И короткий, но очень понятный разговор:
Что с попом, что с кулаком -
Вся беседа:
В брюхо толстое штыком
Мироеда!..
Ну и "Проводы" – комсомольская песня:
Как родная мать меня
Провожала,
Как тут вся моя родня
Набежала.
Поклонился всей родне
У порога:
"Не скулите вы по мне
Ради бога.
Будь такие все, как вы,
Ротозеи,
Что б осталось от Москвы,
От Расеи?.."
Просто и доходчиво, в стиле чемпиона, то бишь Демьяна Бедного. Поэт-большевик, поэт-агитатор в упоении своей популярностью как-то не заметил, как стали меняться времена и сталинская политика, от былой революционности к новой державности. Демьян не понял, что строится не бедняцкое государство рабочих и крестьян, а великая империя, мощная и грозная. В моду входил великий русский народ, а Демьян Бедный талдычил свои старые песни. 6 декабря 1930 года грянул гром: постановление секретариата ЦК ВКП(б), осудившее стихотворные фельетоны Бедного "Слезай с печки!" и "Без пощады". Фельетонисту-баснописцу объяснили, что в последнее время в его произведениях "стали появляться фальшивые нотки, выразившиеся в огульном охаивании "России" и "русского"… в объявлении "лени" и "сидения на печке" чуть ли не национальной чертой русских".
Какая лень? Какая печка? Вся страна в грохоте индустриализации и коллективизации. "На просторах родины чудесной, / Закаляясь в битвах и труде…" (как писал Алексей Сурков в песне, посвященной Сталину). Битва и труд, а не лень и не печка!
Демьян Бедный обиделся на критику в свой адрес и написал письмо Сталину: за что обижают?!. Вождь резко ответил, заявив, что знает, "как надо читать поэтов", и упрекнул Бедного в зазнайстве: "Критика недостатков жизни и быта в СССР, критика обязательная и нужная, развитая Вами вначале довольно метко и умело, увлекла Вас сверх меры и, увлекши Вас, стала перерастать в Ваших произведениях в клевету на СССР, на его прошлое, на его настоящее".
Это был, выражаясь шолоховским языком, настоящий "отлуп". Начало сталинской опалы. А тут и еще одна пикантность: Демьян Бедный имел неосторожность записать в дневнике, что не любит давать книги Сталину, потому что тот оставляет на белых страницах отпечатки жирных пальцев. Вести дневник, живя в Кремле, а Демьян жил в кремлевских апартаментах, – дело рискованное. Секретарь Демьяна решил выслужиться и переписал для Сталина эту выдержку из дневника. Эта запись, конечно, возмутила вождя. Мгновенно изменилось и отношение партийных сановников к Демьяну Бедному – от восторга и почтения к холодному равнодушию и безразличию.
Неприятна была для Демьяна Бедного и восходящая звезда Бориса Пастернака. Есенин и Маяковский ушли из жизни, так – нате! – вошел в силу и в моду Пастернак!..
1934 год – первый съезд советских писателей. Демьян Бедный – грузный, бритоголовый, большой – упрекал главного докладчика по разделу поэзии Николая Бухарина в "склонности к бисквитам" и заявил, что, делая ставку на Пастернака, докладчик культивирует сверхутонченную лирику, или, как выразился Демьян, "поэтический торгсин для сладкоежек". И допустил личный выпад против Бухарина, что он-де "старчески щурит глаза". В ответ Бухарин высмеял всю "фракцию обиженных" (Демьян Бедный, Сурков, Жаров, Инбер, Безыменский).
1 декабря 1934 года убили Кирова, страна впала в шок. Демьян Бедный решил подыграть власти и напасть на троцкистскую "левую оппозицию". Он написал стихотворение "Пощады нет!", в котором в своем привычном стиле псевдорусского лубка изобразил радостную попойку "Левки" (Льва Каменева) и "Гришки" (Григория Зиновьева) после убийства Сергея Кирова:
Среди закусок и бутылок,
Надеясь на стенной бетон,
Смеялись: "Ха-ха, а ловко это он
Угробил Кирова!" – "В затылок!
