Так Алексей Яковлевич попал в Инту, причем на общие работы, а это куда хуже, чем беготня с фотоаппаратом по воркутин-ским улицам. Когда стало совсем невмоготу, Каплер обратился с письмом к Берии. Излагая свои злоключения, он пишет, что "глубоко раскаялся во всем, что вольно или невольно сделал в жизни плохого", и просит заключение заменить ссылкой, "если возможно, в такое место, где я мог бы продолжать творческую работу для кино".
Как говорится, умный поймет, в чем раскаивается Каплер. Но Берия на это письмо не откликнулся, а сотрудник его секретариата приказал "заявление Каплера оставить без удовлетворения".
Так продолжалось до 1953 года... Люди постарше наверняка помнят о знаменитой мартовской амнистии, говорят, что ее инициатором был Берия, который таким образом набирал очки для того, чтобы стать первым человеком в государстве и заменить на этом посту ушедшего в мир иной Сталина.
Алексей Каплер попал под эту амнистию, но вместо того, чтобы отпустить на волю, его почему-то этапировали во Внутреннюю тюрьму.
Вскоре подошел законный срок его освобождения, иначе говоря, он отсидел свою вторую "пятерку", но из тюрьмы его не отпускали. Нелепость положения была столь явной, что в дело вынужден был вмешаться начальник ] -го спецотдела МВД СССР полковник Кузнецов, который направил соответствующий рапорт заместителю министра Серову.
Генерал-полковник Серов отреагировал мгновенно: "Проверить, почему не освобожден!" - наложил он грозную резолюцию на рапорте. Проверив, Серов и его заместители схватились за голову: оказалось, что придержать Каплера на Лубянке велел не кто иной, как Берия, и допросить его поручил одному из самых страшных кровавых маньяков генерал-полковнику Кобулову.
Чтобы рядового зека допрашивал первый заместитель министра внутренних дел - такого еще не было! Значит, речь шла о чем-то важном, настолько важном, что знать об этом могли только самые доверенные лица.
Мне кажется, я догадался, о чем шла речь на этих допросах: речь шла о Светлане, о Василии и других членах семьи Сталина. Берия хорошо знал, что Василий его не любит, а Светлана не просто не любит, а люто ненавидит. И если она посмеет открыть рот и сказать о Берии что-то негативное, надо ли говорить, как дорого могут стоить в этой ситуации возможные откровения Каплера. Если дочь Сталина представить как распущенную девчонку, вешающуюся на шею мужчинам в два раза старше ее, страна над ее обвинениями будет потешаться. А сам Берия предстанет никаким не чудовищем, а всего лишь невольным исполнителем злой воли Сталина и его семейки.
Что и говорить, задумка была довольно перспективная, но реализовать свои планы Берия не успел - в июне 1953 года он был арестован, а в декабре расстрелян.
Что касается Каплера, то 11 июля 1953 года он оказался на залитых летним солнцем улицах Москвы. А в 1954-м его полностью реабилитировали, и он занялся своим любимым делом - литературой, кинематографом, телевидением и воспитанием молодых кинематографистов.
В принципе на этом можно было бы поставить точку, но, видит Бог, я хочу закончить этот рассказ на другой ноте. Прочтите небольшой отрывок из воспоминаний Светланы Аллилуевой, и вы поймете, на какой:
"Все эти десять лет я почти ничего не знала о Люсе достоверно: мой образ жизни был таков, что я не смогла бы встретиться с его друзьями так, чтобы это не стало тут же известным. Мне оставалась только память о тех счастливых мгновениях, которые подарил мне Люся.
И вот пришел 1953 год. И пришло снова 3 марта, через десять лет после того дня, когда отец вошел, разъяренный в мою комнату и ударил меня по щекам. И вот я сижу у его постели, и он умирает. Я сижу, смотрю на суету врачей вокруг и думаю о разном. И о Люсе думаю, ведь десять лет, как он был арестован. Какова его судьба? Что с ним сейчас?"
