-комендант быстро освоился. Подправляемый коллегами из городской комендатуры, добывает и привозит все необходимое. Две большие комнаты превратились в казарму для нас - хорошие кровати с сеткой, матрацы, новое постельное белье. В пристройке к жилому дому оборудовали кухню и столовую, комендатура города выделила нам телегу с лошадью, на которой возят продукты и прочее.
Один из наших солдат был повар, настоящий или самоучка, не знаю, но кормили нас сытно. Суп, каша, в ней немного мяса. Если пшенная - совсем хорошо, если перловая ("шрапнель" на солдатском языке) - хуже, но все равно порции хорошие, нарезанный большими кусками хлеб на столах. Иногда соленая рыба, бывают макароны по-флотски. Каждую неделю привозят на телеге запас продуктов со склада и, кажется, еще из какого-то уже заведенного нашей военной администрацией подсобного хозяйства.
И я продолжаю отъедаться. На фотографии того времени - уже округлившаяся физиономия, без особых признаков мысли, если по правде.
А в подвале издательства началось строительство камер, там споро орудуют два немецких каменщика, солдат ставят им помогать. Скоро появятся и первые подневольные помощники: те, кого привели сюда в первые осенние месяцы 45-го, а отсюда не отпустили, тоже строили камеры в нашем подвале. Для себя...
Подвал был весь заставлен большими деревянными ящиками с книгами. А в одном из них обнаружились красиво напечатанные грамоты военных наград. Незаполненные, без имен награждаемых, но уже подписанные. Очень крупным размашистым почерком: "А.Гитлер". (Наверное, это были все же факсимильные отпечатки, но мне до сих пор кажется, что я видел и жирные чернильные линии пера "рондо".)
Книги куда-то увезли, а грамоты наше начальство велело уничтожить. Мы их сожгли на заднем дворе.
"Мы" - это теперь отдел контрразведки "Смерш" Советской военной администрации провинции Бранденбург. Ее начальник - генерал Шаров, он был замполитом корпуса, в который входила наша бригада. Подполковник Вдовин - начальник контрразведки, Полугаев - его заместитель. Капитан Мирошниченко - старший следователь, капитан Петровский - старший оперуполномоченный при комендатуре города. Приезжают и другие офицеры, капитаны и лейтенанты, есть даже один майор. Они будут уполномоченными в округах, из которых состоит провинция. А мы, солдаты, называемся взводом охраны. Наша задача: охранять, не допускать проникновения, проявлять бдительность... В общем, все, что полагается.
...Солдату полагается нести караульную службу в течение суток. Через равные промежутки времени (по два или три часа) он проходит по очереди три состояния: стоит на посту, бодрствует, отдыхает. (Во втором из них солдат ничего не делает, но спать не имеет права и должен быть готов немедленно заменить стоящего на посту или выполнить иной приказ.) Не очень приятно, но ведь всего одни сутки, когда еще пошлют в следующий раз!
А теперь представьте себе, что так - все время.
Именно это и происходило с нами. Пошли приказы о демобилизации, старшие по возрасту уезжали - на сборный пункт, а оттуда в Союз, домой. Пополнение не приходит, или же уезжают трое, а новенького присылают одного. И мы трубим непрерывный караул. Это значит, что через каждые шесть часов надо три часа стоять на посту.
Вот что это такое на практике.
Сегодня мне на пост - в шесть утра. Отстоял до девяти, после чего до трех часов дня свободен. (Поскольку "непрерывка", то ничего другого от нас не требуют; нет ни занятий, ни шагистики, ни "политики". Лишь бы оружие было в порядке, это и так все соблюдают, автоматы чистят исправно.)
Пока все очень хорошо...
Дальше. В три часа дня опять заступил на пост, отстоял до шести вечера. До полуночи свободен. Ничего страшного.
Простоял на посту с нуля до трех часов ночи. Ложусь спать, однако же в девять утра мне опять на пост, а до этого надо успеть позавтракать... Стою с девяти до двенадцати, свободен до шести вечера. Сменяюсь в девять, галопом в столовую на остатки ужина и - спать, к трем ночи вставать: на пост! Сменился в шесть утра, голова гудит. Часок поспал. Позавтракал. В двенадцать дня на пост. Сменился в три, пообедал; в девять вечера - на пост до двенадцати ночи. С нуля до без четверти шесть сладко спал...
А теперь сосчитайте: прошло трое суток. Можете попробовать этот режим и убедиться, что через две-три недели такой жизни человек, даже молодой и здоровый, превращается в машинку. Стоит на посту, таращится, ест, спит. Больше ничего. Со мной было еще хуже, потому что я хоть и солдат взвода охраны, но при первой же необходимости - еще и переводчик.
А стоять на часах лишний раз не хочет никто, да это при таком раскладе и невозможно.
Одно из первых поручений подполковника было: ищите портного, надо шить гражданское. "Вам, Черненко, тоже. Такая будет работа..."
И мы поехали с шофером Смирновым искать портного, нашли на большой улице в центре вывеску "Мужская одежда на заказ, Koniglicher Hoflieferant". Поставщик королевского двора, вот так!
