Маргарите некогда было думать о себе: она была всецело поглощена судьбой Ж. Русселя (арестованного во время волнений, возникших по поводу речи Н. Копа) и Ж. Кальвина (судимого парламентом). Речь, написанная Кальвином, была произнесена его другом, ректором Копом, 1 ноября 1533 года на ежегодном торжественном собрании университета. Она развивала учение об оправдании благодатью, задевала попутно теологов и схоластиков, именуемых "софистами". Коп был обвинен в ереси и бежал в Базель; его голова, живого или мертвого, была оценена в 300 экю. Кальвин бежал в Нерак к Маргарите.
Маргарита в который уже раз обратилась к брату. Желая лично убедиться, насколько справедливы обвинения, возводимые на Русселя, Франциск устроил диспут между Русселем и Бедой; последний был разбит по всем пунктам. Вскоре после этого Беда вместе с двумя товарищами за памфлет, направленный против короля, был обвинен в оскорблении величества и заключен в тюрьму, а потом отправлен в ссылку, где и кончил свои дни в 1537 году.
Франциск и Маргарита летом 1534 года обратились письменно к Меланхтону и пригласили его приехать в Париж, чтобы с местными богословами обсудить некоторые спорные вопросы. Меланхтон охотно откликнулся на призыв, но Сорбонна возмутилась этим проектом и, испугавшись того благоприятного впечатления, которое, по всей вероятности, произвел бы на короля немецкий реформатор, послала к Франциску депутацию с целью доказать ему: будет гораздо удобнее спорить письменно, а не устно; ей, Сорбонне, вообще не пристало дискутировать со схизматиками. Таким образом, приезд Меланхтона в Париж затянулся, и удобный для этого момент был пропущен навсегда.
В октябре 1534 года Франциск находился в Блуа. Выйдя утром из своей комнаты, он увидел приклеенное к дверям воззвание (плакард) антикатолического содержания. Гнев его был беспределен. Франциск усмотрел в этом не только средство религиозной борьбы, но и личное оскорбление: какие-то люди имели дерзость проникнуть в глубь его дворца, чуть не в его спальню, для того чтобы в грубых и непристойных выражениях глумиться над религией, к которой принадлежал он сам – "Христианнейший король"! Вскоре стало известно, что такие же плакарды вывешены были во многих местах.
Маршал Монморанси, два брата Гиза и жестокий фанатик кардинал де Турнон (Tournon) воспользовались гневом короля, поклявшегося жестоко наказать виновных, и еще подлили масла в огонь, уверив Франциска, что все это – начало анабаптистского движения, что в столице очень много анабаптистов и что они собираются сжечь все церкви и разграбить Лувр. К негодованию на неслыханную дерзость смельчаков в душе короля прибавился еще слепой страх перед народным бунтом.
Было назначено денежное вознаграждение тем, кто выдаст виновных. К 10 ноября все тюрьмы переполнились и было уже подписано семь смертных приговоров. Тогда изобрели всякие приспособления для мучений казнимых. Их вешали, например, над кострами на блоках и затем медленно подымали и опускали в пламя. Гонения, начавшиеся в Париже, скоро распространились по всему королевству, и ужас охватил протестантов, которым некуда было бежать, кроме владений Маргариты или соседних протестантских государств. Пытки и казни продолжались полгода без перерыва.
Маргарите не удавалось на этот раз смягчить гнев брата. Франциск был беспощаден. 13 января 1535 года он издал эдикт об уничтожении всех типографий – как средств распространения ереси. Правда, вскоре он опомнился и сам приостановил (26 февраля) действие своего указа. 21 января в Париже совершилась грандиозная искупительная процессия, закончившаяся трапезой в епископском дворце, во время которой король возбужденно произнес речь о своей преданности единой католической церкви и поклялся пожертвовать своими собственными детьми, если окажется, что они заражены "лютеровой ересью". Торжество завершилось сожжением шести еретиков; присутствовали в качестве зрителей король с королевой, окруженные своими придворными. В то время это не казалось чем-то необычным. Как правило, вместе с еретиками сжигали и все их крамольные рукописи и книги. Вот почему (из-за отсутствия многих документов) теперь довольно трудно восстановить с точностью историю французских протестантов-мучеников.
"Много и других еретиков было сожжено в последующие дни, – рассказывает очевидец, – так что в Париже только и видны были что столбы, торчавшие в разных местах и пугавшие народ". Мужество, с которым умирали протестанты, предварительно измученные страшными пытками, возбуждало в толпе любопытных удивление и даже сочувствие.