Звук выстрела, короткий стон
И – крышка!"
"Пей, Левка, за успех!" -
"За наше дело, Гришка!"
Сработано и написано чересчур грубо: Демьяну захотелось быть больше роялистом, чем сам король. Бедного вызвал в Кремль Лазарь Каганович и резко отчитал за такие стихи (Сталин в это время отдыхал на Кавказе).
Еще один прокол Демьяна Бедного произошел в 1936 году, когда он написал либретто для оперы "Богатыри", на музыку Бородина. Задумывалась опера-фарс. Бедный решил спародировать отдаленное прошлое Руси и попутно высмеять в духе официально разрешенной антирелигиозной пропаганды обряд крещения. Снова вышло грубо и топорно.
29 октября в Камерном театре Александра Таирова состоялась премьера "Богатырей", а 13 ноября спектакль посетил Вячеслав Молотов, правая рука Сталина. Посмотрел, возмутился, и на следующий же день Политбюро приняло решение о запрещении спектакля. Комитет по делам искусств Совнаркома СССР принял параллельное решение "О пьесе "Богатыри" Демьяна Бедного", в нем, в частности, говорилось, что опера-фарс огульно чернит богатырей русского былинного эпоса и антиисторически и издевательски изображает крещение на Руси.
Это окончательно запугало и деморализовало Бедного (могли и посадить, и расстрелять). Чтобы как-то отмазаться и выслужиться перед властью, Демьян пишет басню "Борись или умирай" на международную тему и посылает ее на предварительный просмотр, то бишь, на цензуру Сталину. 20 декабря 1937 года вождь написал ответ "на имя Демьяна" и послал его главному редактору "Правды" Льву Мехлису, письмо, естественно, было опубликовано. Басня Демьяна Бедного в нем была названа "литературным хламом".
Это уже был сигнал к репрессиям: в 1938 году Демьяна Бедного исключили из партии, в которой он состоял аж с 1912 года (восстановлен был лишь посмертно в 1956-м). Исключили Демьяна и из Союза писателей. В течение четырех лет ему было запрещено печататься. Вот так с пьедестала был свергнут Демьян Бедный, и ему, естественно, пришлось лихо. Многие коллеги, потирая руки от падения былого кумира, вспоминали с удовольствием старую эпиграмму Луначарского на Бедного:
Демьян, ты мнишь себя уже
Почти советским Беранже.
Ты, правда, "б", ты, правда, "ж",
Но все же ты не Беранже.
Лев Никулин, вспоминая Бедного, писал: "Умница, он насквозь видел льстецов, но все-таки был падок на лесть, всегда при нем кто-то состоял в качестве адъютанта, только его положение пошатнулось, приближенных не стало. А было время, когда его, конечно, за глаза называли вельможей, и не без основания… жил в Кремле… В разговоре Демьян никого не щадил, в том числе и товарищей, занимавших высокие посты, но сам он очень тяжело переживал критику, которой подвергся в годы перед второй мировой войной…"
Денег не было, и Демьяну Бедному пришлось жить, продавая книги из своей личной библиотеки, а она была у него богатейшая, включая раритеты, изданные Смирдиным. "Много уникумов, – говорил ранее Бедный. – Я трачу на нее три четверти всего, что зарабатываю". Много досталось редких книг собирателю и от царских сундуков, которые ему пришлось разбирать, как члену специальной комиссии. "Чулки… бриллианты… записные книжки… Бриллианты – черт с ними. Кто взял эти бриллианты, я не знаю, но я такой жадный на записные книжки…" – рассказывал Демьян Бедный Корнею Чуковскому.