Как вы думаете, если, сидя у постели умирающего отца, дочь вспоминает человека, который пострадал по вине этого отца, предается размышлениям о нелегкой судьбе этого человека, горюет о нем, то как можно назвать чувство, которое она испытывает к этому человеку даже десять лет спустя после последней встречи? Я думаю, что это любовь. Та любовь, которая дается раз в жизни и которую, несмотря на все превратности судьбы, человек хранит в своем сердце до последнего вздоха.
Именно поэтому судьба подарила нашим героям еще одну встречу, на этот раз последнюю. Шел 1954-й год. В залитом огнями Георгиевском зале Кремля проходил очередной съезд Союза писателей. Несмотря на неимоверную давку и толчею, они увидели друг друга. Очевидцы утверждают, что Алексей Яковлевич и Светлана не сделали вид, что не знакомы, а, уединившись у окна, довольно долго говорили друг с другом. Им было что вспомнить и чем поделиться...
ПАЛАЧИ СТАЛИНСКОЙ ЭПОХИ
Их имена были самой большой тайной Советского Союза. И хотя об их существовании знала вся страна, а результаты их деятельности время от времени становились достоянием печати, не говоря уже о том, что встречей с ними пугали маршалов и генералов, народных артистов и партийных деятелей, простых рабочих и зажиточных крестьян, ни фамилий, ни имен представителей этой древнейшей профессии не знал никто.
А вот их лица были известны многим, очень многим. Правда, это было последнее, что видели эти люди: через мгновенье они представали перед Богом или Сатаной - кому как повезет. А вот тот, кто отправлял их на тот свет, деловито перезаряжал револьвер и шел к следующей жертве. Убивать - его профессия, и чем больше он убьет, тем выше звание, тем больше орденов, тем выше авторитет в глазах начальства. Эти люди - палачи, или, как их тогда называли, исполнители смертных приговоров.
Мне удалось приподнять завесу над этой жуткой и мрачной тайной. Я познакомлю вас с теми, у кого руки в самом прямом смысле слова по локоть в крови.
ПРОВОДИТЬ ВОСПИТАТЕЛЬНУЮ РАБОТУ СРЕДИ ПРИГОВОРЕННЫХ К РАССТРЕЛУ!
Передо мной довольно объемистая, но мало кому известная книжка с совершенно жутким названием "Расстрельные списки". В книге 670 имен и несколько меньше фотографий тех жертв сталинских репрессий, которые были расстреляны, а затем сожжены и захоронены на территории Донского крематория в период с 1934 по 1940 год. Но ведь кроме этого места расстрелянных хоронили на территории Яузской больницы, на Ваганьковском, Калитниковском, Рогожском и некоторых других кладбищах.
Конвейер смерти работал днем и ночью, кладбищ стало не хватать, и тогда родилась идея создать так называемые "зоны", расположенные на принадлежащих НКВД землях в поселке Бутово и совхозе "Коммунарка": самые массовые захоронения находятся именно там.
Технология приведения приговора в исполнение была на удивление проста. Сначала составлялось предписание Военной коллегии Верховного суда Союза ССР, которое подписывал председатель этой коллегии Ульрих. Само собой разумеется, предписание имело гриф "Сов. секретно". Передо мной одно из таких предписаний от 25 декабря 1936 года: "Предлагаю привести немедленно в исполнение приговор Военной коллегии Верхсуда СССР от 7.XII.36 г. в отношении осужденных к расстрелу. Исполнение донести".
Комендант Военной коллегии капитан Игнатьев был человеком исполнительным - через некоторое время он отправляет начальству собственноручно написанный документ:
"Приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 7.XII.36 г. в отношении поименованных на обороте шести человек приведен в исполнение 25.XII.36 г. в 22 ч. 45 м. в гор. Москве".
В тот же день он пишет еще одну бумагу:
"Директору Московского крематория. Предлагаю принять для кремации вне очереди шесть трупов".
Директор не возражает и письменно подтверждает, что шесть трупов для кремации принял.
Обратите внимание на одну немаловажную деталь: от вынесения приговора до приведения его в исполнение прошло восемнадцать дней - случай по тем временам нетипичный. Обычно расстреливали в течение суток.
