На следующий день началась конференция. Мой доклад, как помню, был в первый день, хотя и во второй половине дня. Мне хотелось разрушить представление о Гончарове как писателе натуральной школы , поэтому среди прочего было два тезиса: "Современники за способом изображения (жизнь в формах самой жизни) не увидели, что, как и Достоевский, Гончаров был продолжателем великого реализма, пытавшегося представить в своих образах не просто стенографию действительности, а символы человеческого бытия". А потому, сравнивая героя романа с Гамлетом, я написал: "Илья Обломов далеко не одномерен: мне он представляется трагическим героем, изображенным иронически, хотя и с горькой иронией, возможно, даже с любовью". Доклад вроде бы понравился. Я был рад, что в первый же день я отделался, дальше можно было просто слушать и гулять по городу, где когда-то жил мой любимый Гофман. После моего доклада ко мне подошел пожилой немец и сказал, что ему понравился мой доклад, и он хотел бы мне подарить свою книгу: "Сон Обломова" с параллельными текстами по-русски и по-немецки в его переводе. Лицо его я не запомнил, слишком дикий я был тогда и был уверен, что никогда больше в Германию не попаду. Поэтому, сказав "спасибо", просто сунул книжку в портфель. Но книжка у меня сохранилась, удобно для изучения немецкого: Iwan Gontscharow. Oblomows Traum. Russisch / Deutsch. Ubersetzt und herausgegeben von Hans Rothe. 1987. Philipp Reclam. Stuttgart. А на первой странице он написал: "В. Кантору благодарно. Издатель. Bamberg. 9.Х.91". Во всяком случае, по этой надписи могу восстановить точную дату бамбергской конференции. Вечером собрались в номере Лены Краснощековой, она купила бутылку франконского вина. Сидели, потихоньку прихлебывая из бокалов (в каждом номере были бокалы) и трепались о преимуществах жизни на родине или в эмиграции. Разошлись, ни до чего не договорившись. Когда выходили, Наташа Старосельская спросила: "Володя после Байройта сбежим с конференции на пару часов. Мне что-то надо купить сыну, а вам, наверно, дано задание купить что-нибудь для дочки". Я невольно почесал правый висок (жест орангутанга), потом сообразил, что мне надо купить и сказал: "Нет, задания не было, но я знаю, что надо дочке". И мы разошлись по номерам. Утром от университета на автобусе мы поехали в Байройт, провели там день, было странное чувство приобщения к тому, о чем слыхал и читал, а тут вдруг можешь прикоснуться. Хотя Вагнер и не был из моих любимых культурных героев, я относился к нему опосредованно – через Ницше и Томаса Манна, ну и Толстого, разумеется, но все равно значительность поездки старался ощутить. Лена не поехала: "Не люблю я его". "Кого?" "Да Вагнера вашего".
На следующий день ко мне вдруг подошел профессор Тир-ген и сказал, протягивая конверт: "Вам письмо от Дагмар Франц". Дагмар я вынужден представлять под двумя фамилиями. Когда мы познакомились, ее фамилия была Франц. Теперь – Херрманн. Я раскрыл конверт и достал записку: "Дорогой Владимир, я узнавала в фонде Бёлля. Ваши книги не дошли. Но пока Вы в Германии, Вы можете послать их на мой адрес. А я их передам в фонд. Ваша Дагмар". В конце письма был ее почтовый адрес. К счастью, у меня хватило сообразительности взять с собой пару своих книг – культур-философскую и книгу прозы. Проблема была – где почта и как упаковать и отправить книги (немецкий мой был тогда совсем швах). Я спросил тем не менее Тиргена, не может кто-либо из его студентом проводить меня до почты. Но он сказал, что мне не надо идти, надо только дать его магистрантке мои книги и адрес, она отправит и принесет квитанцию. Так и вышло. Девушка принесла мне квитанцию, а я отдал ей требуемые марки. Тирген не только оплатил нам дорогу, но и выдал каждому русскому участнику конференции по четыреста марок, так что деньги у меня были. Более того, возникла неожиданная проблема, как их потратить. В России еще не было пунктов обмена, а черный рынок мы не очень понимали. Во время обеда мы с Наташей отправились в огромный Kaufhof. А Юрий Владимирович Манн повел куда-то Икса. В магазине Наташа выбирала детские вещички, а я просто сопровождал ее. На ее вопрос, почему я не покупаю ничего, я ответил, что мне надо в продуктовый отдел. Этот отдел был в подвальном этаже, по эскалатору мы спустились вниз, и я купил связку бананов. Денег я тратить не хотел, поскольку тупо рассчитывал, что получу стипендию от фонда и снова приеду в Германию, так что деньги будут нужны.