Из дневника Чуковского от 14 мая 1924 года: "Сегодня в Госиздате встретился с Демьяном Бедным впервые. Умен. И, кажется, много читает. Очень любит анекдоты… "Был я сейчас в Севастополе. Пришел ко мне интервьюэр. Я говорю ему: – Знаете, я такой суеверный. – Вы суеверный? – Да, я. Я заметил, что когда меня кто-нибудь интервьюирует, он сейчас же умирает. – Умирает? – Да… – Ой! – и репортер убежал".
Но это были золотые годы Демьяна Бедного, когда он был на пике популярности и любил шутить и подсмеиваться над другими. В ответ кто-то юморил: "Прежде литература была обеднена, а теперь она огорчена", – шутка о Бедном и Горьком.
В первый год Отечественной войны Демьян Бедный опубликовал в "Правде" стихотворение "Я верю в свой народ". Это было его возвращение в печать. Он активно писал басни и памфлеты. "Гитлер и смерть", "Прилетела ворона издалеча – какова птица, такова ей встреча" и т. д.
Демьян Бедный был болен, его мучили диабет и гипертония. В "Автоэпитафии" он заявил, что "долг исполнил свой" и смерти не боится. 25 мая 1945 года в санатории в Барвихе Демьян Бедный скоропостижно скончался, за обеденным столом. Демьян Бедный прожил 62 года.
Демьян умер, а его литературная судьба продолжалась. 24 апреля 1952 года было принято постановление ЦК ВКП(б) "О фактических грубейших политических искажениях текстов произведений Демьяна Бедного". Сокрушительной критике подверглись два его сборника – "Избранное" (1950) и "Родная армия" (1951). Ругали и Демьяна Бедного, и редакторов, которые включили в книги не те тексты, которые нужны, короче, "либерально-буржуазная фальсификация текстов". В постановлении ЦК особо подчеркивалось, что "Д. Бедный улучшал свои произведения" и "вносил в них исправления под влиянием партийной критики". Гослитиздату было поручено подготовить собрание сочинений Бедного под строгим контролем ЦК, и в 1954–1955 годах увидел свет последний пятитомник Демьяна. И посмертно, оказывается, он мог служить тоталитарному режиму и выполнять "очередные задачи Советской власти".
Лакейство и поэзия – вещи несовместимые, и это прекрасно доказал на своем примере Демьян Бедный. Необходимо вспомнить и Владимира Маяковского, которого тоже сгубила ангажированность власти. "Он писал хорошо до революции, – сказала о Маяковском Анна Ахматова, – и плохо – после. От Демьяна не отличить".
Понимал ли Демьян Бедный, что он продал за рубли свою Музу?
Колеса снова застучали.
Куда-то дальше я качу.
Моей несказанной печали
Делить ни с кем я не хочу.
К чему? Я сросся с бодрой маской…
Вот эта маска и осталась в истории советской литературы. А подлинное лицо Демьяна Бедного уже и не разглядеть.
У времени в плену. Борис Пастернак (1890–1960)
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.Борис Пастернак. Нобелевская премия, 1959
Борис Пастернак… Его после смерти называли: "Гамлет XX века", "Рыцарь русской поэзии", "Заложник вечности", "Неуставный классик", "Лучезарная душа", "Один на всех и у каждого свой"…
Поэт из поэтов родился 29 января (10 февраля) 1890 года в Москве. Отец – известный художник Леонид Пастернак, мать – одаренная пианистка Розалия Кауфман. Борис Пастернак мог стать художником (под влиянием отца), музыкантом (его благословлял Скрябин), ученым-философом (учился в Германии, в университете Марбурга), но стал поэтом. Окончательный поворот к поэтическому творчеству состоялся в 1912 году: "Я основательно занялся стихописанием. Днем и ночью и когда придется я писал о море, о рассвете, о летнем доме, о каменном угле Гарца", – вспоминал Пастернак в автобиографической "Охранной грамоте".
И еще одно важное признание: "С малых лет был склонен к мистике и суеверию и охвачен тягой к провиденциальному…"
Во всем мне хочется дойти
До самой сути,
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.