Хозяин оказался невероятно старым, едва держался на ногах. Еще человек пять стариков сидят на столах с шитьем, тетка под шестьдесят что-то ворочает у здоровенной гладильной доски. Старики сначала нас испугались, потом ничего, успокоились. Привезли главного старика к Вдовину. Портной снял с подполковника мерку, показал образцы шерсти, Павел Петрович выбрал материал и пригласил портного с собой позавтракать. Потом еще снабдил его продуктами.
Главный портной остался знакомством очень доволен и перестал стесняться, так что дальше мы уже были у него желанные гости. Вдовина он сразу стал звать полковником - "герр оберст". Васю Смирнова - "герр фельдфебель", а я стал "герр лейтенант". Смирнов был старшим сержантом (не раз переписывался в рядовые, опасаясь, что младших командиров могут задержать в армии, когда начнется демобилизация), так что самая большая прибавка - на семь воинских званий - досталась мне...
Куда большее место, чем в "нормальной" жизни, занимала там выпивка. Фронтовики смершевские офицеры или, кто-то может посчитать, тыловики, но пробыли - кто год-полтора, а кто почти четыре года - не дома. На войне. Теперь война кончилась, людям бы домой; солдат старших возрастов уже демобилизуют. А они?
Фронтовые "сто грамм" давно кончились, но спиртное откуда-то все время бралось. А потом открылся Военторг, и "денежное довольствие" стали выдавать оккупационными марками (они были похожи на настоящие деньги, но не очень). Так что возможности появились.
У Михаила Филипповича, как я скоро узнал от него самого, была язва желудка, с которой он старался "не соваться", чтобы не загудеть в госпиталь и на демобилизацию. И вообще, к питью он особого пристрастия не имел. Выпьет большую рюмку водки, грамм сто двадцать, и все. Пьяным не видел его за все три года службы с ним ни разу. А подполковник Вдовин - другое дело. Мог после обеда на работу прийти с некоторым запахом. Мог поздно вечером, а то и ночью явиться проверять дежурного и посты в состоянии некоторого, мягко говоря, возбуждения. В общем, бывало с ним то, что зовется "дуреет от выпитого". И однажды дурение это сыграло с нашим начальником довольно неприятную шутку.
В выходной день Павел Петрович возвращался на машине из гостей; навещал в Берлине сослуживца по штабу корпуса. Кроме водителя-сержанта, которому скоро было уезжать по демобилизации, был с ним его неофициальный адъютант, старший сержант. Они уже въехали в Потсдам, дело шло к ночи, на улицах пусто. И тут подполковник заметил - неподалеку от служебного здания нашей Советской военной администрации, СВА, мужчину в офицерской форме, обнимающегося под деревом с женщиной. Приказал шоферу остановить машину и - к ним. Шофер и старший сержант пробовали начальника удержать - куда там! Женщина, понятно, моментально исчезла, укрепив пьяную уверенность начальника "Смерша", что офицер миловался с немкой. Подполковник на него и набросился...
Стал совать офицеру под нос свое удостоверение, требовал, чтоб шофер с адъютантом "забрали" того в машину. Офицер пробовал объясниться, что-де я вас, товарищ подполковник, не знаю и вам не подчинен, вы к тому же в нетрезвом виде. А я не на службе...
Вдовин полез его хватать. Тот вырвался и пропал в темноте. А когда машина подъехала "к дому", то оказалось, что у подполковника пропало удостоверение личности. Что значит для особиста потерять служебное удостоверение, объяснять не надо.
Вызвали меня и поехали искать то место, "того мерзавца"...
Наметанным глазом шофер Ананьев сразу определил зловредное дерево. Стали искать под ним и вокруг. Сначала в полной темноте; потом шофер отвел машину чуть в сторону и подсвечивал фарами. Подполковник нервничал, дергал нас: ночь, в любую минуту может нагрянуть комендантский патруль, которому придется предъявлять документы...
На счастье Вдовина, удостоверение нашлось, хоть и с явными следами битвы Амура с Зевсом - изрядно затоптанное. Там под деревом, ночью, я в первый раз держал в руках этот грозный документ и прочел, что на нем написано. Запомнилось так: "НКО СССР (это Народный комиссариат обороны, министерство по-нынешнему). Главное управление контрразведки Красной Армии...", а ниже огромными буквами: "СМЕРШ".
Во взводе тоже случалось спиртное. Где его доставали - точно не помню. Может быть, покупали в открывшемся в городе магазине офицерского Военторга. Жидкость пониженной крепости, градусов тридцать, чаще всего была чем-то подкрашена, Напиток этот, нечто промежуточное между водкой и ликером, вкус имел ужасающий, сладковато-сивушный. (Зато можно было догадаться, что немецкая промышленность понемногу как бы возрождается, во всяком случае в этой части.) Однажды в казарме несколько человек в дневное время заспорили, верно ли, что есть такие лихие "питухи", что могут выпить не отрываясь, прямо из горлышка, целую бутылку. Мнения сходились к тому, что есть, конечно, да только у нас никто сам этого не умеет.