На конференцию мы уже не вернулись, неудобно было с покупками, а пошли в наш отель. Там в холле разворачивалась трагикомическая сцена.
Юрий Владимирович Манн сидел вальяжно в кресле, рядом, прикрывая ладонью смеющийся рот, сидела Лена Краснощекова, а перед ними нервно вздрагивал, шагая взад-вперед, профессор Икс в шикарном, немного приталенном кожаном пиджаке черного цвета. "Откуда такая роскошь?" – спросила Наташа, указывая на пиджак. "Он мне купил!" – довольно злобно ответил Икс, ткнув пальцем в Манна. "Но, Витя, – возразил Манн, – это же ты меня просил помочь тебе потратить твои четыреста марок. Уложились идеально, даже четыре марки сдачи получили". "На, возьми их себе! – зло ответил Икс, – Мне они не нужны!" Видимо, уже зная в чем дело, а потому еле сдерживая смех, Лена все же спросила: "Не понимаю, Витя, чем ты недоволен. Точно скажу: в Москве ты такого качества кожаный пиджак не найдешь". Икс огрызнулся: "Вот именно! В этом и беда". Наташа вступила в разговор: "Какая же беда, Икс Иксович? На вас на улице оглядываться будут". Он глянул на нее, словно затравленная мышь, и спросил: "Наташа, вы это нарочно?" Она искренно удивилась: "Почему?" Тут встал Манн и сказал: "Я должен перед Витей извиниться. Но я просто вслух размышлял. Он таким щеголем до гостинцы шел, что я посоветовал ему в Москве быть осторожнее, поскольку в Москве за такую куртку могут и зарезать!" Икс почти закричал: "Вот-вот! Только ты сказал определеннее: не слово "могут" использовал, а просто сказал, что меня непременно зарежут. А куртку ты, ты мне посоветовал купить! Зачем, спрашивается?!" "Ну, натурально, чтобы тебя зарезали! Ты что, с ума сошел! Нельзя же так трусить!! – отвечал Манн, но при этом что-то гейнеобразное было в выражении его лица. Вошел Анджей де Лазари и спросил: "А чего это русские коллеги так быстро ушли?" Манн объяснил: "Вот надо было куртку Вите купить, другого ведь времени не будет". Анджей со свободой европейского человека подошел, пощупал куртку и сказал: "Да, хорошая, настоящая кожа. Такой пиджак вряд ли в России купишь. Ходи аккуратнее, смотри, чтобы не украли. У вас в России это запросто. Да и завтра я в нем на банкет бы тоже не ходил". "А где, где я должен его носить?!" – почти закричал Икс. Усмешка на лице Манна исчезла, лицо стало очень серьезным, только под очками сверкали глаза как у кота Базилио, если верить Алексею Толстому. И он участливо спросил: "Витя, у тебя же двухкомнатная квартира?". "Ну да", – удивленный вопросом ответил носитель кожаного пиджака. "Чудесно! – воскликнул Манн. – Наденешь пиджак и будешь из комнаты в комнату гулять, по временам взглядывая на себя в зеркало. Класс!" Лена уже захихикала в голос. "Не хочу с вами общаться!" – и профессор Икс убежал в свой номер. Мы тоже разошлись по номерам.
Следующий день был днем круглых столов и подведения итогов конференции. Тирген пообещал издать том всех выступлений, что и сделал. В списке моих публикаций это отмечено . Но самым впечатляющим оказался банкет, настоящий франконо-баварский банкет, с франконским вином, жареным мясом и т. п. В большой зале стояли длинные деревянные столы, вдоль них лавки. Вина было много, было много незнакомых яств, но больше всего мне запомнился маленький зеленый мохнатый фрукт, размером с большое яйцо. Я повертел фрукт в руках, потом положил к себе на тарелку. Что делать? Укусить? Откусить? Но я поставил себе за правило – не стесняться своего незнания, а, напротив, спрашивать знающих. Напротив меня сидел немецкий славист, и я спросил у него, что это за фрукт. Он улыбнулся и удивленно спросил, в разве в России КИВИ не продаются. Я ответил, что нет. "Да вы разрежьте киви на две части, а потом чайной ложкой можно будет достать содержимое и съесть". Так я и сделал. А потом довольно глупо спросил: "Но разве киви растет в Германии? Это же южный плод". Славист мне ответил: "Но мы ведь торгуем со всем миром". Дальше я повел себя как вежливый дикарь. Взял в руки киви, подошел к Тиргену и спросил, могу ли я взять этот плод в Москву и показать маленькой дочке. Завтра утром мы рано уезжаем и в магазин я зайти не успею. Тирген несколько ошалело посмотрел на меня, но кивнул: "Конечно".
