Неожиданно Соколов с левым креном вошел в облачность, очевидно, решил повернуть обратно. Но мы летели вдоль ущелья, где очень трудно было разворачиваться. Я решил пробивать облака вверх, не изменяя первоначального курса. Набирая высоту, все внимание сосредоточил на приборах. Достигнув пяти с половиной километров, наконец вырвался из облачного плена. Но через некоторое время мне пришлось снова нырнуть в серую муть.
По моим расчетам, я приближался к долине. Сбавив газ, установил нужный угол планирования и вошел в облака.
Каждая минута теперь казалась вечностью. На душе стало тревожно. Ведь неизвестно, что находится внизу - равнина или горы? Высотомер показывал уже тысячу шестьсот метров, а земли не было видно. Может быть, набрать высоту и выброситься с парашютом?.. Нервы напряжены до крайности. В любой момент самолет может врезаться в скалу… Высота - четыреста метров. Облака начали темнеть - первый признак приближения земли. А вот и она.
Подо мной - ровная степь. Где я? Горючего осталось на несколько минут. Как нарочно, нет никаких характерных ориентиров, по которым можно было бы определить курс на аэродром. Решаю, что поскольку ветер дул справа, то я уклонился влево. Разворачиваюсь на юг и выхожу в точку пересечения реки Куры с железной дорогой. Теперь все ясно, через четыре минуты должен показаться аэродром.
Сажусь с ходу. Едва самолет закончил пробег, как винт остановился: бензин кончился. Я вылез из кабины, снял парашют и в изнеможении опустился на землю.
- Соколов не прилетел? - спросил я у подошедших техников.
- Нет, - ответил один из них.
Где же он? Ведь в баках его самолета уже не осталось ни капли горючего. Сумел ли он вернуться обратно? Своими сомнениями поделился с товарищами, рассказав им обо всем, что с нами произошло.
А вечером пришла телеграмма: "Летчик младший лейтенант Михаил Соколов погиб, врезавшись в скалу южнее города Шемаха".
Эх, Миша, Миша! Невольно вспомнился разговор с ним перед вылетом. Михаил подошел ко мне без шлема. Поправляя одной рукой непокорные золотистые кудри, он другой протянул флакон одеколона: "На, возьми: у меня может разбиться". Выражение его лица мне показалось странным. Что это? Неужели - предчувствие?
Школа переехала в небольшой азербайджанский городок. Семьи летчиков и техников разместились в зале клуба. Холостяки ночевали в палатках и на чердаках. Но никто не жаловался на неудобства.
Центральный аэродром мог обеспечить работу лишь одной учебной эскадрильи. Перед нами встала задача - найти посадочные площадки.
Начальник школы решил расширить полосу аэродрома, расположенного близ города Нухи. На рассвете мы, захватив топоры и лопаты, выехали туда на автомашинах. По извилистой горной дороге колонна продвигалась медленно. Не имея опыта, водители соблюдали максимум осторожности. Лишь через шесть часов мы прибыли на место.
Первый день ушел на устройство жилья, а на следующее утро взялись за расчистку аэродрома. Трудились до наступления темноты.
Так продолжалось несколько дней. Но вот спилены последние деревья. Уставшие, но довольные одержанной победой, мы стали изучать подходы к аэродрому, чтобы правильно определить направление старта.
В воскресенье мы возвратились в Евлах. Механики встретили нас с радостью. Они давно подготовили машины и тосковали в ожидании перелета. Когда вылет был разрешен, Вовченко подошел ко мне и сказал:
- Товарищ командир, может быть, бочку сделаете?
Желание механика было вызвано отнюдь не ребячеством. При выполнении сложных фигур пилотажа лучше проверяется качество ее подготовки.
- Хорошо, сделаю, - пообещал я.
При подходе к Нухе я вышел из строя и одну за другой крутнул две бочки. Потом снизился до бреющего и на огромной скорости прошел над городом. За это самовольство командир эскадрильи не замедлил наложить на меня взыскание.
