- Их было немало, - вздохнул Штерн. - Как известно, перед началом боев у озера Хасан я был начальником штаба Дальневосточного фронта, а потом командовал корпусом, который разгромил японцев. Когда фронт был ликвидирован, мне доверили 1-ю отдельную Краснознаменную армию. И вдруг снимают! Я страшно обиделся и считал, что это сделано с подачи заместителей наркомов обороны Кулика и Мерецкова, с которыми у меня сложились неприязненные отношения еще в Испании.
А чего стоило исключение моего имени из числа руководителей Халхин-Гольской операцией! В те дни я возглавлял фронтовое управление, которое осуществляло координацию действий советских и монгольских войск. И вдруг в изданном в 1940 году официальном описании операции я не нахожу своего имени. Как будто я там и не был!
Следователь оторвал глаза от мелко исписанных листов протокола и, быть может, впервые в жизни сочувственно посмотрел на подследственного: ведь не дурак же этот генерал-полковник, но глух и слеп, как несмышленый ребенок. Неужели он не понимал, что отстранение от командования армией и особенно исключение из числа руководителей боев на Халхин-Голе было серьезнейшим звонком, а проще говоря, предупреждением о грядущем аресте?! Но, с другой стороны, если и понимал, то что мог сделать? Из Страны Советов не сбежишь. Граница на замке. А замок вешали такие же, как этот Штерн.
- Ну, хорошо. С личными обидами все ясно. А как понимать ваши показания об излишней болтливости? - вернулся к бумагам следователь.
- Очень просто. В разговорах с сослуживцами, особенно с начальником ВВС генерал-лейтенантом Рычаговым и помощником начальника Генштаба по ВВС генерал-лейтенантом Смушкевичем я высказывал недовольство фактами необоснованных арестов в 1937-1938 годах.
- Почему вы не говорите ни слова о своей вражеской работе в Красной Армии? - нажал на Штерна следователь.
- А я такой работы не вел! - отрезал Григорий Михайлович.
Такая решительная позиция следователю очень не нравилась - от него требовали признательных показаний. Чтобы их получить, следователь отдал Штерна, как тогда говорили, "в работу". Что это была за "работа", мы еще узнаем, правда, через много лет, а пока что результаты этой "работы" появились почти немедленно.
21 июня 1941 года, за несколько часов до нападения Германии на Советский Союз, Штерну предъявили обвинение в том, что он "является участником антисоветской заговорщической организации, проводил подрывную работу по ослаблению военной мощи Советского Союза, а также занимался шпионской работой в пользу иностранных разведывательных органов".
Штерн все отрицал. И тогда его снова отдали "в работу".
27 июня начальник следственной части майор Влодзимирский и старший лейтенант Зименков организовали очную ставку Героя Советского Союза Григория Штерна с дважды Героем Советского Союза Яковом Смушкевичем. Яков Владимирович блестяще проявил себя в Испании, потом командовал авиагруппой на Халхин-Голе, был начальником, а затем генеральным инспектором ВВС Красной Армии. Короче говоря, его знала и любила вся страна, но он тоже оказался на Лубянке. Ему бы - воздушную армию, а Штерну - стрелковый корпус, и - в дело, на фронт, немцы-то наступают, почти не встречая сопротивления. Но вместо этого их держат во Внутренней тюрьме и без конца таскают на допросы.
А теперь еще и очная ставка. У Смушкевича первым делом спросили, в чем он признает себя виновным.
- В том, что являлся участником заговора в Красной Армии, направленного против советской власти, и что был германским шпионом.
- А Штерн? Он являлся участником этого заговора?
- Да, являлся. Я с ним находился в непосредственной связи.
- Правду ли говорит Смушкевич? - поинтересовались у Штерна.
- Да, - подтвердил Штерн. - Я действительно являлся участником военного заговора.
- Были ли вы, Смушкевич, связаны со Штерном по шпионской работе?
- Да, Штерн, так же, как и я, являлся германским шпионом. Об этом я знаю от Мерецкова, как, впрочем, и от самого Штерна. Он говорил об этом еще в Испании, когда в январе 1937-го мы оказались в Мадриде.
- Будете ли вы, Штерн, и теперь отрицать свою шпионскую связь со Смушкевичем?
- Нет. Смушкевич говорит правду.
Всё, эта очная ставка показала, что так называемая "работа" - а это жесточайшие пытки - дала свои результаты: несгибаемый Штерн сломлен и обречен. Признать себя немецким шпионом в то время, когда Германия ведет войну с Советским Союзом, значит самому себе подписать смертный приговор. Думаю, что Григорий Михайлович это понимал и больше ничего не отрицал, тем самым приближая неизбежный конец. Из него тянули имена - и он назвал всех своих сослуживцев, от него требовали деталей - и он расписывал тайные встречи с немецкими агентами, присланными самим Кейтелем.