Самое же мерзкое было в том, что родственникам о казни не сообщали, им говорили, что их отец, муж или брат "осуждены к 10 годам ИТЛ без права переписки и передач". Этот порядок был утвержден в 1939-м. А с осени 1945-го им стали отвечать, что осужденный умер в местах лишения свободы. Именно это сообщили брату Михаила Кольцова известному художнику-карикатуристу Борису Ефимову: "Кольцов-Фридлянд М.Е., отбывая наказание, умер 4 марта 1942 года". А вот Всеволод Мейерхольд "прожил" чуточку дольше: его внучке выдали справку, что он умер 17 марта 1942 года. И это при том, что оба были расстреляны 2 февраля 1940 года.
Но случалось и так, что о расстрелах объявляли в печати и вся страна радостно приветствовала это событие. Так было с Тухачевским, Якиром, Корком, Уборевичем и Эйдеманом, так было с Путной, Смилгой и Енукидзе - их тела тоже сожгли в Донском крематории.
Так кто же нажимал на спусковой крючок и кто последним смотрел в глаза жертве? Об этом я обязательно расскажу, но чуточку позже. А пока давайте пройдем той адовой дорогой, которой прошли сотни тысяч людей, - от ареста до выстрела палача.
"РОССИЯ", СТАВШАЯ "НУТРЯНКОЙ"
В Советском Союзе было два самых страшных узилища, выйти из которых было практически невозможно. Я говорю о Внутренней тюрьме и другой, которую в народе называют Лефортово. Начнем с Внутренней тюрьмы или, проще говоря, "нутрянки". Назвали ее так потому, что она была расположена во внутреннем дворе дома № 2 на Лубянской площади. Когда-то первые два этажа были гостиницей страхового общества "Россия". После революции надстроили еще четыре, а на крыше соорудили шесть прогулочных двориков. В тюрьме было 118 камер на 350 мест. Камеры были и одиночные и общие, на шесть-восемь человек. В тюрьме была своя кухня, душевая, а вот комнаты свиданий не было.
Сохранилась инструкция Особого отдела ВЧК по управлению Внутренней (тогда ее называли секретной) тюрьмой.
"Внутренняя (секретная) тюрьма имеет своим назначением содержание под стражей наиболее важных контрреволюционеров и шпионов на то время, пока по их делам ведется следствие, или тогда, когда в силу известных причин необходимо арестованного совершенно отрезать от внешнего мира, скрыть его местопребывание, абсолютно лишить его возможности каким-либо путем сноситься с волей, бежать и т.п.".
Режим "нутрянки" был очень строгим. Не разрешалась переписка с родственниками, не давали свежих газет, не принимали передач, иначе говоря, в самом прямом смысле слова отрезали от внешнего мира. По именам подследственных не называли. Каждому присваивался порядковый номер, и под этим номером он уходил в небытие. Скажем, Николай Бухарин имел № 365, Яков Рудзутак - № 1615, авиаконструктор Андрей Туполев, который побывал здесь дважды, - № 2068, писатель Артем Веселый (Кочкуров) - № 2146.
В сохранившемся журнале регистрации заключенных кроме всякого рода установочных данных против фамилии и номера узника обязательно стоит дата убытия из тюрьмы. Куда? Как правило, в Бутырку или Лефортово. В этом есть своя хитрость, или, если хотите, тонкость. По окончании следствия арестованный поступал в ведение судебных органов, а они к Внутренней тюрьме не имели никакого отношения. Поэтому того же Авеля Енукидзе, Сергея Королева, Бориса Пильняка, Владимира Киршона или Наталью Сац допрашивали в "нутрянке", а перед судом держали в Лефортово или Бутырке.
О нравах "нутрянки", о том, как подследственных били, пытали и истязали, почти ничего не известно. Следователи об этом, как вы понимаете, не писали, а то, что их жертвы говорили на суде, во внимание, как правило, не принималось. Но один голос до нас дошел-это голос известной террористки Марии Спиридоновой. Напомню, что царское правительство приговорило ее к повешению, но смертную казнь заменило вечной каторгой на Акатуе. После революции Спиридонова-вдохновитель лево-эсеровского мятежа и убийства германского посла Мирбаха. Одиннадцать лет просидела она при царе, а потом десять лет в тюрьме и двенадцать в ссылке - при Ленине - Сталине.