- Хорошо, что на гауптвахту не посадил, - утешал меня Вовченко. - А самолет-то вел себя неплохо, товарищ командир…
Я помалкивал. Взыскание мне дали справедливо: не озоруй, не мальчик.
Вскоре начались полеты. Летали целыми днями. Но школьная жизнь все больше становилась мне в тягость. Я понимал, что делаю нужное дело, и все-таки сердцем рвался на фронт. Снова подал рапорт с просьбой направить меня в действующую армию. Не получив ответа, написал письмо в Главное политическое управление.
Однажды во время подготовки самолета к полетам Вовченко подошел ко мне и спросил:
- Товарищ командир, почему вы невеселы в последнее время?
- На фронт прошусь. Два рапорта писал, а ответа нет. Теперь вот письмо отправил…
- А про меня вы в нем не писали? Я тоже с вами поеду, - взмолился механик. - Мне семью вызволять надо. На Украине она осталась.
Через некоторое время меня вызвали наконец в штаб и вручили командировочное предписание. Вместе со мной в действующую армию ехал и Сеня Филатов. Опять мы оказались вместе!
- Неужели вы без меня поедете? - не отставал Вовченко.
Долго пришлось ему объяснять, что я не вправе решать такие вопросы.
- Ну ладно, - успокоился он наконец. - Видно, мне, старику, не суждено попасть на фронт.
Расцеловавшись, мы расстались.
Всю ночь я на попутных машинах добирался до Евлаха. Там, в штабе, встретил Филатова. Он торжествующе поднял руку с документами:
- Вот они, прямо на фронт, тебе тоже выписали. Утром мы сели в поезд и второй раз покинули школу.
В боевой полк
В Москву приехали вечером. Было по-январски холодно. Затемненная столица выглядела сурово. Ее заводы напряженно работали для фронта, для победы над врагом.
Сели в трамвай и поехали на Неглинную, где жили родственники Филатова. Когда вошли в квартиру, Сеня, поздоровавшись, сразу спросил о брате. Беспокоился ом не зря. Брат ушел с ополченцами защищать Москву и не вернулся. Его жена, Авдотья Петровна, и двое детей тяжело переживали свое горе.
- А Иван где? - спросил Сеня о племяннике.
- На заводе, - ответила Авдотья Петровна. - На станке отца работает. Тоже рвется на фронт. Но в военкомате отказали: молод еще.
Пока разговаривали, закипел чайник. Керосинка была и единственным источником тепла. В комнате стояла минусовая температура.
Мы выложили на стол колбасу, полученную по продовольственным аттестатам. Маленькая Маша, племянница Сени, не могла отвести от нее глаз. Нелегко жилось москвичам.
За стол с нами села и Сенина бабушка. Не успели выпить по стакану чая, как объявили воздушную тревогу. От отдаленного взрыва зазвенели стекла окон, послышалась стрельба зениток. Но мы не пошли в бомбоубежище и продолжали пить чай.
К полуночи вернулся с завода Иван. В рабочей одежде он выглядел совсем взрослым. Дядю парнишка, видимо, любил, долго рассказывал ему о своей работе, о комсомольцах завода, которые выстаивают у станков по три смены почти без отдыха.
Следующие два дня пробыли на вокзале, стояли в очереди за билетами. Наконец сели в поезд и поехали в Иваново, в запасной полк.
Три месяца спустя меня зачислили в истребительный авиационный полк, который готовился лететь на фронт. Он был вооружен устаревшими английскими истребителями типа "Хаукер Харрикейн".
В штабе полка первым встретил меня комиссар Волков.
- Воевать собрался? - спросил он, когда я доложил о прибытии и подал командировочное предписание.
- Так точно!
- А хорошо воевать будешь?
- Или грудь в крестах или голова в кустах, товарищ комиссар, - выпалил я не задумываясь.
- Ого! Но лучше, когда грудь в крестах, а голову береги. Пусть фашисты теряют свои башки по кустам.
От комиссара я направился на аэродром к инженеру, чтобы тот побыстрее познакомил меня с самолетом и двигателем.