Газета "Парижский обыватель" (Journal d'un bourgeois de Paris), говоря об ужасных карах, налагавшихся королем на лютеран, сообщала:
Сам папа написал ему, что хотя он, папа, и уверен в том, что король это делает из добрых побуждений, однако, когда Господь был на земле, то больше употреблял милосердие, нежели суровое правосудие, и что сожжение живого человека – ужасно жестокая казнь. Вот почему святой Отец просит и убеждает короля утишить свою строгость и рвение, и помиловать их…
Но увещания папы не сразу подействовали на Франциска. Чтобы достойно закончить "очищение" столицы и страны от ереси, 29 января 1535 года был издан эдикт, по которому те, кто принимал и укрывал у себя протестантов, приравнивался перед судом к ним самим, а всякий доносчик на еретика получал четверть его конфискованного имущества. Понятно, что последняя мера значительно увеличила число обвинений… Уже через несколько дней парламент потребовал к ответу 73 человека, в числе которых находился и Клеман Маро, который, едва узнав об этом, скрылся сначала в Беарн, а потом в Феррару.
К весне гонения на реформатов несколько поутихли. Король, подумав, что его действия могли произвести крайне неблагоприятное впечатление на союзников, немецких протестантских князей, принял меры, чтобы оправдаться в их глазах. Он сам написал им, что все казненные были бунтовщиками и анабаптистами, прикрывавшимися только именем Лютера; приказал выпустить всех немецких подданных и снова, обратившись к Меланхтону, пригласил его в Париж.
Несмотря на эти уступки в пользу протестантизма, можно сказать, что с этого времени (1534–1535 годы) началась черная полоса в истории французской Реформации: систематические и серьезные гонения, раскол между гуманистами и реформатами. Период, когда всякий ученый непременно оказывался более или менее протестантом, уже миновал. Теперь те гуманисты, которые даже и сочувствовали в душе новому религиозному движению, глубоко таили свои симпатии, боясь поплатиться за них жизнью и предпочитая пользоваться некоторыми из новшеств, внесенных протестантизмом, не отказываясь, однако, и от тех преимуществ, которые им давала прежняя система. Любя больше всего уединение и тишину своих рабочих кабинетов, они уже полагали, что должны существовать две религии: одна – для простого народа, другая – для философов, а последним так же мало годился протестантизм, как и католичество. В конце концов, они не поддержали ни реформированную, ни римскую церковь, но им принадлежит честь сохранения "сокровища свободной мысли".
Глава 11
Высокое покровительство
Отношение Франциска I к реформатской церкви резко изменилось с началом "дела плакардов". До 1534 года король еще не решается безусловно поддерживать католиков, которые, преследуя еретиков, преследуют в то же время и ученых. Но вот он становится открытым врагом Реформации, окончательно подчиняется гибельному влиянию Монморанси и кардинала де Турнона, является слепым орудием в руках ультракатолической парии. После искупительной процессии по Парижу, после эдиктов об уничтожении типографий и о наказании за укрывательство протестантов можно утверждать, что прежнего Франциска, который был покровителем наук и искусств, уже больше нет.
Религиозным преследованиям теперь подвергаются не только те, кого называют еретиками, но и поэты, и ученые. Многие бежали из Парижа. Руссель поспешил уехать в Наварру, Амио нашел убежище в Бурже (у Маргариты), Кальвин вернулся в Париж в мае 1534 года и бежал в ту же осень через Страсбург в Базель.
Клеман Маро был вызван парламентом на суд, когда он находился в Блуа. Уверенный в том, что ему удастся доказать свою полную непричастность к "делу плакардов", поэт уже собирался ехать в столицу, как вдруг получил известие, что у него на квартире, в Париже, произвели обыск и нашли компрометирующие его книги. Видя Франциска слишком раздраженным, чтобы хоть сколько-нибудь рассчитывать на его заступничество перед Сорбонной и парламентом, Маро бежал в Наварру. Но и там он оставался недолго – вскоре покинул Наварру по совету самой Маргариты и отправился искать убежища во владениях Ренаты Феррарской, близкого ей человека.