И все же Пастернак был скорее иррационален, чем рационален. Он жил чувствами.
Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит…
Состояние "навзрыд" стало визитной карточкой поэта на раннем этапе. Позднее он тяготел к простоте, но так и не стал простым поэтом для народа, а остался кумиром для избранных.
В 1913 году вышел первый поэтический сборник поэта "Близнец в тучах" тиражом 200 экземпляров. За густоту насыщения ассоциативными образами и парадоксальными метафорами Пастернака обвинили в "нерусской лексике".
Не избежал поэт и влияния модного в начале XX века футуризма, особенно после знакомства с Маяковским. Но в дальнейшем пути Пастернака и Маяковского разошлись. Марина Цветаева отмечала различную ценность и сущность Пастернака и Маяковского: "У Пастернака никогда не будет площади. У него будет, и есть уже… множество жаждущих, которых он, уединенный родник, поит… На Маяковском же, как на площади, либо дерутся, либо спеваются… Действие Пастернака равно действию сна. Мы его не понимаем. Мы в него попадаем… Пастернак – чара. Маяковский – явь, белейший свет белого дня… От Пастернака думается. От Маяковского делается…" (1932).
В декабре 1916 года вышла книга Бориса Пастернака "Поверх барьеров", в которой он отказался от "романтической манеры", и "новые мысли" бились, как золотые рыбки в металлическом садке. В новой книге ярко проявилась особенность поэтики Пастернака: он примелькавшуюся действительность волшебным образом почти всегда переводил в "новую категорию", то есть ее преобразовывал.
Любимая – жуть! Когда любит поэт,
Влюбляется бог неприкаянный.
И хаос опять выползает на свет,
Как во времена ископаемых…
Летом 1917 года Пастернак собирает книгу "Сестра моя жизнь". Выйдя из печати в 1922 году, она делает автора знаменитым. Ранее стихи, входящие в книгу, ходили в списках. Как отмечал Брюсов: "Молодые поэты знали наизусть стихи Пастернака, еще нигде не появившиеся в печати, и ему подражали полнее, чем Маяковскому, потому что пытались схватить самую сущность его поэзии". Многие поняли, что Пастернак – поэт даже не от Б-га, а сам Б-г сочинитель, тайновидец и тайносоздатель, хотя сам Пастернак часто себя представлял в стихах всего лишь как "свидетель" – свидетель мировой истории.
Сестра моя – жизнь и сегодня в разливе
Расшиблась весенним дождем обо всех,
Но люди в брелоках высоко брюзгливы
И вежливо жалят, как змеи в овсе.
А как не процитировать хотя бы начало стихотворения Пастернака "Определение поэзии"?
Это – круто налившийся свист,
Это – щелканье сдавленных льдинок,
Это – ночь, леденящая лист,
Это – двух соловьев поединок.
Вот так лирично и мощно начинал Пастернак. Затем последовали повесть "Детство Люверс", сборник "Темы и вариации", поэмы "Высокая болезнь", "Спекторский". В 1931 году вышла "Охранная грамота", в 1932 – "Второе рождение". В этой книге Пастернак окончательно отверг футуристическую поэтику и перешел к многослойности стиха, его смысловой ясности.
В 30-е годы положение Пастернака было весьма двойственным. Как точно определил сын и биограф поэта Евгений Пастернак, "все, за малым исключением, признавали его художественное мастерство. При этом его единодушно упрекали в мировоззрении, не соответствующем эпохе, и безоговорочно требовали тематической и идейной перестройки…"
Место Бориса Пастернака в советской литературе определил кремлевский бард Демьян Бедный:
А сзади, в зареве легенд,
Дурак, герой, интеллигент.
