Сентябрь
Среди дел, которые не терпят отлагательства, невзирая ни на какое время суток, ни на погоду, ни на твое настроение, я потерял счет дням и был крайне удивлен, узнав от своего нового начальника, что сентябрь уже наступил. А капитан до самой передовой весело подтрунивал надо мной по этому поводу.
Взяли деревню Журавли, потом Казачью Долину. Здесь в тихой хатке, стоящей над самым ручьем, так что пройти к ней можно было только по кладочкам, хозяйка - пожилая женщина - рассказала нам о том, как местные полицаи, словно угодливые псы, помогали фашистам устраивать облавы на молодых хлопцев и дивчат, не желавших добровольно ехать на работу (то есть на каторгу) в Германию. Несколько раз спасался от облавы сын этой колхозницы, шестнадцатилетний мальчишка. Последние полгода он постоянно жил настороже, спать ложился не раздеваясь возле неплотно прикрытого окна, под которым растет старая и корявая, очень ветвистая ива. При малейшей тревоге парнишка выскальзывал через окно и прятался в просторном дупле. Мать показывала нам это тайное убежище. Темное отверстие дупла находится на уровне крыши и совершенно незаметно среди густой листвы. Накануне нашего прихода немцы вместе со своими прихвостнями особенно злобствовали, и хлопец вовсе ушел из дому навстречу наступающей Червоной Армии.
Сюда, в Казачью Долину, неожиданно для нас приехал начальник штаба автобронетанковых войск (АБТВ) 53-й армии, которой сейчас придан наш полк. Майору нужно было своими глазами увидеть тяжелые самоходные установки в действии, и он потребовал, чтобы его немедленно проводили до места. Сопровождающим послали меня, считая, по-видимому, что никто не справится с этим делом лучше. Устраиваюсь на заднем сиденье старенькой, обшарпанной, видавшей виды эмки, и вот мы уже катим по пыльной дороге, которая замысловато петляет и только и знает, что задает загадки в виде развилок, на которых шофер останавливает машину и вопросительно поворачивает лицо ко мне, а майор начинает сверяться с картой, лежащей у него на коленях.
Самоходок мы не застали на том месте, где они вчера добивали батальон смертников, который был окружен пехотой и уже оказался в тылу у наших наступающих частей. Пехоты для блокирования этого очага сопротивления было оставлено смехотворно мало, и она ничего не могла поделать с гитлеровцами, державшими круговую оборону на заранее подготовленном рубеже. Склоны высоты сплошь изрыты окопами, а подступы к ней простреливались из множества пулеметных точек, а также из минометов. Подножие высоты и овраги около нее заминированы. И туда, чтобы не терять зря людей, были брошены наши СУ-152, которые прямой наводкой, иногда почти в упор, били по амбразурам дзотов, по щелям и глубоким норам, выковыривая фашистов.
Полюбовавшись на развороченные снарядами накаты и на засыпанные песком траншеи и окопы, на валяющиеся повсюду трупы фашистов, возбужденный майор приказал Васе (так звали шофера) ехать дальше по гусеничному следу, так как я не знал, куда ушли самоходки. Вокруг высоты наслежено было сильно, но дальше машины двигались, по-видимому, не придерживаясь дороги, и на пересохшей земле очень трудно было отыскивать отпечатки гусениц.
Поколесив безрезультатно по степи и балкам, мы заметили возле одинокой, наполовину разбитой снарядами хаты узкий зигзагообразный окоп, вырытый у самого начала склона. Из окопа выглядывали в разных местах четыре головы в зеленых касках, напряженно всматриваясь в противоположный склон балки. Вася лихо подрулил поближе к окопу и остановил машину, но мотора не выключил. Майор вылез, приветливо поздоровался с бойцами и, стоя над окопом, по-хозяйски осмотрелся. Мне захотелось размяться, и я начал прохаживаться между машиной и окопом, не подходя слишком близко к армейскому начальству.
Над полем и балкой застыла какая-то дремотная тишина, которая казалась осязаемо тягучей из-за бесконечно-протяжного стрекота кузнечиков, блаженствующих на пригретом склоне среди увядающей травы. Вопрос майора о самоходках прозвучал неожиданно громко и отчетливо. Солдаты в окопе удивленно оглянулись и тотчас снова устремили взгляды в прежнем направлении, а один из пехотинцев, пожилой, с пышными, припудренными пылью усами, сердито сказал, коротко ткнув рукой перед собой:
- Вы что же, товарищ начальник? Мину или пулю схлопотать хотите? Тут до его окопов всего метров двести!