Рената Феррарская – дочь Людовика XII и Анны Бретонской, родилась 25 октября 1510 года. В детстве принцесса училась у Лефевра д'Этапля и постоянно переписывалась с Маргаритой. В 1528 году она стала женой герцога Эрколе (Геркулеса) д'Эсте. По примеру Маргариты, которую она очень любила, Рената покровительствовала ученым, поэтам, художникам и реформаторам. В особенности она благоволила французам, для которых двери ее дворца всегда были гостеприимно открыты. Вот и Клемана Маро молодая герцогиня приняла очень радушно, хотя прежде не знала его лично. В июле 1535 года он получил место ее секретаря.
Гонения, которым Маро подвергся во Франции, докончили его обращение в протестанта. И он, найдя герцогиню очень подготовленной к принятию нового вероучения, начал сильно на нее влиять. Герцог Феррарский совсем не знал Маро и потому не препятствовал своей супруге в решении принять к себе на службу "галльского поэта", от которого не ждал ничего, кроме безобидных стихов и остроумных эпиграмм. Поэтому он не обратил внимания на донесения своих дипломатов, уведомлявших его, что "некий француз, по имени Клеман, недавно поселился у светлейшей герцогини, будучи изгнан из Франции за лютеранство, и что этот человек очень способен привить ей язву ереси". Опасения послов сбылись. Вскоре маленькая Феррара оказалась прибежищем для всех, кто не мог оставаться во Франции из-за своих взглядов и убеждений. В марте 1536 года к Ренате приехал Кальвин. Герцогиня с радостью встретила его, подолгу беседовала с ним и вскоре стала его последовательницей. Таким образом, Кальвин докончил то, что успешно начал Маро.
Неожиданный случай нарушил установившуюся жизнь феррарского кружка. 14 апреля 1536 года во время торжественного богослужения один певчий вышел из церкви с громкими богохульствами. Он был француз родом и принадлежал к ревностным ученикам Маро. Началось дело. Трое из приближенных герцогини Ренаты были арестованы; имена двоих известны – Zanetto и Carnillon, что касается третьего, имя которого старательно выскоблено во всех документах по этому делу, то здесь мнения историков расходятся: некоторые полагали, что это был сам Кальвин, другие называли каноника дю Тийе (Tillet), наконец А. Лефран в этюде "О религиозных воззрениях Маргариты" доказывает, что этот таинственный узник был не кто иной, как сам Маро.
По поводу инцидента завязалась переписка Ренаты с французским двором и с Маргаритой, которая, конечно, принялась хлопотать за феррарских заключенных. Лефран доказывает, что именно своему любимому поэту Клеману Маро королева Наваррская не раз писала в феррарскую тюрьму, утешая его и обещая скорое избавление. Историк обращает внимание на одно произведение Маргариты – "Жалоба узника" (Complainte pour un détenu prisonnier). Оно представлялось исследователям загадочным и вызывало самые разнообразные толкования (предполагали, что этот узник – сам Франциск, или Жерар Руссель, или Беркен). От имени кого же писала Маргарита свою "Жалобу"? Вот вопрос, неизбежно возникающий при чтении этого небольшого произведения, и разрешению этого вопроса Лефран посвящает целую статью. Он приходит к выводу, что "Жалоба" написана королевой за поэта Маро, который сидел в феррарской тюрьме.
Известно, что поэту удалось бежать с помощью герцогини Ренаты и французского посла, и он укрылся в Венеции. Однако Маро здесь скоро стосковался, и его неудержимо потянуло на родину. Ответом на его послания к королю и к дофину было разрешение вернуться во Францию с условием публично покаяться и "жить по-христиански". Маро согласился и был принят в Лионе кардиналом де Турноном, после чего отрекся от всех своих прежних "заблуждений". В Парижской национальной библиотеке хранится письмо кардинала де Турнона к маршалу Монморанси от 14 декабря 1536 года:
Monsieur Clément Marot est depuis quelques jours en cette ville [Lyon] qui est venu en bonne volonté. Il me semble de vivre chrétiennement; il a délibéré de faire abjuration solennelle devant moi et devant le vicaire de Monsieur de Lyon.
Но благополучие, купленное такой ценой, оказалось непрочным и недолгим. К. Маро – по совету и с помощью своего друга, профессора высшей королевской школы Ф. Ватабля – принялся переводить псалмы, за которые он брался и раньше. Успех был неслыханный. Псалмы распевали с утра до ночи решительно все, причем каждый подбирал к словам любой мотив, нисколько не стесняясь степенью его пригодности к духовному содержанию. Маро поднес даже экземпляр своего перевода Карлу V, проезжавшему в 1539 году через Париж в Нидерланды, и получил от него за это в награду 200 золотых. Однако (несмотря на явное покровительство короля) Сорбонна негодовала на переводчика, дерзнувшего взяться за одну из священных книг; по ее мнению, перевод на французский язык лишал Библию всякого священного значения, а потому это могло быть только делом еретика. Казалось подозрительным и то обстоятельство, что перевод сделан с помощью ненавистного Сорбонне профессора-семитолога.
Приложив некоторое старание, сорбоннисты "открыли ереси" в переводе псалмов и на основании этого открытия послали королю просьбу запретить поэту продолжение начатого им труда. Франциск не сразу согласился, но все же уступил. Это не предвещало ничего доброго поэту; он испугался новых гонений, новых опасностей, надвигавшихся на него, и бежал в Женеву (в 1543 году), думая там найти больше терпимости к убеждениям, больше свободы мысли. К несчастью, он ошибался. Женевский диктатор был страшнее Сорбонны. Маро не мог оставаться в городе Кальвина и переселился в Турин, где в следующем году и умер на руках у своего верного друга Лиона Жане, который вырезал на его могиле десятистишие, кончающееся гордым девизом поэта: "La mort n'y mord!" Таков финал жизни человека, которым должна была бы гордиться Франция XVI века.
Титульный лист издания К. Маро (Лион, 1558 год)
Другой большой поэт и друг Клемана Маро, Бонавантюр Деперье, был секретарем (и так же, как Маро, другом) Маргариты. Мы уже говорили о том, какое глубокое влияние имела она на развитие его таланта, какое светлое и поэтическое чувство сумела она внушить человеку, заклейменному именем безбожника, не имеющего ничего святого, ничего заветного в душе. Мы сказали также, что некоторые из его произведений дышат искренним религиозным чувством и что пробуждение этого чувства должно быть приписано опять-таки королеве, его покровительнице. Как же объяснить тогда появление из-под пера Деперье такого произведения, как "Кимвал мира"? Оно сразу прославило автора дерзкой смелостью, возмутив и католиков, и протестантов. Все выступили против, все голоса (в первый раз совпали мнения Кальвина и Сорбонны) слились в один негодующий хор. Книгу запретили, хотя самого автора и не тронули – благодаря заступничеству Маргариты.
"Кимвал мира" был первым французским сочинением, прямо указавшим на существование наряду с двумя теологическими партиями (католической и протестантской) третьей группы – свободных мыслителей. Вначале Деперье примкнул к новому религиозному движению. Как мы знаем, он участвовал даже в издании Библии Оливетана и переводил псалмы и кантики. Но с каждым годом ему становилось все яснее и яснее, что Реформация, выливавшаяся во Франции в конце 1530-х годов в мрачную и нетерпимую догматику Кальвина, становилась такой же сухой, такой же фанатичной, как и само католичество. Деперье выступил против них с четырьмя маленькими диалогами, в которых беспощадно высмеял всех "верующих" своего времени, которые все, в конце концов, "опирались одной рукой на алтарь, а другой – на плаху". В "Кимвале" было выражено, что "всякая вера есть утверждение того, чего никто не знает и знать не может"; что "все теологи похожи на дерущихся детей"; что "ни Лютер, ни Буцер не изменят строя мира и что после них, как и до них, останутся те же бедствия, те же злоупотребления"; что "за реформаторами идут только до тех пор, пока они – своего рода новинки". Понятно, что такие заявления не могли не задеть. Поэтому книгу назвали самой вредной и возмутительной. Но это не смутило ее автора. Будто подзадориваемый всеобщей враждой, Деперье переиздал свое сочинение в конце года, из-за чего он был удален от двора Маргариты, которая, находясь в это время в открытой ссоре с Сорбонной, не могла защищать его и принуждена была сделать эту уступку общественному мнению. Деперье уехал в Лион, но Маргарита не прекратила общаться с изгнанником, продолжала интересоваться его судьбой и постоянно помогала ему при посредстве своей фрейлины де Сент-Патер.
Деперье страстно хотелось вернуться к своей покровительнице, несмотря на то, что в Лионе он нашел своих старых друзей и знакомых, блистательнейших представителей тогдашней науки, литературы и искусства, постоянно собиравшихся в салоне мадам дю Перрон, супруги Антуана Гонди.