От поэта требовали верноподданнического служения, а он этого не понимал – скорее, не хотел понимать. "Он слышал звуки, неуловимые для других, – отмечал Илья Эренбург, – слышал, как бьется сердце и как растет трава, но поступи века так и не расслышал…" Об этом свидетельствует и телефонный разговор Пастернака со Сталиным в мае 1934 года. Пастернак пытался защитить арестованного Мандельштама, а заодно поговорить с вождем о жизни и смерти, но Сталин оборвал поэта-философа: "А вести с тобой посторонние разговоры мне незачем".
У Наума Коржавина на сей счет есть замечательные строчки:
И там, в Кремле, в пучине мрака,
Хотел понять двадцатый век
Суровый жесткий человек,
Не понимавший Пастернака.
Да, Сталин вряд ли понимал Пастернака и вообще считал его человеком не от мира сего. Может быть, поэтому и не тронул, оставил в саду поэзии как экзотический цветок.
В августе 1934 года проходил Первый съезд советских писателей. Борис Пастернак – делегат съезда. В отчетном докладе о поэзии Николай Бухарин сказал: "Борис Пастернак является поэтом, наиболее удаленным от злобы дня… Он, безусловно, приемлет революцию, но он далек от своеобразного техницизма эпохи, от шума быта, от страстной борьбы. Со старым миром он идейно порвал еще во время империалистической войны и сознательно стал "поверх барьеров". Кровавая чаша, торгашество буржуазного мира были ему глубоко противны, и он "откололся", ушел от мира, замкнулся в перламутровую раковину индивидуальных переживаний, нежнейших и тонких… Это – воплощение целомудренного, но замкнутого в себе, лабораторного искусства, упорной и кропотливой работы над словесной формой… Пастернак оригинален. В этом и его сила и его слабость одновременно… оригинальность переходит у него в эгоцентризм…"
Юлил Бухарин: любил Пастернака, но вынужден был его критиковать. О Пастернаке на писательском съезде говорили многие. Алексей Сурков отметил, что Пастернак заманил "всю вселенную на очень узкую площадку своей лирической комнаты". И, мол, надо ему выходить на "просторный мир"…
В 1936 году Борис Леонидович начал обустраиваться в подмосковном Переделкине. Вел себя крайне независимо. В 37-м отказался поставить подпись под обращением писателей с требованием расстрелять Тухачевского и Якира. Отказ как вызов власти. Пастернака и тут не тронули – просто перестали печатать. Лишь в 1943 году вышла книга стихов "На ранних поездах", а летом 45-го – последнее прижизненное издание "Избранные стихи и поэмы". В 1948 году весь тираж "Избранного" уничтожили. И на долю поэта остались лишь переводы – жить-то было надо!
Гул затих. Я вышел на подмостки… -
это начало стихотворения "Гамлет". А заканчивается оно пронзительным ощущением одиночества:
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить – не поле перейти.
В начале 1946 года Пастернак, по его словам, приступает к "большой прозе". Первоначальные "Мальчики и девочки" переросли в роман "Доктор Живаго", завершенный к осени 1956 года. Как известно, роман попал за границу. 23 октября 1958 года Борису Пастернаку присудили Нобелевскую премию. И тут началась истеричная травля писателя: как он посмел отправить рукопись на враждебный Запад? Коллеги пинали Пастернака ногами, приклеивая ему злобные ярлыки типа "литературный сорняк"… А Пастернак недоумевал, отчего он попал в разряд гонимых.
Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу хода нет… -
писал он в стихотворении "Нобелевская премия".
Травля привела к скоротечной болезни, и Пастернак скончался на 71-м году жизни. За месяц до своей кончины он написал: "По слепому случаю судьбы мне посчастливилось высказаться полностью, и то самое, чем мы так привыкли жертвовать и что есть самое лучшее в нас, – художник оказался в моем случае не затертым и не растоптанным".
Возник посмертный "пастернаковский бум". Вся интеллигенция запоем читала поэта и внимала его заветам. В стихотворении "Быть знаменитым некрасиво…" Пастернак писал:
Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь.
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца.