Тогда Конев, человек энергичный и не робкого десятка, рассердился. Его просто бесила безнаказанная наглость "Тигра", и, кроме того, действия экипажей наших самоходок показались ему не очень уверенными. "Разве так надо? Дай-ка я сам…" - С этими словами помпотех (он, наверное, раньше воевал водителем) высадил из машины своей батареи водителя Полянского и сел за рычаги. Под прикрытием насыпи Конев с помощью наблюдателя развернул самоходку орудием в том направлении, где "пасся", время от времени меняя позицию, "Тигр". Орудие заранее зарядили бронебойным и с заведенным двигателем стали выжидать момента, когда вражеский танк разрядит свою пушку по какой-нибудь цели. Для этого другая самоходка начала проявлять "активность", ползая вдоль насыпи и показывая немцам из-за нее то конец орудийного ствола, то самый верх башни. В "Тигре" не выдержали. Выстрел грянул - машина Конева ринулась на откос и почти вылезла на полотно. Однако "Тигр" опередил выстрелом (много значит унитарный патрон!) нашу самоходную установку, вздыбившуюся над насыпью. Снаряд попал в маску, левее ствола. Машина, так и не успев принять горизонтального положения, сползла задом под откос.
Все, кроме Конева, вылезли из люков. Помпотех остался сидеть за рычагами, упершись толстым налобником танкошлема в триплекс. Его окликнули, но ответа не последовало. Заглянули в люк. Болванка не влетела внутрь башни - она застряла в лобовой броне. Головка снаряда даже выставилась немного из броневого листа в полуметре над склонившейся головой водителя. Экипаж, оглушенный ударом по броне, с трудом вытащил Конева наружу: помпотех был человек крупный и тяжелый и по-прежнему не подавал признаков жизни.
Как раз в эту минуту, "хромая", приползла моя машина. С Конева стянули комбинезон, сняли шлем и гимнастерку, но на обнаженном до пояса теле не нашли ни единой царапины. Ни врача, ни санинструктора среди нас не было. Стали растирать Ивану грудь, делать искусственное дыхание - ничего не помогает. Все подавленно замолчали… Тут наводчик из экипажа Полянского, растерянно вертевший в руках шлем помпотеха, случайно обратил внимание на небольшую дырочку в плотной материи с наружной стороны шлема. Дырочка оказалась сквозной. Кто-то поерошил густые волосы Ивана и обнаружил на темени крошечную запекшуюся ранку…
Здесь же, за насыпью, слегка ранило вне машины водителя Русских. Ребята считают его "сачком" и говорят, что он дешево отделался. Но почему везет вот таким?
Наступила темнота, и в нашей низине, да и наверху, в поле, почти ничего нельзя стало различить. Можно было, пользуясь ночным временем, просто уйти из этой ловушки, но мы решили наказать ставший нам поперек горла танк, который и теперь продолжал бить на звук мотора. На фоне безлунного темно-синего неба, как смутная тень, как призрачное видение, возникнет вдруг черный расплывчатый силуэт, полыхнет ярко-оранжевой ослепительной вспышкой - и тотчас исчезнет, сольется с чернотой поля, подвинувшись вниз по склону высоты. Болванка с противным коротким свистом пронесется над невысокой насыпью, кажется, над самой твоей головой. Из наших машин могут действовать три. Первая часть нашего плана - занять огневые позиции. Это делаем по примеру погибшего Конева: одна из машин бегает с нашей стороны насыпи, то и дело резко увеличивая обороты, так что в густой, могучий рев шестисотсильного дизеля врывается пронзительный визг пробуксовывающего вентилятора, а две другие на возможно малом газу, стараясь не выдать себя искрами из выхлопных патрубков, по одной ползут от насыпи, удаляясь друг от друга, в сторону деревни, хаты которой едва белеют позади нас, на бугре. Отъехать самоходкам необходимо на такое расстояние, чтобы насыпь не мешала стрелять по черному полю. Ночная охота началась. Поднявшись по склону на высоту насыпи, обе машины выключили двигатели. Теперь все экипажи начнут слушать "Тигра". Шума работающего бензинового двигателя, который установлен на немецких танках, не расслышишь, когда наш двигатель работает даже на холостом ходу. Издеваясь над нашей "глухотой", "Тигр" попросту будет играть с нами в "кошки-мышки", оставаясь неуслышанным, а ты не будешь знать, где сверкнет его выстрел и откуда ждать очередной болванки.
Но вот условный сигнал по рации: "Перепелка! Спать пора!" Это значит, что отвлекающая машина (эту роль отвели нашей СУ) должна заглушить двигатель, чтобы те две наверху могли засечь на слух фашистский танк. И мы тоже напряженно вслушиваемся, открыв люки, кроме командира, который держит связь по радио с другими экипажами, и лежащего на насыпи наблюдателя из машины с неполным экипажем. Всем хочется отплатить за Ивана Конева.
- Нет, не спится, - раздается в наушниках Кузнецова зевающий голос, и я снова начинаю вовсю реветь и рычать мотором, пока наши наверху производят грубую наводку, разворачивая самоходки в том направлении, откуда донеслось приглушенное расстоянием жужжание "тигриного" двигателя.
"Тигру" достаточно довернуть башню, чтобы поймать нас в прицел, а самоходке приходится крутиться всем корпусом. У нас раздельное заряжание - у них унитарный патрон и полуавтоматика. Но наших машин три, и одного попадания бронебойным снарядом из нашей пушки достаточно для уничтожения любого танка. Кроме того, немцы сейчас видят не больше, чем мы, то есть ничего.
В соответствии со сложившейся обстановкой продолжаем проводить свой план. Нашей машине задача: спровоцировать "Тигра" на выстрел, а двум другим, ожидающим наготове, - успеть ударить по вспышке. Наше орудие тоже заряжено, и по всему виду Петрова, прильнувшего к прицелу, чувствуется, как не терпится нашему наводчику влепить снаряд в лоб фашисту.
Погазовав на месте, моя самоходка начинает взбираться кормой вперед на бугор, выделывая зигзаги и добросовестно рассыпая снопы красноватых искр, чтобы из "Тигра" могли заметить. Ждать долго не пришлось - сверкнул огонь на конце орудийного ствола немецкого танка и на мгновение выхватил из чернильной тьмы, разлившейся над полем, очертания угловатой массивной башни, а секундой-двумя позже сердито рявкнули почти в один голос, во всю мочь своих шестидюймовых глоток, две самоходки, и две зеленовато-синие трассы прошили темноту. Петров задержался с выстрелом, так как целился на ходу и к тому же по памяти: слишком неверный ориентир - мгновенная вспышка выстрела в непроглядной черноте огромного поля. Все три самоходки быстро сменили свои позиции, оставаясь, однако, выше уровня насыпи, готовые в любой момент продолжить дуэль.
В танк, по-видимому, мы не попали, но и повторять свой прием нам больше не пришлось: бронированный зануда, получив такое грозное предупреждение, не отвечая, уполз в ночь. Командир немецкого танка не стал рисковать своей головой и машиной, тем более что свою задачу "Тигр" выполнил, заставив нас топтаться на месте целых четыре часа…
- Выпалили в белый свет как в копеечку! - в сердцах подытожил Петров, не любивший тратить снаряды зря. - И почему на случай ночных стрельб не придумают для нас какого-нибудь осветительного снаряда? Есть же у фрица и "фонарь" для летчиков, и осветительные ракеты для пехоты…
Ночь прошла в движении, и рассвет догнал нас на марше. Днем в каком-то селе, из которого перед самым нашим приходом удрали немцы, не успев даже поджечь крестьянских хат, все, кто только мог ходить, высыпали на широкую улицу встречать нас, натащили яблок, слив, арбузов. А ведь остановилась колонна лишь затем, чтобы узнать, по какой дороге отступили фашисты. Пока комбат расспрашивал жителей, женщины и дети, особенно вездесущие мальчишки, совали в руки и карманы самоходчиков, проталкивали в смотровые люки или клали на крылья и забрасывали на башни машин свои нехитрые гостинцы, весело крича и перебивая друг друга. Поднялась настоящая веселая суматоха. Оставив шлемофон на сиденье, вылезаю, как и другие, размять ноги, а главное - порадоваться на счастливые лица и сияющие глаза людей, окруживших наши машины. Из кучки женщин торопливым семенящим шагом выходит старушка в черном платье и черном платке, замирает на минуту, приглядываясь, и вдруг с плачем обнимает меня:
- Сыну… сынку Васылю.
Горло ее перехватывают сильные спазмы, и она то молча припадает головой к моей груди, смачивая комбинезон слезами, то жадно всматривается в лицо мое, прерывисто шепча:
- Живый… вэрнувся, риднэсэнький… Чотыри рокы чекала…
Потрясенный до глубины души и сам чуть не плача, невразумительно бормочу что-то, пытаясь объяснить старой женщине, что я - не ее сын, что я даже не здешний, но она от волнения ничего не слышит, а может быть, просто не понимает, о чем ей говорят, не замечая, что в моей речи нет ни одного украинского слова. Придерживая ее за вздрагивающие худые плечи одной рукой, другой достаю из левого кармана гимнастерки удостоверение личности и протягиваю девушке, стоящей поблизости, чтобы она прочитала матери, что я - не Василий.
Тут вмешивается седоусый старик:
- Ни, стара, цэ нэ твий сын… Який же ж сын нэ прызнае ридной маты?
- И лыце його, и росточок, и голос… и танкист мий Васылько… Як же нэ вин? - не может никак успокоиться расстроенная мать.
Клименко-радист, с которым мы испытываем обоюдную неприязнь, приходит мне на выручку. Мягким, ласковым тенорком он утешает по-украински так жестоко ошибившуюся мать:
- Не плачьте, мамо… не надо. Вернется ваш Васыль, вот как мы… Гитлера добьет и вернется… А этот хлопец издалека, из Смоленска он, русский…
- Эк, растолковал, - прищурился на Клименко старик, сердито шевельнув длинными козацкими усами. - А украинцы, по-твоему, кто же такие? Да ты знаешь ли, откуда Русская земля пошла?
Девушка обняла старушонку, немного пришедшую в себя, и увела куда-то. А от головы колонны уже покатилось:
- По местам! Заводи!
Молодая женщина в светлом нарядном платье (и когда успела переодеться?) бегом провела наши машины через заболоченную низину наперерез поспешно уходящим немецким танкам и автомашинам с пехотой. Она легко перепрыгивала с кочки на кочку, мелькая загорелыми икрами и держа в одной руке туфельки, а другою подбирая подол, чтобы не забрызгать его грязью.
Благодаря помощи этой неизвестной женщины (здешней учительницы, как удалось выяснить замполиту полка) мы успели "прихватить" хвост отступающей колонны и подбить при этом "Тигр" и приземистую среднюю самоходку какой-то странной желтой масти, видимо роммелевскую, прибывшую на Украину прямо из Африки и даже не успевшую сменить свою "шкуру" - камуфляж. На лобовой броне машины, под стволом орудия, нарисован красной краской нахально осклабившийся, широкий, от угла до угла башни, рот. Ствол пушки на этой противной роже обозначал нос.
Это штурмовое оружие было оставлено, по-видимому, прикрывать отход. Оно ловко притаилось на дороге, во впадине между двумя песчаными пригорками, но засада не удалась, так как наши машины, сокращая путь и торопясь оседлать дорогу, наскочили на длинноносую "африканку" с правого борта. Первый же снаряд из головной СУ-152, разорвавшись возле самой гусеницы, проломил желтую бортовую броню. Старая, ржавая подкова, прикрепленная к тыльной стороне башни, так и не принесла фашистам счастья.
До замыкающих немецкую колонну машин было уже, как говорится, рукой подать, когда нашу СУ постигла неудача: мы "накормили" ее пушку песочком. Наводчик после выстрела не подвысил ствол, и наша самоходка, преодолевая какую-то широкую канаву, "клюнула". Пушка при этом слегка задела дульным тормозом противоположную стенку рва. Хорошо, что командир наш был начеку. Тотчас раздалась команда: "Стоп!" Сперва провинившийся Петров, опустив ствол до предела, выскочил из машины и, засовывая руку в жерло чуть не до самого плеча, горстями выгреб оттуда песок с землей, а командир с заряжающим свинтили три трубы банника в одно целое. После этого дружно, всем экипажем, продраили горлышко своей красавице. В результате, пока мы потели, занимаясь ее туалетом, бой с огрызающейся на ходу колонной постепенно удалился от нас.
Догоняя своих, пересекали мы обширную бахчу, разбитую на пологом солнечном склоне балки. День стоял очень жаркий, и всех мучила жажда. Кузнецов, прислушиваясь к отдаленным голосам наших СУ, разрешил ребятам сорвать пару арбузов, но Лапкин и Бакаев быстро вернулись назад с пустыми руками. Ни одного целого кавуна, даже мелкого, поблизости не нашлось: все они были расколоты ударами прикладов или кованого каблука, иные изрублены штыками. Какая сволочная аккуратность!.. Судя по обширной площади, бахча принадлежала какому-нибудь "виртшафтлеру" - новоявленному украинскому помещичку из немцев.
Наша 53-я армия, выполняя поставленную ей задачу, ведет наступление на Харьковском направлении, придерживаясь шоссе Белгород - Харьков.
Во второй половине дня несколько самоходок из разных батарей остановились слева от шоссе в тенистой тополевой аллее, ведущей в недалекое село.
Не доезжая этой аллеи, видели приятную картину: большое немецкое кладбище со свеженасыпанными длинными могилами. Могилы обозначены березовыми кольями (по числу убитых), выстроившимися в строгие шеренги. Колья в каждой шеренге соединены между собой общей жердью - перекладиной, образуя сразу множество прямых католических крестов.
Старые фронтовики говорят, что это усовершенствование изобрели практичные немцы из похоронных команд, чтобы облегчить свой нелегкий труд по изготовлению огромного количества крестов, на которые здесь, на Восточном фронте, спрос в последнее время особенно велик и неизменно продолжает расти. Что ж, ради такого дела мы готовы пожертвовать энным количеством наших березовых рощ. Не обеднеем: берез и осин у нас много.
Несмотря на трудолюбие и аккуратность немецких гробокопателей, по обеим сторонам шоссе то и дело попадаются не убранные в спешке трупы. Некоторые из них из-за жары уже начали разлагаться и отравляют воздух тяжелым смрадом. Особенно бросался в глаза безобразно раздувшийся и поэтому кажущийся огромным труп раскормленного фашиста в черной форме, должно быть эсэсовца. Он валялся слева от дороги, у самого кювета.
Стоим в тени, внимательно посматриваем вперед. Слева - село, в нем наша пехота. Прямо - широкое поле, за ним молчит лесок. Километрах в трех впереди, правее шоссе красиво раскинулось на высоте еще одно село, белея стенами хат среди зелени садов. По словам пехотинцев, немцев там уже нет, и наш замполит, капитан Кондратов, пожилой, спокойный мужчина, отправился зачем-то туда на "Виллисе". Когда "Виллис", пыля, начал подниматься по проселку в гору, откуда-то из-за села послышались глухие хлопки немецких минометов. Как на ладони мы видели зеленый юркий "козлик", мечущийся среди черных разрывов. Один из взрывов перевернул машинку. Бронетранспортер разведвзвода прибуксировал исковырянный осколками "Виллис" с убитыми шофером и автоматчиком и с тяжело раненным замполитом.
Капитан Кондратов, хотя он и суровый с виду, мне лично нравится. Он по-настоящему заботится о людях, но делает это как-то ненавязчиво и никогда не подчеркивает этого. У него простое худощавое лицо, хорошо знакомое всем в полку. Оно может быть и приветливым, и строгим - по обстоятельствам. Только вчера (или позавчера?) замполит вызывал меня к себе, когда колонна наша была остановлена на полчаса для текущего техосмотра.
К моей машине подбежал ординарец, убитый сегодня, и, обратившись к моей спине (я в эту минуту заглядывал в левый трансмиссионный люк), весело крикнул:
- Товарищ техник-лейтенант, вас к замполиту! Отсюда третья хата, слева по ходу, - показал он для верности рукой и двинулся дальше вдоль колонны разыскивать кого-то еще.
На приеме у начальства, даже полкового, в одиночку мне ни разу не случалось бывать, и неожиданный вызов озадачил меня: с чего бы это такая честь? Явившись без промедления, докладываю.
- Вот, - протягивает Кондратов мне небольшую бумажку, - читайте.
Пробегаю глазами быстрые мамины строчки:
"Тов. начальник!
Прошу ответить мне, матери лейтенанта П. (указаны полностью моя фамилия, имя, отчество), адрес его…
Я очень беспокоюсь о нем, потому что мои два письма вернулись обратно, да и от сына нет ни одного письма после трех открыток с дороги на фронт, которые я получила.
Прошу Вас, не задержите ответ. Возможно, изменился номер полевой почты, тогда почему Леся не пишет мне нового адреса. Поругайте его, что он доставил мне беспокойство.
А если его уже… нет, напишите, т. начальник, по адресу:
пос. Сампур, Тамбовской области,
Райком ВКП(б) - Смирновой Александре Григорьевне.
С приветом,
Мать П."
Кровь ударила мне в лицо, мне трудно поднять глаза от бумаги, но я чувствую, что капитан внимательно наблюдает за мной. Наконец он заговорил:
- Ну, что скажете?
Сказать мне, понятно, нечего, но все-таки, неловко переступив с ноги на ногу, я начинаю лепетать что-то в свое оправдание. И какой черт дернул меня!
- Наступаете? Бои? Та-ак… - Взгляд Кондратова стал жестким. - Значит, черкнуть несколько слов, чтобы мать знала, что ты жив-здоров (а большего ей и не нужно), времени у вас абсолютно нет?.. Садитесь, - замполит указал мне на табурет возле подоконника, где лежал лист чистой бумаги и карандаш, - и пишите!
Через пять минут письмецо было готово. Капитан взял у меня из рук сложенный треугольником лист и сказал:
- Я сам отправлю. Так будет вернее. Вдруг вам опять будет "некогда"?
В заключение "проработки" замполит подарил мне на память мамино письмо. Оно бережно хранится в левом нагрудном кармане моей гимнастерки.