Летали ежедневно с утра до вечера: нужно было успеть закончить программу в простых метеоусловиях, пока стоял антициклон. Все шло хорошо. Погода нам, как говорили летчики, улыбалась. Материальная часть работала исправно, мы все больше и больше убеждались в надежности реактивного двигателя, единодушно признав его преимущество над поршневым.
Но однажды все, кто находился в воздухе, услышали в наушниках тревожные слова: "Остановился двигатель". Голос незнакомый. Кто бы это мог быть? Закончив полет, снижаюсь и захожу на посадку. Прибираю обороты и вдруг прямо под собой, среди сваленных берез, вижу распластавшийся самолет с поломанными крыльями. Не дотянул! Еще бы немного, самую малость - и сел бы на полосе.
Произвожу посадку, а в голове одна мысль: с кем это произошло и почему так случилось? Летчик ли допустил ошибку или отказал двигатель?
- Кто упал? - спрашиваю подбежавшего техника.
- Не знаю, товарищ командир.
Техник как-то особенно заботливо подает трап и помогает освободиться от парашютных лямок. На его лице тревога, он даже не спрашивает, как работала матчасть в воздухе.
Сбросив парашют, я побежал к месту происшествия. Хочется мгновенно попасть туда, но березовый лес приближается слишком медленно. Вот наконец различаю за деревьями группу людей, растаскивающих сучья.
Значит, завалило! Подбегаю вплотную. Это ли не чудо? Сквозь поцарапанный плексиглас кабины смотрит летчик. Живой! Когда самолет на большой скорости шел к земле, срезая плоскостями деревья, его фюзеляж случайно скользил между стволами, не встречая лобовых ударов.
Когда разбросали сучья, из кабины вылез старший лейтенант из группы молодых переучивающихся летчиков. Первым к нему поспешил Кононов.
- Спасибо, доктор, помощи не надо. Летчик виновато начал рассказывать, что произошло в воздухе:
- Даю газ, а тяги нет, смотрю - упали обороты…
- Так у тебя же керосина ноль, баки сухие, - заметил инженер.
- Не может быть! - убитым голосом отозвался летчик.
Он не думал о смертельной опасности, которой случайно избежал, а переживал свою ошибку. Скажи ему сейчас, что для починки поломанных крыльев понадобятся его кости и кожа - отдал бы, не задумываясь.
- Сами идти сможете? - спросил доктор.
- Не могу я отсюда уйти, - с трудом удерживая слезы, ответил пострадавший.
- Пошли, пошли, не ночевать же здесь, - успокаивал его товарищ. - А почему керосин кончился, разберемся.
Идем на аэродром. Один из друзей пострадавшего доказывает инженеру:
- Ну хорошо, летчик не смотрел на керосиномер, в этом его ошибка, но не мог же двигатель за такое короткое время выработать весь запас топлива.
- Получается, что мог, - неопределенно отвечает инженер, - разберемся. Вот проверим, какой расход горючего будет с включенным изолирующим клапаном, тогда и сделаем точный вывод.
- А разве изолирующий клапан был включен? - тихо спрашивает летчик.
- В том-то и дело, что вы его забыли выключить после взлета.
- Тогда все понятно…
К вечеру заметно потеплело. В небе появились облака.
- А погодка-то начинает портиться, - входя в комнату, сказал Максимов.
- Вот и хорошо, в простых условиях полеты закончили, теперь для нас любая погода летная, - отозвался Немировский. И, заглянув в печку, добавил: - Давление понизилось, и тяга пропала, дыму много, а тепла нет.
- Шуруй, Яков Михайлович, скоро начнем бриться, - напомнил Максимов, доставая железный прут, которым мы нагревали воду для бритья. Как у Некрасова: "Солдаты шилом бреются, солдаты дымом греются". Бытовых неудобств было много, но это нас не угнетало. Мы жили дружной семьей и больше заботились об исправности самолетов, нежели о мелочах быта. В свободные минуты, правда, иногда вспоминали о домашнем уюте. Сегодня тоже почему-то возник этот разговор.