Я вернулся к столу, краем глаза увидел, что профессор Икс все подливает себе в стакан то белого, то красного вина, заедая вино мясом и сыром. И снова наливая. Я беседовал со своим немецким визави о сложности поэтического перевода с немецкого на русский и с русского на немецкий. Немец уверял, что возможен абсолютно адекватный перевод, такой, что на чужом языке стихотворение зазвучит как на родном. Я тогда еще был не в состоянии сравнить русские и немецкие тексты, но слушал внимательно. Ошибки в построении русских фраз, немецкий акцент настроили меня скептически относительно его уверенности в возможности передачи одного культурного кода (языка) на другой культурный код. Потом, пошатываясь слегка, Икс пошел к выходу, попрощался с Тиргеном. Каждому уходящему немецкий профессор вручал в подарок бутылку франконского вина. Получил ее и Икс. И вышел из дверей в сгущающийся темнотой вечер. Тут ко мне быстрыми шагами подошла Лена Краснощекова: "Володя, Витя ушел? Я все за ним следила, но в последний момент упустила. Может, он с Манном пошел? Или с Анджеем? Тот надежный пан поляк". Я привстал, выбираясь из-за стола: "Кажется, он один уходил". Лена закусила губу: "Плохо! Зовем Манна и идем в отель, посмотрим, добрался ли он…"
Надо сказать, Юрий Владимирович тоже заволновался. Мы подошли к Тиргену, попрощались, поблагодарили, тоже получили в подарок по бутылке франконского вина и быстро двинулись к гостинице. Подойдя к двери Икса, постучали, дверь никто не открыл. "Может, он гуляет? – спросил я. – Подождем, пока вернется…" Краснощекова отрицательно покачала головой. Что-то командармовское было в ее ухватках. "Нет, пойдем искать, – твердо сказала она. – Я ничего плохого не хочу сказать о Бамберге, но всякое бывает". К нам подошел Анджей и тоже занервничал: "Я его видел, когда он уходил. Его всякий обидеть может". И мы пошли искать Икса. До сих пор помню, хотя не очень отчетливо, что мы искали в Бамберге задворки, закоулки, темные места и канавы, в которые тоже заглядывали и внимательно их исследовали. В одну из них я, как самый молодой, даже спрыгнул. Но нигде не было нашего коллеги. Кажется, мне первому надоело бродить по закоулкам, тем более что это были вполне ухоженные немецкие закоулки и, по моим представлениям, ничего дурного там произойти не могло. Мы вернулись. И тут, видимо, от некоторого раздражения на бесплодную прогулку, я снова стукнул в дверь номера Икса, но не интеллигентно, а кулаком, и сильно. И вдруг послышались за дверью тяжелые шаги, я поднял палец, все замерли. Дверь отворилась, в проеме стоял смурной Икс, протирая глаза: "Вы чего меня разбудили?"
Манн пристально посмотрел на него: "Ну, Витя, я тебе это попомню в Москве!"