По существующим тогда правилам, в конце каждого протокола допроса подследственный ставил свою подпись и делал приписку: "Протокол допроса записан с моих слов правильно и мною прочитан". Есть такие подписи и приписки на всех протоколах допроса Штерна. И вдруг на одном из протоколов сделанная дрожащей рукой приписка, совершенно не укладывающаяся в задуманный следователем сценарий.
"Все вышеуказанное я действительно показывал на допросе, но все это не соответствует действительности и мною надумано, так как никогда в действительности врагом народа, шпионом и заговорщиком не был.
Штерн".
Бесследно для Григория Михайловича этот поступок не прошел: его снова отдали "в работу". Но на этот раз бериевские костоломы явно перестарались: пришлось вызывать врачей, причем не только травматологов, но и психотерапевтов. Обследовав Штерна, они пришли к выводу, что никакой психической болезнью он не страдает и вполне вменяем.
А это значит, что его снова можно бить, пытать и терзать многочасовыми допросами. Теперь Штерн стал куда сговорчивее и пописывал практически все, что ему подсовывал следователь. Скажем, на очной ставке с Мерецковым он заявил, что еще в 1931 году вместе с будущим маршалом Советского Союза стал "участником военного заговора, ставившего задачей изменение государственного строя и поражение Советского Союза в предстоящей войне с Германией".
Какой заговор, какая война?! Ведь в Германии тогда царила разруха, армия малочисленна, а Гитлер околачивался по пивным и лишь мечтал о власти. Но следователь делает вид, что ничего этого не знает, и заносит всю эту ахинею в протокол.
Закончилась ставка совершенно убийственным признанием Мерецкова.
- Я прошу прекратить очную ставку, - сказал он, - так как намерен дать откровенные показания о своей заговорщической работе в пользу немцев.
А 17 октября 1941 года, в тот день, когда фашистские войска вышли к окраинам Москвы, доблестные советские чекисты вынесли заключение по делу № 2626. Перечислив все прегрешения Штерна, а также отметив, что "сперва он признал себя виновным, но потом от показаний отказался", они полагали бы (была тогда такая странная формулировка) Штерна Григория Михайловича расстрелять.
28 октября приговор был приведен в исполнение.
И - всё! Еще одним военачальником, способным грамотно противостоять Кейтелю, Манпггейну или Гудериану, стало меньше. Так что победы германского оружия ковались не только в немецком генштабе и на заводах Круппа, но и в подвалах Лубянки.
ПРЕРВАННЫЙ ПОЛЕТ
Уроженец деревни Лихоборы Московской области Павел Рычагов сделал прямо-таки фантастическую карьеру. После семилетки он учился в военной школе летчиков, потом командовал эскадрильей, бригадой, отличился в Испании, блестяще проявил себя на Хасане и Халхин-Голе, удостоен звания Героя Советского Союза, избран депутатом Верховного Совета СССР, а когда ему не было и тридцати, стал начальником Военно-воздушных сил всей страны.
Первое время простоватость и прямота молодого генерала нравились Сталину. Удовлетворенно попыхивая трубкой, он с интересом наблюдал за тем, как Рычагов, невзирая на чины и должности, спорит с маршалами и секретарями ЦК, отстаивая интересы военных летчиков. Но однажды, когда на заседании ЦК рассматривались причины участившихся аварий и необъяснимых падений самолетов, Сталин произнес весьма едкую фразу, отметив низкую квалификацию летчиков.
Рычагов буквально взвился! В авариях он винил конструкторов и их сделанные по принципу тяп-ляп самолеты. Сталин взял конструкторов под защиту, заметив, что плохому танцору всегда кое-что мешает. Рычагов побагровел и рубанул сплеча:
- Ну и летайте на этих гробах сами!
Повисшую в кабинете тишину иначе, как смертельной, назвать было нельзя... Сталин с нескрываемым удивлением посмотрел на распустившегося мальчишку, которого лично он вытащил из самых низов, и, вытряхнув трубку, бросил:
- Мы об этом подумаем.
Сейчас уже трудно сказать, с этого приснопамятного заседания началась оперативная разработка Рычагова, или с чего другого, но вот что поразительно: 22 июня прямо на аэродромах была уничтожена большая часть советской авиации. С этого дня каждый летчик и каждый самолет были на вес золота, а командующего ВВС отправляют в отпуск. Да-да, получив отпускной билет, 24 июня Рычагов отправился к морю.
Но - не доехал. Генерала Рычагова арестовали в Туле, причем прямо в поезде. В тот же день его доставили в Москву, произвели обыск на квартире - а жил Павел Васильевич в печально известном Доме на набережной - и завели на него дело под № 2930.