- Вот взять мою семейную жизнь, - рассуждал Павел Терентьевич Коробков, - только женился - началась война в Испании. Надел гражданский костюм - и "В далекий край товарищ улетает". Дрался там, а жена здесь переживала. Вернулся домой, пожил как во сне - и на Халхин-Гол. Прилетел с Востока - война с белофиннами. После финской надеялся пожить спокойно. И тут на тебе: не прошло и двух лет, как снова грянула война. Чуть семью не потерял. Теперь живем вместе, но не проходит года, чтобы я месяца на три-четыре в командировку не улетел… Я не жалуюсь, нет, - добавил он с улыбкой, - другой жизни и не мыслю себе…
- Тебе хорошо, - взглянул на меня Коробков, - сам летчик, жена инженер, вместе воевали и после войны вместе.
- У каждой медали две стороны, - ответил я ему. - Разве легко было ей там, на фронте, видеть, как мы непрерывно играли со смертью. Бавало, улетишь на задание, а она ждет, мучается, хоть и не показывает виду. Да и теперь ей, как авиационному инженеру, яснее, чем другой женщине, видны опасности, с которыми мы повседневно сталкиваемся.
- Да что там говорить, - поддержал меня Карих. - Моя жена не инженер и то в письмах пишет: "Будь поосторожней, я знаю, чем вы там занимаетесь…"
- Нашли тему для разговоров, - вмешался Максимов. - Лучше смотрите новый фокус, который я вам покажу.
Он выхватил из кармана носовой платок, монету и начал показывать какой-то трюк.
В облаках
Утром пошел мелкий снег. Лес, расположенный неподалеку от аэродрома, растворился в белесой мгле. Как раз такая погода нам и нужна для полетов по приборам. Но вместе с тем она предъявляет повышенные требования к летному и техническому составу.
Сегодня техники особенно тщательно готовят машины к вылету. У нас предполетная подготовка тоже проходит необычно. Мы разбираем характерные случаи отказов приборного оборудования в воздухе, особенности посадки в условиях ограниченной видимости.
Метеоролог подробнее, чем обычно, говорит о возможных изменениях метеорологической обстановки. Руководитель полетов и штурман обращают наше внимание на запасные аэродромы.
Первый вылет я сделал с инструктором на "спарке" Як-11. Он проверял мою готовность к пилотированию боевой машины в облаках. Мне показалось все значительно проще, чем я ожидал. Видимо, помогли хорошие тренировки на земле.
- Если так пойдет, - сказал инструктор, - скоро выпущу в облака и на боевом самолете.
Пошло и в самом деле неплохо. Мы довольно быстро одолели полеты в облаках на учебных поршневых самолетах и подошли к освоению их на реактивных истребителях. Стоял мощный циклон. Погода удерживалась сложная.
- Как по заказу, - радовались летчики, - лучше не придумаешь.
- Значит, завтра взовьемся на "миге", - потирая руки, говорит Максимов.
- И не страшно? - смеется Немировский.
- Страшновато, но надо, - весело отвечает Максимов. - Мы уже пуганые, вот еще на "спарочке" походим, и все будет в порядке.
На следующее утро снова отправляемся на аэродром. Впереди, как всегда, идет Александр Иванович, за ним Коробков и остальные. Шагаем молча, каждый занят своими мыслями. Не простое это дело выполнить первый полет в облаках на боевом истребителе.
- Семеро смелых, - шутит Максимов.
- Днем и то в смелые записал, - отзывается Покрышев. - А когда ночью полетим, тогда как назовешь?
- Тогда будет семеро храбрых…
- Вот если бы все описать! - говорит Немировский.
- Всего не опишешь, - заключает Карих, - слов не хватит. Одни иллюзии чего стоят, это состояние может понять только тот, кто сам его испытал. Меня однажды в закрытой кабине так "повело", что стало казаться, будто лечу я на боку. Приборы одно показывают, а мне чудится другое.
- Ты думаешь, только с тобой это случалось? - утешает Максимов. - Всех так "водило". Посмотрим, как будет на "миге".
Протоптанная в снегу тропинка привела нас к парашютному классу. Здесь укладчики готовили наши парашюты к полетам.
Получив тяжелые ранцы, мы разошлись по самолетам. Техники уже заканчивали их подготовку.
Все идет по утвержденному плану. Предполетная подготовка заканчивается в намеченный срок. Не терпится подняться в воздух, но до взлета еще десять минут. Надеваю парашют, техник помогает застегнуть лямки. Усаживаюсь в кабине так, чтобы равномерно распределить вес тела на площади сиденья. От этого тоже зависит, появятся ли "иллюзии"; чем ровнее сидишь, тем их меньше. Техник подает плечевые ремни и контролирует последовательность включения многочисленных тумблеров. Проходит минута, и в наушниках появляется знакомый шорох: радиостанция прогрелась. Слышу голос Покрышкина. Он докладывает о готовности к вылету. Бросаю взгляд на старт, его самолет начинает разбег. Слева от меня сидит в самолете Максимов, он что-то спрашивает у техника, тот, перегнувшись через борт, старательно объясняет.
Включаю радиокомпас и настраиваюсь на частоту привода. В наушниках маняще поет морзянка, передавая позывные нашего аэродрома.
Следующим взлетает Максимов, а Покрышкин уже вышел на заданный эшелон.
Опробовав двигатель, герметизирую кабину. Уши ощущают повышенное давление. Выруливаю на взлетную.
- Взлет разрешаю, - слышу ответ на мой запрос. Даю газ, машина набирает скорость и, оторвавшись от бетонки, врезается в серую мглу.
- Облака вверх пробивать готов, - докладываю по радио.
- Разрешаю, - слышится короткая команда.
Выдерживаю взлетный курс, обороты, скорость. Легким движением ручки управления на себя перевожу самолет в набор высоты. Теперь все внимание приборной доске: кругом плотные облака, без приборов не определить, где верх, где низ. Высота - заданная. Уменьшаю угол набора, разворачиваю машину на дальний привод и удерживаю ее в горизонтальном полете. Стрелка радиокомпаса, равномерно вращаясь, приближается к нулю. Внимание настолько занято, что не хватает времени на радиообмен. Мои радиопередачи походят на разговор человека, который одновременно пишет и отвечает на вопросы.
Хочется хотя бы маленькой остановки, хотя бы минутного отдыха, для того чтобы перевести дыхание, расслабиться. Но самолет летит, и им надо управлять.
Над приводной радиостанцией стрелка радиокомпаса качнулась сначала вправо, затем влево и остановилась, показывая пролет. Нажимаю кнопку секундомера и легким креном ввожу поправку в курс. Расчетное время вышло. Выполняю стандартный разворот - круг, с выходом из которого по касательной продольная ось самолета должна совпадать с осью посадочной полосы и курсовым углом на приводную радиостанцию. Этот сложный разворот требует повышенного внимания и точных действий летчика.
В конце разворота стрелки приборов показали точный выход. Уменьшаю обороты и одновременно перевожу машину в угол планирования. Высота три тысячи метров… восемьсот… пятьсот… Знакомо темнеют облака: признак близости земли. Высота триста метров.
- Я пятнадцатый. Облака вниз пробил, разрешите посадку, - докладываю на землю.
- Повторный заход разрешаю, - слышу голос руководителя полетов.
А мне хочется приземлиться и передохнуть. Однако, пройдя две минуты в условиях видимости земли, я немного расслабился и забыл про усталость. Снова вхожу в облака, снова начинается напряженный полет…
Пока летали на больших высотах, у меня все шло хорошо. Но вскоре мы приступили к отработке захода на посадку с малой высоты, не превышающей пятисот метров. Здесь развороты по точности времени, курсовому углу радиокомпаса и магнитному курсу требуют повышенного внимания. Тогда-то и случилась у меня неприятность.
Близость земли требует от летчика не только повышенной точности в пилотировании машины, но и большой моральной мобилизованности. После второго разворота мне вдруг захотелось посмотреть за борт самолета. На секунду я отвлекся от приборов и случайно почувствовал на ручке управления излишнюю нагрузку. Вижу - авиагоризонт показывает крен и снижение, высота катастрофически падает. О выходе под облака не может быть и речи: низкая облачность, снегопад и снежные поля сливаются в общую белесую пелену. Первым движением вывожу самолет из крена, затем вырываю его из угла снижения и перевожу в набор высоты. Одно желание - как можно дальше уйти от земли. Сильный двигатель ревет на полных оборотах, кажется, что машина летит вертикально вверх. На высоте пять тысяч метров облака начали светлеть. Прошло еще несколько секунд, и я увидел яркое солнце на голубом небе. Хотелось лететь и лететь, не меняя курса, наслаждаясь бескрайним простором.
- Пятнадцатый, где вы находитесь? - запрашивает земля.
- За облаками, - отвечаю.
- Как вы там оказались?
- Объясню после посадки…
Возвратившись на аэродром, рассказываю обо всем Максимову и Карих.
- Значит, была возможность махнуть серебряным крылом? - шутит Карих.
- Нам пока нельзя так резвиться: детишки не подросли, да и программу еще не закончили, - серьезно говорит Максимов. - Хорошо, что все благополучно кончилось - вперед наука…
Вечером, собравшись всемером, мы долго обсуждали сложность маловысотного полета в облаках. И в какой раз пришли к одному и тому же выводу: необходимо внимательно следить за приборами и полностью им доверять.
Карих предложил изменить метод захода.
- Я не знаю, - рассуждал он, - может быть, кто-нибудь это уже рассчитал или рассчитывает, но мне кажется, что сложный "стандартный" разворот можно заменить отворотом на определенный угол от дальней приводной станции. Потом с заданным курсом пройти определенное время - и можно разворачиваться на посадочный. Всего один простой разворот, и в одну сторону…
Высокий, могучий Карих стоял посреди комнаты и жестами иллюстрировал свои рассуждения.
- Но ведь для разных высот будут разные углы, - бросает реплику Немировский. - Чем больше высота, тем меньше угол отворота.
- Конечно, углы будут разные, но ведь это нетрудно рассчитать, - поддержал Карих Покрышкин. - Вот, смотрите, маршрут от дальнего привода до разворота есть гипотенуза…
И он тут же начертил карандашом на листке бумаги свою схему. Чертеж убедил всех, дискуссия окончена. Мы уже привыкли, что Покрышкин как бы подытоживает наши рассуждения. Итак, решено предложить новый способ выхода на посадочный курс. Пусть им пользуются все истребители.
- Еще одно замечание, - сказал ранее молчавший Коробков. - Вы знаете, как бомбардировщики еще до войны боролись со сносом? Подворачивали самолет против ветра настолько, чтобы курсовой угол на радиостанцию и отклонение магнитного курса от посадочного были равны. Значит, если уравнивать углы в зависимости от ветра, самолет будет постоянно находиться на глиссаде снижения.
- Не понял, - тряхнув головой, сказал Максимов.
Взяв ремень, прикрепленный одним концом к спинке кровати (недавно на нем правили бритву), Коробков натянул его, а ладонью другой руки изобразил самолет, снижающийся под некоторым углом на взлетно-посадочную полосу.
- Все ясно, завтра же попробую, - решил Максимов.