Подтверждая слова бойца, противно затявкали за оврагом немецкие минометы. Огорошенные таким оборотом дела, мы опрометью бросились к автомобилю. Едва мы плюхнулись на свои сиденья, шофер рванул эмку с места в карьер, круто развернул ее и дал полный газ. А позади и по сторонам с грохотом вздыбились черные разрывы, по кузову застучали осколки и комья земли. Машина продолжала мчаться, следуя извилинам шляха, а взрывы преследовали ее по пятам. Последняя мина, должно быть тяжелая, крякнула особенно близко и громко. Зад автомашины так подбросило, что я взлетел над сиденьем и врезался головой в крышу кузова, давным-давно лишенную обивки.
Оглушенный ударом, ворочаюсь на днище в тесном пространстве между передним и задним сиденьями, пытаясь принять нормальное положение.
Мины больше не рвались, и водитель сбавил скорость. Майор повернулся ко мне, заглянул через спинку и спросил с улыбкой:
- Жив, лейтенант?
Осторожно ощупывая на гудящей голове здоровенную, продолжающую быстро расти шишку, не совсем уверенно бормочу себе под нос:
- Как будто.
А майор, вдруг погасив улыбку, строго обратился к своему лихому шоферу:
- А на тебя, Василий, так и знай, как только вернемся в штаб, я передам материал в Особый отдел.
- Какой материал? - недоумевает, слегка испугавшись, водитель.
- За что, товарищ майор?
- А кто уже в третий раз пытается отвезти к немцам самого начальника штаба отдела АБТВ армии?
Вася сник, а начштаба, откинувшись на спинку, весело расхохотался, довольный розыгрышем.
Как-то Вовк-Курилех, забрав меня с собой, отправился на рекогносцировку к селу Ковьяги. Выехали на "Виллисе". Машинка открытая, и наблюдать из нее очень удобно.
Не задерживаясь, миновали широкую полосу сожженного ковыля в лощине, из которой выкуривали фашистов наши огнеметчики. Там и здесь валялись обугленные трупы врагов (не все же нашему брату гореть!). Атака огнеметчиков была, разумеется, ночной, так как я заметил только двух убитых бойцов. Они лежали в траве, зажав в руках наконечники шлангов, присоединенных к зеленым баллонам-ранцам за спиной. Если такую посудину продырявит пуля или осколок, то сгорит сам огнеметчик: жидкость эта мгновенно воспламеняется при соприкосновении с воздухом.
Несколько правее этого жуткого места лощина постепенно превращалась в балку, проезжая вдоль которой мы увидели то, что осталось от тридцатьчетверки: кормовая броня ее врезалась торчком в черную землю на самом краю огромной свежей ямы. Тут сработал фугас. Дошлые немецкие саперы предусмотрели, что по дну этого оврага могут скрытно выйти к железной дороге наши танки. А однопутная ветка проложена рядом с Ковьягами. Фашистский "гостинец" буквально разметал танк, некоторые части которого встретились нам в самых неожиданных местах: опорный каток почему-то не лежал, а стоял на левом берегу оврага; орудие вместе с маской отлетело далеко вправо и вонзилось в откос. "Да-а", - поежился шофер, вертя баранку.
"Виллис" покатил через поле. Слева показалась железнодорожная насыпь. По обе стороны ее время от времени рвутся немецкие снаряды. Очень неуютно чувствуешь себя при этом в открытой машине, но капитан оставался невозмутим и внимательно изучал местность: полку предстоит сегодня развивать наступление на совхоз "Коминтерн".
Наконец закраснели кирпичные станционные постройки. Не доезжая до них метров трехсот, мы увидели по эту сторону железнодорожного полотна, среди пожухлых от огня кустов снегозащитной посадки, три разбитых СУ-152. У одного из них даже оторвало половину орудийного ствола. Номера на башнях машин не нашего полка.
С переезда открылось по ту сторону насыпи большое гладкое поле, с сильным уклоном к Ковьягам, все почерневшее и уставленное в шахматном порядке тридцатьчетверками, застывшими на берегу. Как-то странно выглядел среди гусеничных машин сожженный тяжелый бронеавтомобиль, вооруженный небольшой пушкой. Вчера танкисты, лишенные возможности обходного маневра, выбили фашистов из села лобовой атакой. Видимо, в атаку брошено было все, что только имелось в распоряжении командования, и дорогой ценой достались нам Ковьяги… Говорят, здесь сражались катуковцы.
Поле просматривалось далеко, но все мертвые машины сосчитать на ходу я не успел. Сердце больно сжалось при виде этой наводящей тоску картины…
О славное поле боя! И несгоревшие танки высятся там и здесь на нем - памятники. Памятники тем, кто шел вперед, наперекор тысячам летящих навстречу смертей, пробивая дорогу к желанной победе, и умирал гордо, обратясь лицом к ненавистному врагу… Вечная слава вам, товарищи мои по оружию! Вечная слава вам, безвестные герои!
* * *
В освобожденном с боем совхозе "Коминтерн" встречаю Стельмаха. Еще плавает на улицах дым, обдает жаром от догорающих хат, бродят около своих пепелищ растерянные женщины, испуганно жмутся к матерям ребятишки. Сигналя, проносятся через село автомашины, лязгают гусеницами отставшие танки и самоходки, и беглым шагом проходят солдаты - все торопится в ту сторону, откуда долетает гул откатывающегося на запад сражения.
Костя, угрюмо нахохлившись, сидит на низеньком приступке перед порогом штабной хаты. Лицо водителя грустно: вчера сожгли его машину, кто-то из экипажа в бою погиб, двое ранены. Мой товарищ по училищу - один из первых награжденных в нашем полку. Случившемуся возле штаба Клепинину (тоже, наверное, ждет не дождется назначения на машину) не терпится взглянуть на новый, недавно учрежденный орден, и Дмитрий просит: "Костя, покажи!" Стельмах недоумевающе поднимает на него глаза, и тот пальцем тычет себя в грудь. Костя неохотно расстегивает верхние пуговицы комбинезона и на минуту оттягивает в сторону правый борт. Над карманом гимнастерки блеснул орден: алая звезда на серебряном фоне, украшенном скрещенными винтовкой и саблей; в центре круглое белое поле с золотыми серпом и молотом, а по окружности надпись: "Отечественная война". Орден подвешен на темно-красной прямоугольной колодке. Дружно поздравляем товарища, но он от этого не делается веселее и только делает рукою жест, обозначающий: бросьте, мол, ребята, не до восторгов сейчас.
Отсюда, из совхоза, ходили мы с Богдановым искать наши самоходки в Ковьягах и Перекопе. Никогда бы не подумал, что села могут быть такими большими. Заблудиться можно. Оба населенных пункта так забиты войсками разных родов, что мы не только не нашли наших машин, но даже и узнать о них ничего не смогли.
На следующий день освободили село Высокополье, а вслед за ним, после тяжелого для нас боя, - Николаевку, на подступах к которой нам преградила путь роща. В ней, вдоль всей опушки, прятались в капонирах "Тигры". Теперь перед поредевшей рощей, на изуродованном воронками поле, стоят несколько наших сожженных и подбитых танков, большей частью средних. Машины замерли в самых различных положениях: одни развернулись вправо, другие - влево, орудия их смотрят в разные стороны. Огонь "Тигры" открыли внезапно и били в упор, на выбор. Дохлое дело - наугад бросаться на этакую опушку, но другого выхода не было - и лезли, дрались по известному принципу: морда в крови, но наша берет.
В конце того дня, после боя, в районе сбора выяснилось, что опять три наши тяжелые машины неизвестно где, и снова послали меня на поиски на этот раз с каким-то новым в полку лейтенантом. Идти пришлось около той грустной опушки, то и дело перепрыгивая через окопы. И там нас захватил минометный обстрел. Слышим позади: "Эй, лейтенанты! Давайте к нам! Веселей будет". Оглядываемся: два офицера в фуражках стоят по грудь в окопах, на плечах полевые погоны с двумя просветами. Мы, не останавливаясь (в обществе старших чувствуешь себя как-то стеснительно), в три прыжка очутились в соседнем окопчике, метрах в десяти. И вовремя. Мины рвались уже по краю опушки, ложась все ближе и гуще. Пригнувшись пониже, пережидаем. Стихло сразу, словно отрезало. Стряхнули с себя песок, перевели дух, закурили и вылезли. Смотрим на окоп, из которого нас окликнули, - он весь разворочен. Подходим к нему вплотную, переглядываемся и - молча снимаем пилотки. Прямое попадание в такую щель… Дикое невезение!
По возвращении в район сбора приступаю наконец к выполнению своих прямых обязанностей: принимаю СУ, на которой ранило механика-водителя, незнакомого, из новых. Машина уже выходила свое, и двигатель тянет плохо. Поршни в цилиндрах хлюпают, из выхлопных патрубков черный густой дым валит: дизель "ест" масло.