Но попомнил он раньше, по дороге в Москву. Простившись с Леной и Анджеем, мы сели в поезд. Из Бамберга мы ехали немецким поездом до Праги, а дальше надо было пересесть на русский поезд. Получилось это не сразу. Проводник нашего вагона был смертельно пьян. Посмотрев в сопроводительный лист и сравнив то, что там было написано с нашими билетами, он тяжело сказал: "Вы не те, за кого себя выдаете!" Икс почти закричал: "Этого не может быть. Мы свои!" Проводник сверху вниз посмотрел на нас (хотя был ниже ростом) и произнес нагло: "Пожалуйста, идите к начальнику поезда и доказывайте ему, что вы свои". Манн вздохнул и сказал, указывая на Икса: "Мы пойдем, но осталось пять минут. Мы оставляем тут нашего коллегу. Вы уж отвезите его в Москву. Он человек больной". "А мне плевать!" – ответил развязно проводник. "Ну ничего, Витя, – сказал Манн. – Поживем немного в Праге". А Наташа Старосельская простодушно добавила: "Очень красивый город". Тогда Икс как-то сник и жалобно сказал: "Не хочу я в Праге, я домой к жене хочу". Губы его дрожали. На ступеньках вагона стоял спортивного вида мужчина в штатском. Послушав наш разговор, он спросил: "Вы на конференции были?" Я ответил довольно резко: "Да! И все это более, чем странно!" Мужчина, нагнувшись похлопал проводника по плечу, чтобы тот передал ему сопроводительный лист и сказал: "Не волнуйтесь, товарищи ученые. Все будет в порядке". И проводнику: "Пропусти ученых". Тот послушно отошел в сторону. Икс первым влетел в вагон, опасаясь, что поезд уйдет без него. Наконец, мы разместились в купе, заказали чай. Я вышел в тамбур покурить. Там курил человек в штатском. Я не выдержал и спросил: "А вы здесь начальник? Как он быстро вас послушался!" "Что вы! – ответил мужчина. – Такой же пассажир, как и все вы. Но часто этим поездом езжу". Утром он был уже в форме и только улыбнулся мне. Ну а я ему.
* * *
Когда я выложил связку бананов в кухне на стол, дочка спросила: "Папа, а тебе долго пришлось стоять в очереди за бананами?" Радуясь, что угодил дочери, я ответил: "Совсем нет. Подошел и купил". Жена, чтоб не приуменьшилась отцовская заслуга, добавила: "Но папе пришлось больше суток ехать на поезде, чтобы купить бананы без очереди".
Она была права, больше суток. Можно ведь и не в километрах расстояние считать, а в единицах времени. Но тогда получалось, что не сутками надо мерить, а, может, годами, а то и десятилетиями. Как писал Пушкин,
Когда благому просвещенью
Отдвинем более границ,
Со временем (по расчисленью
Философических таблиц,
Лет чрез пятьсот) дороги, верно,
У нас изменятся безмерно:
Шоссе Россию здесь и тут,
Соединив, пересекут.
Мосты чугунные чрез воды
Шагнут широкою дугой,
Раздвинем горы, под водой
Пророем дерзостные своды,
И заведет крещеный мир
На каждой станции трактир.
Неужели пятьсот лет?..
7. Метафизика Франца Кафки, или Ужас вместо трагедии
Франц Кафка и его герой
Первый сборник Кафки мы получили как результат хрущёвской оттепели в 1965 г. (тираж не указан). В проезде Художественного театра стояли в советское время книжные барыги. У них были дефицитные книги, продававшиеся за немалые тогда деньги. В том году вышел большой том Кафки на русском, где был великий роман "Процесс", да еще в переводе Риты Райт-Ковалевой. Помимо "Процесса" там было два классических текста – "Превращение" и "В исправительной колонии". Не говорю уж о двух десятках великих новелл и притч. Эта книга вдруг изменила мое восприятие литературы, да и собственного писания. Я перестал бояться собственных мыслей и сновидческих образов, казавшихся до той поры порождением моего неправильного, не такого сознания.
Нас тогда учили, что классическому реализму противостоят три монстра: Пруст, Кафка и Джойс. Очень они были разные, но для советского человека равно враги. И вот Кафка в моих руках! Уже много-много лет спустя попав в Прагу, переживая ее красоту, я все же каждый раз со странным ощущением подходил к местам, связанным с Кафкой: памятником ему, магазинчиком, где торговали его книгами, кафе его имени и т. д. Сновидческий реализм гения словно размывался реальностью кафе, портретов и фотографий писателя, десятками его книг на разных языках, что невероятное делало обиходным. И тем не менее мир Кафки продолжал свое существование. Существование необычное, по-прежнему затрагивающее всю душу умеющего чувствовать и думать читателя. Гашек, Чапек, Кундера, Майринк – кого можно поставить рядом?.. Страшный Голем, нашествие на мир саламандр – и все же именно "Превращение" и "Процесс" с первых строк погружают нас в другой мир. Разве что Швейк поднимается до уровня мировых образов. У Кафки нет таких образов, у него проникновение в суть мира, который, по давнему слову, "во зле лежит", о чем мы не хотим думать, чтобы не умереть от ужаса. А Кафка думал и чувствовал, передавая свое мирочувствие очень простыми словами.