Разговор наш затянулся допоздна. Когда легли спать, за окном уже стояла глухая непроглядная ночь. Приятно было ощущать тепло печки и сознавать, что от этой кромешной холодной темени ты отгорожен крепкими стенами. А ведь скоро нам придется летать и в такие ночи.
И днём и ночью
Несмотря на все трудности учебы, мы вскоре начали уверенно летать днем в сложных метеоусловиях. Научились распределять внимание, пропало напряжение. Позднее методом фотоконтроля было доказано, что начинающий летчик, пилотируя самолет в облаках, переносит взгляд с прибора на прибор в среднем до ста пятидесяти раз в минуту, а опытный - всего лишь шестьдесят четыре.
Теперь по программе нам предстояло освоить полеты в безоблачную ночь. Плановая таблица уже была составлена и изучена, мы тоже готовы, все зависело только от погоды. Однажды в субботу мы, побродив по лесу, вернулись в общежитие и стали прикидывать, как "убить" завтрашнее воскресенье. В здешних условиях трудно было придумать, чем заняться в выходной день. Между собой все переговорено, а пойти некуда: в лесном гарнизоне ни клуба, ни библиотеки. Поэтому в воскресенье каждый из нас особенно остро ощущал тоску по семье.
Неожиданно зазвонил телефон. Я взял трубку.
- Подходит погода, собирайтесь на полеты, - распорядился командир полка.
- Понял, прибудем в срок, - отвечаю за всех. Товарищи насторожились.
- Что там? - спросил Покрышкин, он был старшим нашей группы.
- Подходит погода, командир полка приказал через час быть на аэродроме.
- Давайте собираться, - распорядился Покрышкин.
- Значит, взовьемся в ночное небо! - в приподнятом настроении шутил Максимов, натягивая меховые унты.
- Взовьемся! - надевая шлемофон, отозвался Покрышев.
Через полчаса мы уже дружно шагали по знакомой тропинке. В темном небе густо сверкали звезды. Таинственно притих лес. Со стороны аэродрома доносилось завывание автотягачей. Взметнулся луч посадочного прожектора, медленно опустился, колеблясь, припал к земле.
- Так держать! - крикнул Немировский, наблюдая за установкой прожектора.
- Луч погас.
- Услышал, - с иронией сказал Покрышев.
- Мы с ним на одной волне работаем, - нашелся Немировский.
- Прожектор установили, самолеты вытаскивают, дело за нами, - определил Карих.
Мы быстро снаряжаемся и занимаем места в самолетах. Запускаю двигатель, впереди фосфористыми циферблатами светится приборная доска. Регулирую подсвет ламп "аэрофош", кран герметизации ставлю на "горячий воздух". Получив разрешение выруливать, мигаю аэронавигационными огнями. Техник ответил фонариком и исчез под плоскостью - убрать колодки. Вот он появился слева по борту и, мигнув несколько раз фонариком, переместился по ходу самолета. Значит, путь свободен.
Выруливаю на взлетную полосу. Слева и справа ровные линии белых огней. Даю полный газ, удерживая направление разбега по центру. Легкое усилие на ручку, и самолет оторвался от полосы. Мелькают последние огоньки, полоса кончилась, теперь все внимание приборам. Земли не видно, она где-то рядом, совсем близко, рука невольно берет ручку управления, поднимая самолет повыше.
Кругом темная, как чернила, ночь. Самолет, кажется, слишком медленно набирает высоту. Выполняю первый и второй развороты. Слева - огни взлетно-посадочной полосы, а чуть дальше красная линия огней подхода. Испытываю странную иллюзию: то мне кажется, что высота очень мала, то вдруг представляется огромной. Я и раньше летал ночью, только не в такую темень. Делаю третий и четвертый развороты. Огни аэродрома кажутся настолько близкими, что хочется снизиться пораньше.
- Шасси, щитки выпущены, прошу луч, - докладываю руководителю полетов.
На старте светлым клином вспыхнул луч прожектора.
- Начинайте снижение, - звучит в наушниках.