И тогда солдат Мальков, парень лет двадцати пяти, сказал: "Наверное, я смогу!" Произошел спор, кто-то притащил нераскупоренную бутылку. Составились партии спорящих, в конце концов согласились на такие условия: если не выпьет, то остаток - на всех, а хозяину бутылки проигравший "поставит" другую. А если выпьет, то и быть по сему: хозяин подопытной бутылки ее проиграл, а испытателю - даровое удовольствие...
Вспомнили, что бутылку надо для такого дела раскрутить, чтоб жидкость лилась струей, не булькая. Открыли бутылку, Мальков понюхал - не обман ли. Сел на свою койку, покрутил бутылкой в воздухе, запрокинул голову, разинул рот. (Кажется, перед этим еще сказал: "Ну, с Богом!") Струя полилась довольно аккуратно ему в горло, Мальков крепко держал бутылку над собой, горло его слегка дергалось, а лицо прямо на глазах делалось бурым. Все! Мальков нетвердой рукой поставил пустую бутылку на пол. Произнес заплетающимся языком: "Братцы, на пост, меня подмените..." - и в ту же секунду заснул.
Следующее его стояние на посту проспорившая партия разыграла в жребий. И начальство так ничего и не узнало об удавшемся опыте.
Скоро наш подполковник уехал - первым из всех - на полтора месяца в отпуск домой, куда-то на Украину. Главным остался гвардии капитан Полугаев. Его теперь чаще называют зам. начальника или еще проще - "замнач". Офицеры иногда даже обращаются: "Товарищ замнач..." Проходит неделя или две, и у нас начинают поговаривать, что Вдовин не вернется. То ли его увольняют в запас, то ли куда-то переводят с понижением. (Мы с шофером Ананьевым переглядываемся - может, на него донесли за ту историю с офицером и женщиной? Или прицепились к пострадавшему удостоверению?) Еще через несколько дней гвардии капитан зовет меня в свой кабинет и предупреждает: "У нас, Миша, будет комиссия. Из фронта! (Значит - из самого штаба фронта, теперь это правильно называется: Группа советских оккупационных войск в Германии. А может быть, уже Советская военная администрация в Германии. Когда это переподчинение произошло, точно не знаю.) Тебя тоже проверять будут!" При чем же тут я, солдат? "При том, - объясняет М.Ф., - что твоя подпись на протоколах допроса: "допросил через переводчика...". Смотри, лишнего не болтай!"
И в один, как говорится, прекрасный день они прибыли. Главный - моложавый подполковник без орденов; наш зам. начальника с ним явно знаком. Еще два майора, одна не очень молодая женщина-лейтенант и совсем юный младший лейтенант. Розовое почти детское лицо; мундир новенький, а сидит плохо, сразу видно, что военную форму надел человек совсем недавно.
Они все собрались в кабинете начальника, и там что-то происходило. Наших офицеров туда вызывали, а младший лейтенант Зина, секретарь-машинистка, таскала туда и обратно папки с делами. Часа через два вышел приезжий младший лейтенант, спросил, кто Черненко, и позвал меня в тот кабинет. Я представился, как полагается, старшему по званию - приезжему подполковнику, он улыбнулся и кивком показал на младшего лейтенанта: "Вам - с товарищем имярек..." Мы вдвоем отошли подальше от стола, за которым сидело начальство, к окну. Младший лейтенант назвал свою фамилию и сказал, что закончил институт иностранных языков, сюда его прислали недавно. Он теперь инспектор по переводу и должен меня проверить. Спросил по-немецки, откуда я знаю язык, потом - расскажите биографию, коротко... Я рассказал, и дальше разговор продолжался уже о переводческой работе. Мне было немного неловко, потому что у лейтенанта было какое-то учебное, а не настоящее немецкое произношение. Он этого нисколько не стеснялся, похвалил меня и, спросив у подполковника разрешения доложить, сказал, что язык я знаю хорошо. "Пригоден для использования в качестве переводчика". Женщина-лейтенант, которая приехала с ними и теперь сидела в стороне на диване, поморщилась.
Я еще гадал - надо ли спросить "разрешите идти?" или ждать, пока прикажут, когда приезжий подполковник отодвинул папки с делами и сказал, что с замечаниями комиссии оперативный состав ознакомит новый начальник отдела майор Зубов. "Прошу, товарищ майор!"
Один из двух майоров, очень немолодой по моим тогдашним представлениям, поднялся, криво улыбнулся и слегка кивнул присутствующим. На лице у М.Ф. была заметна какая-то напряженность.
Чем занимался "Смерш"?
Еще в разбитом Берлине хотели ловить чуть не каждого члена НСДАП. Многие оперуполномоченные, наверное, не понимали, что в фашистской партии состояли чуть не все. Не знали толком ее устройства. А найти "целленляйтера", это что-то вроде секретаря парткома по месту жительства, было трудно - они все, ясное дело, сбежали на Запад. (А "ортсгруппенляйтера" - секретаря райкома, если по-нашему, я за все время службы "в органах" не видел своими глазами ни одного.)