В постановлении на арест, которое датируется 27 июня, то есть опять-таки задним числом, говорится, что Рычагов "является участником антисоветской заговорщической организации и проводит враждебную работу, направленную на ослабление мощи Красной Армии". Выходит, что, правильно руководя действиями авиации на Хасане и Халхин-Голе, как это говорится в приказе Ворошилова, Рычагов только и делал, что ослаблял мощь Красной Армии? Бред, да и только!
На самом деле мощь Красной Армии ослабляли те, кто последовательно и систематично уничтожали всех более или менее ценных военачальников: ведь даже во время войны они погибали не от немецких, а от русских пуль. Чью это приближало победу и на кого работало, понятно даже ребенку. Но в те годы такого рода действия считались проявлением высшей мудрости горячо любимого вождя народов.
Формальным поводом для ареста Рычагова послужили выбитые под пытками показания другого известного летчика, Якова Смушкевича, который заявил, что они вместе с Рычаговым высказывали "недовольство партией и правительством и договорились совместными усилиями срывать вооружение ВВС".
Как только речь зашла о вооружении ВВС, очень кстати пришлись показания бывшего наркома оборонной промышленности, впоследствии трижды Героя Соцтруда Бориса Ванникова. Пока он говорил о плохих пулеметах и скверных авиационных пушках, на выпуске которых якобы настаивал Рычагов, следователь слушал вполуха, но как только Ванников упомянул Сталина, следователь схватился за ручку.
- Однажды, когда я был в кабинете Рычагова, ему позвонил товарищ Сталин,-рассказывал Ванников.-Выслушав Сталина, Рычагов швырнул трубку и начал ругать его площадной бранью за вмешательство вождя в сугубо технические вопросы. "Такое повседневное вмешательство только дезорганизует управление, - говорил Рычагов, - и подрывает мой авторитет как начальника ВВС. Мне это надоело, пусть садится здесь и сам командует". И опять площадно ругался.
В другой раз, когда ему попало на совещании в ЦК, Рычагов снова площадно ругал товарища Сталина и говорил: "Я заставлю его относиться ко мне как следует. И вообще, такое отношение ко мне ни к чему хорошему не приведет".
Как в воду смотрел генерал Рычагов: ни к чему хорошему его близость к вождю не привела. Если на первом допросе обвинение в антисоветской деятельности и измене родине Рычагов отрицал, то через три дня заявил:
- Я решил рассказать следствию все о своих преступлениях.
- В чем же вы признаете себя виновным? - поинтересовался следователь.
- В том, что являлся участником антисоветской заговорщической организации, по заданию которой проводил вредительскую работу в ВВС.
Выбив у Рычагова эти признания, следствие не успокоилось и предъявило ему обвинение в терроризме и шпионской работе. Рычагов это категорически отрицал. И даже во время очной ставки со Смушкевичем, к которой обоих основательно подготовили, агентом иностранной разведки себя не признал.
Последний допрос Павла Рычагова состоялся 25 октября 1941 года. Он был коротким, но Рычагов успел сказать главное:
- Все мои показания - неправда. И то, что говорили обо мне другие, тоже неправда. Я - не шпион и не заговорщик.
Но ни этот допрос, ни последние слова Рычагова никакой роли уже не играли: ведь еще 17 октября было вынесено заключение по делу № 2930, в котором сказано, что следствие полагало бы, что Павла Васильевича Рычагова нужно расстрелять.
И его расстреляли. В деле есть справка, что приговор приведен в исполнение 28 октября 1941 года.
Итак, то, чего не смогли сделать франкисты в Испании, японцы у Хасана и Халхин-Гола, финны под Ленингрдом, успешно доделали доблестные советские чекисты: недрогнувшей рукой они убили Григория Штерна и Павла Рычагова, прекрасных военачальников, которых так не хватало на фронтах Великой Отечественной.
А ВОТ ЧТО СКАЗАЛ ОБ ЭТОМ БЕРИЯ
Прошло тринадцать лет... В 1954-м Генеральный прокурор Союза ССР Руденко подписал постановление о прекращении дел по обвинению Штерна и Рычагова за отсутствием в их действиях состава преступления.
Фактически это означало их полную реабилитацию. Как правило, в делах отсутствуют материалы, на которые опирается прокуратура, прекращая те или иные дела, - и это естественно. Но на этот раз мне несказанно повезло: сохранились показания не только тех извергов, которые допрашивали и пытали Штерна и Рычагова, но и палачей, росчерком пера которых эти невинные люди были отправлены на тот свет.