Управившись с делами на машине, иду на луговину, где остановилась небольшая колонна нашего полка, все время возрождающегося, подобно птице Фениксу, в результате новых пополнений. Из "стариков", к моему огорчению, никого не оказалось, и только у одной самоходки я встретил Володю Скоморохова.
На следующий день полк продолжал наступление через Дмитровку - Стародуб. В Стародубе днем получено было донесение разведки о том, что фашисты гонят в направлении Чутова большую пешую колонну мирных жителей, численностью около пяти тысяч человек, с домашним скарбом на подводах. В колонне много детей. Она конвоируется ротой эсэсовцев. Примерно взвод их едет на колясочных мотоциклах с пулеметами.
Командир полка капитан Вовк-Курилех (сибиряк из украинских, по-видимому, переселенцев) после короткого офицерского совещания принимает смелое и очень правильное решение - бросить в тыл противника танковый десант на выручку угоняемых к Днепру советских людей. Линия фронта ввиду непрерывных перемещений воинских частей постоянно изменялась и не была сплошной. Этим обстоятельством можно воспользоваться. Медлить нельзя ни минуты.
Под рукою командира полка всего четыре исправные машины: две СУ-152, один КВ-1С и один Т-34. В десанте идут несколько разведчиков из разведвзвода и солдат из РТО - всего человек около двадцати.
Вовк-Курилех повел десант лично, избрав командирской машиной тридцатьчетверку. Через несколько километров пути при спуске по крутому уклону к какой-то речке "разулась" одна из тяжелых самоходок. Остальные машины, не имея времени ждать, пока будет надета гусеница, продолжили движение вперед.
В широкой лощине с редкими пучками кустов и расставленными там и здесь стогами сена увидели наконец хвост колонны. Она растянулась на целый километр и медленно ползла по дороге.
Услышав рев приближающихся танков, в колонне все замерло. Затем раздались пулеметные очереди из КВ и тридцатьчетверки, которые пошли слева и справа вдоль колонны, стреляя по растерявшейся охране, никак не ожидавшей появления наших танков у себя в тылу.
Однако эсэсовцы, эти гнусные "потомки нибелунгов", оказались опытными головорезами. Те из охранников, что не были задеты пулями, бросились наутек, прижимаясь вплотную к остановившейся колонне, зная наверняка, что танкисты не станут стрелять по своим. На бегу прохвосты строчили из автоматов для острастки (а может быть, просто с перепугу) то по мечущимся людям, то по бьющимся в упряжках лошадям. А мы ничего не могли сделать, только скрипели зубами. Зато там, где удавалось отсечь конвоиров от невольников, и стрелки-радисты, и наводчики, и водители не щадили никого из убийц…
Через несколько минут все было кончено. Те из фашистов, кому посчастливилось удрать на мотоциклах, скрылись из глаз. Заглушены двигатели, откинуты крышки люков, показались над броней возбужденные потные лица в черных шлемах…
Вовк-Курилех вылез из башни, спустился на крыло тридцатьчетверки, поближе к обступившим машину людям в штатском. Одни из них растерянно улыбались, еще не совсем веря тому, что произошло, другие, особенно женщины, плакали, прижимая к себе детишек. Капитан снял фуражку и поднял руку. Все посмотрели на него.
- Дорогие братья и сестры! Земляки! Поздравляем вас со свободой! Фашистскому порядку - конец! А теперь, не мешкая, быстро, разными шляхами все по своим хатам, будто вас здесь и не было. Немец может вернуться с подмогой, а нас, сами видите, маловато, но мы его тут задержим. Счастливого вам пути!
Так повторил он еще в двух-трех местах, проезжая, стоя на крыле, по огромному табору, и некогда было порадоваться всем вместе: спасенным и танкистам.
Под причитания женщин мужчины, почти одни седоусые, и молодые совсем хлопцы грузили на подводы убитых и наспех перевязанных раненых селян. Другие вместе с десантниками собирали немецкое оружие и из него же, с ненавистью и отвращением, как бешеных волков, приканчивали своих мучителей, которые всего полчаса назад избивали и убивали каждого, независимо от возраста и пола, кто начинал отставать, кто не так, либо косо, либо слишком смело, глянул на фашиста.
Не прошло и часа - все вокруг опустело, только чернели вразброс по лощине вражеские трупы и валялось несколько опрокинутых и раздавленных гусеницами мотоциклов.