Нашел его на стоянке, возле раскапоченной машины. Когда доложил ему о цели своего прихода, инженер с минуту молча смотрел на меня, а потом на его строгом лице появилась улыбка. В чем дело? Ведь в моих словах не было ничего смешного…
- Толя, а ведь нехорошо зазнаваться, - сказал он наконец.
Теперь его лицо казалось мне знакомым. Постой, где же мы встречались? Вспомнил! Это же Гудим Левкович, мы вместе учились в 22-й фабрично-заводской семилетке. Тогда он был маленьким юрким мальчишкой, а теперь передо мной стоял здоровенный, широкоплечий бородач. Попробуй узнай!
Обрадованные встречей, мы стали вспоминать Красноярск, школу, товарищей.
Но надо было торопиться с делом. Гудим охотно принялся посвящать меня в особенности конструкции самолета и двигателя. За короткое время я усвоил все, что должен знать летчик перед полетом.
Когда занятие подходило к концу, на аэродроме появились командир и комиссар. Инженер доложил о выполнении задания, а я о готовности к самостоятельному вылету.
- Раз готов, надо проверить, - сказал командир. - Надевайте парашют и взлетайте. Выполните три полета по кругу, расчет и посадку.
- Есть, три полета!
Сел в кабину "харрикейна", запустил двигатель и взлетел. Сразу почувствовал, что машина эта хотя и нелегка в управлении, но маневренная. Сделав полет по кругу, зашел на посадку и приземлил самолет точно у "Т". Командир не сделал никаких замечаний. Два последующих полета у меня получились не хуже первого.
На очередной летный день мне запланировали воздушный "бой" с командиром полка. Весь вечер я думал о нем. Оценив качества самолета, решил драться на виражах. Поскольку машины у нас будут одинаковые, исход поединка решат отточенность техники пилотирования и тактическая смекалка. А эти качества и навыки за один вечер приобрести невозможно. Нужны длительные и систематические тренировки.
На следующий день я волновался больше, чем накануне. И вот наступил час вылета. Получив от командира указания, сел в машину и взлетел в паре с ним.
"Бой" мы вели над аэродромом. По сигналу сначала разошлись, потом развернулись и пошли навстречу Друг другу. За лобовой атакой последовал каскад различных фигур. На какое-то мгновение мне удалось зайти командиру в хвост и зафиксировать его машину в в прицеле. Победа!
- Хорошо тянешь! - похвалил он меня после посадки. - Следующий вылет на стрельбу по конусу. Он будет и зачетным: тренироваться некогда, послезавтра отправляемся на фронт.
Самолет-буксировщик взлетел первым. Вскоре он появился над аэродромом с распущенным конусом. "Не подкачай, - сказал я себе, - весь полк на тебя смотреть будет".
Взлетаю и с набором высоты иду в зону. Первая атака. Прицеливаюсь и даю короткую очередь. Разворачиваюсь и атакую еще раз. После третьего захода пулеметы смолкают: патроны кончились. Тревожит сомнение: а вдруг промахнулся.
Сажусь раньше буксировщика. Зарулив самолет, быстро сбрасываю парашют и бегу к конусу. Вижу: попаданий больше, чем надо для отличной оценки. Комиссар жмет мне руку.
- Если так будете и на фронте стрелять, фашистам туго придется!
Меня назначили командиром звена, которого, правда, еще не было. Состав подразделений определится за день до вылета. В другое время нам отвели бы немало часов для того, чтобы мы добились слетанности эскадрилий и полка. Но теперь, когда на Волге шли жестокие бои, когда враг подбирался к Каспийскому морю, нам дали на учебу всего один день.
И вот звено составлено. В него вошли Саша Заборовский, Коля Простое и Коля Кузьмин, выглядевший совсем мальчиком. Его мы чаще всего называли просто Кузя. Ему едва исполнилось восемнадцать лет, в то время как остальным было уже за двадцать. Командиром эскадрильи временно назначили Лавинского - старшего среди нас по званию и возрасту.
Когда летчики выполнили по одному полету в составе эскадрильи и полка, поступил приказ вылетать на фронт. Первую посадку сделали на рязанском аэродроме. Там и заночевали.
Эта ночь в Рязани запомнилась мне на всю жизнь. Едва мы улеглись спать, ко мне подошел Лавинский, сел на койку и вполголоса, чтобы не слышали остальные, заговорил о фронте, о том, что фашисты десятками сбивают "харрикейнов" и наши летчики гибнут не за понюх табаку.
- Знаешь, Анатолий, - перешел он на шепот, - я вижу, ты дерешься неплохо. Давай оберегать друг друга. У нас с тобой больше шансов уцелеть. А этих, - он махнул рукой в сторону молодых летчиков, - все равно перебьют.
Услышав такие слова, я сначала растерялся: не верилось, что среди нас может оказаться трус и мерзавец.
- Ты за кого меня принимаешь? - спросил я, опомнившись. - Значит, у тебя только одна забота: самому выжить. А на остальных наплевать - пусть гибнут?
Лавинский стал противен мне в эту минуту. Испугавшись, он зашептал:
- Не кричи, ну что особенного я сказал? "Харрикейн" действительно не ахти какая машина, и надо помогать друг другу…
- О твоем мерзком предложении я никому не скажу. Но помни: твои черные мысли теперь мне известны, - сказал я, еле сдерживаясь, чтобы не ударить его. - Знай: при малейшей твоей попытке увильнуть от боя я лично собью тебя.
Отвернувшись к стене, я натянул на голову одеяло. На душе было гадко. Перед глазами вставали открытые, светлые лица летчиков эскадрильи. Молодые и доверчивые, они спокойно спали, даже не догадываясь, что Лавинский может бросить их в бою…
Факелы в небе
На фронтовой аэродром мы прилетели рано утром. Местные жители помогали нам строить капониры - земляные укрытия для самолетов - и землянки для жилья. Мы спешили: приказ на боевой вылет мог поступить в любую минуту. К обеду работы были полностью завершены. Я собрал летчиков звена в землянке и стал изучать с ними район предстоящих боевых действий.
Наш полк вошел в состав Воронежского фронта. Передний край наземных войск проходил в основном по левому берегу Дона. На правом - в излучинах реки - мы удерживали лишь небольшие плацдармы.
- Поскорее бы в дело, - говорит нетерпеливый и горячий Простов.
- Будет дело, не волнуйся, за этим и прилетели, - отвечаю ему.
- А как вы думаете, наше звено примет участие в первом боевом вылете? - спрашивает Заборовский. Молодым хотелось вступить в бой именно первыми.
Ждать пришлось недолго. Однажды меня вызвали на командный пункт.
- Лавинский болен, эскадрилью поведете вы, - приказал командир полка.
- Есть, вести эскадрилью!
Ответил я уверенно, а про себя подумал: справлюсь ли?
Мне еще не приходилось управлять эскадрильей в воздухе, а тут сразу - вести ее на боевое задание.
В подготовленности своего звена я был уверен, но два другие меня беспокоили. Да и как можно управлять действиями летчиков в воздухе, если на "харрикейнах" негодные радиостанции.
- Чего задумался? Справишься, не бойся, - ободрил меня комиссар. - Все равно когда-нибудь придется вести эскадрилью. Без первого раза в любом деле не обойтись.
Посоветовавшись с командиром полка, комиссар Волков предложил созвать всех, кому предстояло лететь на задание. Когда люди собрались, он обратился к нам с небольшой напутственной речью:
- Вам, товарищи, выпала честь открыть боевые действия нашей части. Многие из вас встретятся с врагом впервые. Но я уверен, что и бывалые летчики, и молодые с честью выполнят свой долг перед Родиной!
Потом выступил командир. Поставив боевую задачу, он с помощью фотопланшета и крупномасштабной карты подробно изложил план уничтожения фашистских бомбардировщиков на аэродроме Россошь. Было четко определено, какая эскадрилья прикрывает штурмовиков, кто подавляет зенитные средства.