Вот что говорится в документе, подписанном Романом Руденко:
"Основанием к аресту Рычагова послужили показания Смушкевича, Сакриера и Ванникова. Их показания были получены в результате применения незаконных методов следствия: избиений, истязаний и других пыток, что было установлено при расследовании дела по обвинению врага народа Берия и его сообщников.
В частности, Берия показал:
"Для меня несомненно, что в отношении Мерецкова, Ванникова и других применялись беспощадные избиения. Это была настоящая мясорубка, и таким путем вымогались клеветнические показания. Нарком госбезопасности СССР Меркулов играл главную роль, и у меня нет сомнений, что он лично применял пытки к Мерецкову, Ванникову и к другим.
Мне вспоминается, что, говоря со мной о деле Мерецкова, Ванникова и других, Меркулов преподносил это с позиций достижений, что он раскрыл подпольное правительство, организованное чуть ли не Гитлером"".
Далее Руденко приводит слова Смушкевича о том, что он дал свои показания по малодушию и от них отказывается, что хочет внести поправки в протоколы допросов. Увы, но сделать это Смушкевич не успел, так как тоже был расстрелян 28 октября 1941 года в числе 25 других арестованных, которых вывезли в Куйбышев.
Стало ясно и другое: допросы в Куйбышеве не имели никакого значения, так как предписание о расстреле этой группы Берия дал еще 18 октября.
Что касается показаний Ванникова, то они полностью дезавуированы, так как он был освобожден и реабилитирован еще в 1941 году.
Осенью 1953-го, когда раскручивалось дело Берия, на допросы вызывали не только его сообщников, но и многочисленных свидетелей. Вот что сообщил бывший следователь Болховитин, проходивший в качестве свидетеля.
"В июне-июле 1941 года по поручению Влодзимирского я вел дело генерал-лейтенанта Рычагова. На допросах, которые я вел, виновным себя во вражеской деятельности он не признал и говорил лишь об отдельных непартийных поступках.
В июле была проведена очная ставка со Смушкевичем. В порядке "подготовки" Рычагова, заместитель начальника первого отдела Никитин зверски его избил. Я помню, что Рычагов тут же сказал, что теперь он не летчик, так как Никитин перебил ему барабанную перепонку уха.
Смушкевич, судя по его виду, тоже неоднократно избивался.
В результате всякого рода недостоверных показаний, полученных в результате пыток и избиений, а также самооговора, Рычагов был без суда расстрелян".
Болховитину вторит другой свидетель, тоже бывший следователь Семенов.
"В 1941 году, когда Влодзимирский занимал кабинет № 742, а я находился в приемной, я был свидетелем избиений Влодзимир-ским арестованных Мерецкова, Локтионова, Рычагова и других. Избиение носило зверский характер. Арестованные, избиваемые резиновой дубинкой, плакали, стонали и теряли сознание. В избиении Штерна участвовали еще Меркулов и Кобулов. Арестованный Штерн был так сильно избит, что его отливали водой".
Припертый этими показаниями к стене, раскололся и Влодзимирский:
"В моем кабинете действительно применялись меры физического воздействия к Мерецкову, Рычагову и Локтионову. Применялись они и к Штерну. Арестованных били резиновой палкой, и при этом они, естественно, охали и стонали.
Я помню, как один раз сильно избили Рычагова, но он не дал никаких показаний, несмотря на избиение".
Судьба этих изуверов с Лубянки хорошо известна: каждый из них получил свою, чекистскую, пулю. Вот уж поистине восторжествовала библейская заповедь: не поступай с людьми так, как не хочешь, чтобы поступали с тобой.
ГРАФ ТОЛСТОЙ ПРОТИВ НКВД
Приходилось ли вам прикасаться к извлеченным из тьмы веков или секретных хранилищ документам? Если да, тоща вы поймете мое волнение, когда я взял в руки выцветшую, а прежде серосинюю папку. Это дело Георгия Давыдовича Венуса, 1897 года рождения, выходца из василеостровских немцев. Из-за ветхости папки номер дела, к сожалению, не сохранился.
Арестовали Венуса 8 января 1935 года как "участника контрреволюционной организации". 11 февраля ему было предъявлено стандартное и самое страшное по тем временам обвинение в "шпионаже, активной контрреволюционной деятельности и участии в террористической организации, ставившей целью свержение советской власти". Как ни трудно в это поверить, но на первом же допросе Венус свою вину признал. И хотя впоследствии от данных показаний пытался отказаться, его участь была предрешена.
Друзья - а их было немало - от Венуса мгновенно отвернулись и сделали вид, что никогда его не знали. Понять их в принципе можно: за связь с врагом народа можно было оказаться в соседней камере. Так вот, от Венуса отвернулись все, кроме одного. Этим человеком оказался Алексей Толстой: он отправил письмо всесильному Ежову, который в те годы возглавлял НКВД. Это был поступок!