Нашей группе приказали частью сил подавить зенитный огонь противника, а основной удар нанести по вражеским самолетам, сосредоточенным на северной окраине аэродрома. Изучив район цели по фотопланшету, я решил вести туда эскадрилью со стороны солнца и атаковать с бреющего полета.
Летчики, так долго ожидавшие встречи с врагом, находились в приподнятом настроении. В бою возможны, а часто и неизбежны потери, но никому не хотелось думать, что этот вылет может стать для него последним.
Раздалась команда: "По самолетам!" На ходу застегивая - шлемофоны, - мы побежали к машинам. В это время над аэродромом появились наши штурмовики. С командного пункта взвилась сигнальная ракета. Истребители звеньями пошли на взлет. Казалось, они связаны между собой невидимыми нитями. Наверное, с земли эта картина выглядела особенно внушительно и торжественно.
Штурмовики шли под нами, прижимаясь к земле. Мы прикрывали их от нападения "мессершмиттов".
На переднем крае было спокойно. Перелетев линию фронта, мы вскоре развернулись на юго-восток, в направлении вражеского аэродрома. Такой маневр обеспечивал нам внезапный выход на цель со стороны солнца.
Когда мы появились над аэродромом, там полным ходом шла подготовка самолетов к ночному вылету. На стоянках находилось много народу. Первый удар по цели обрушили штурмовики. Потом и истребители начали атаковать аэродром, поливая стоянки пулеметным огнем. Внизу вспыхнуло несколько самолетов, а через некоторое время вверх взметнулся огромный фонтан огня и дыма: взлетел на воздух бензосклад.
Зенитные батареи противника не успели сделать ни одного выстрела. Их огонь был подавлен в самом начале налета.
Увлекшись атаками наземных целей, мы не заметили, как к аэродрому подошли восемь "мессершмиттов". Выводя машину из пикирования, лейтенант Кудинов увидел прямо перед собой самолет с черными крестами и свастикой. Наш летчик немедленно нажал на гашетки пулеметов, и "мессер", вспыхнув, врезался в землю. Сержант Олейников - он находился в группе прикрытия - атакой сверху сбил еще одного фашиста.
Оставшиеся шесть "мессершмиттов" устремились к штурмовикам, но сразу же были встречены второй нашей эскадрильей. Сержантам Хмылову и Орловскому удалось сбить еще по одному самолету. Остальные гитлеровцы поспешили выйти из боя и скрылись.
Все наши летчики благополучно вернулись на свой аэродром. Настроение у них было приподнятое. Они наперебой рассказывали об атаках, о том, как падали и удирали гитлеровцы, как взорвался и горел бензосклад… Героями дня были, конечно, те, кому посчастливилось сбить самолеты противника.
Молодые летчики - молчаливый, коренастый Хмылов и высокий, худощавый Олейников - радовались больше всех. Вместе с ними ликовал и Заборовский: меткими очередями он уничтожил расчет зенитной пушки и поджег "юнкерса".
По данным партизан и воздушной разведки, мы четыре вражеских самолета сбили, а семнадцать уничтожили на земле. Фашисты потеряли около ста человек летного и технического состава.
Говорят, что победителей не судят. Но командир полка, скупо похвалив нас, очень подробно разобрал наши ошибки. Прежде всего он отметил, что мы были недостаточно осмотрительными в воздухе и несвоевременно заметили появление "мессершмиттов". Нам просто повезло. Самоуверенные фашисты послали против нас молодых летчиков. Они рассчитывали, что превосходство в скорости позволит им запросто разделаться с "харрикейнами". А вышло наоборот.
Из первых боев я сделал много для себя выводов. Мы действительно допустили ряд серьезных ошибок. Подавив огонь вражеских зениток, мы потом не обращали на них внимания. И если хотя бы одна из подавленных батарей ожила, нам не избежать бы потерь. В бою мне никак не удавалось собрать эскадрилью. Летчики действовали в основном в одиночку, не заботились о прикрытии друг друга.
Что ж, будем учиться на ошибках!