В сентябре 1937-го Мария Спиридонова, которой было уже за пятьдесят, попала в "нутрянку". Вот что она написала собственной рукой через два месяца:
"Надо отдать справедливость и тюремно-царскому режиму, и советской тюрьме. Все годы долголетних заключений я была неприкосновенна, и мое личное достоинство в особо больных точках не задевалось никогда. Старые большевики щадили меня, принимались меры, чтобы ни тени измывательства не было мне причинено.
1937-й год принес именно в этом отношении полную перемену, и поэтому бывали дни, когда меня обыскивали по 10 раз в один день. Чтобы избавиться от щупанья, я орала во все горло, вырывалась и сопротивлялась, а надзиратель зажимал мне потной рукой рот, другой рукой притискивал к надзирательнице, которая щупала меня и мои трусы. Чтобы избавится от этого безобразия и ряда других, мне пришлось голодать. От этой голодовки я чуть не умерла".
Цинга, ишиас, начинающаяся слепота - вот неполный перечень болезней, которыми страдала Спиридонова. Но она держалась. Держалась, сколько могла. И только бумаге доверяла свою неуемную боль:
"Я всегда думаю о психологии целых тысяч людей-технических исполнителей, палачей, расстрелыциков, о тех, кто провожает осужденных на смерть, о взводе, стреляющем в полутьме ночи в связанного, обезоруженного и обезумевшего человека.
Самое страшное, что есть в тюремном заключении, - это превращение человека в вещь. Применение 25 или 10 лет изоляции в моих глазах равноценно смертной казни, причем последнюю лично для себя считаю более гуманной мерой. Проявите на этот раз гуманность и убейте сразу".
11 сентября 1941 года "гуманность" была проявлена, и по приговору Военной коллегии Мария Спиридонова была расстреляна... Расстреляна, но не так, как она воображала. Не было "взвода", не было "полутьмы ночи", и уж, конечно, никто ее не связывал. Все было гораздо проще и примитивнее. А провожал ее на смерть один из тех, о ком пойдет речь...
Передо мной десять послужных списков (теперь их называют личными делами) сотрудников комендатуры НКВД, которые наиболее часто встречаются во всякого рода расстрельных документах.
Вот, скажем, акт, составленный 4 июля 1938 года:
"Мы, нижеподписавшиеся, старший лейтенант государственной безопасности Овчинников, лейтенант Шигалев и майор Ильин, составили настоящий акт о том, что сего числа привели в исполнение решение тройки УНКВД от 15 июня. На основании настоящего предписания расстреляли нижеследующих осужденных..." Далее следует список из двадцати двух человек.
На этом трудовой день Овчинникова, Шигалева и Ильина не закончился, пришлось расстрелять еще семерых. Самое поразительное, этот акт написан от руки, крупным, четким почерком, следовательно, руки у палачей после столь тяжкой работы не дрожали, и подписи они ставили размашистые, уверенные.
Братья Шигалевы - одни из самых известных палачей сталинской эпохи. Старший, Василий, получив в родном Киржаче четырехклассное образование, учился на сапожника, вступил в Красную гвардию, был пулеметчиком, а потом вдруг стал надзирателем в печально известной Внутренней тюрьме. Прослужив некоторое время в комендатуре НКВД, в 1937-м Василий получает должность сотрудника для особых поручений - это был еще один способ зашифровывать палачей. Со временем он стал почетным чекистом, кавалером нескольких боевых орденов и, само собой разумеется, членом ВКП (б).
Известен Василий еще и тем, что он был единственным из исполнителей, который "удостоился" доноса от своих коллег. Чем он им насолил, трудно сказать, но в его личном деле есть рапорт на имя заместителя народного комиссара внутренних дел Фриновского, в котором сообщается, что "сотрудник для особых поручений Шигалев Василий Иванович имел близкое знакомство с врагом народа Булановым, часто бывал у него на квартире". В 1938-м такого рапорта было достаточно, чтобы попасть в руки своих сослуживцев по комендатуре, но Фриновский, видимо, решил, что разбрасываться такими кадрами не стоит, и донос оставил без последствий.
Судя по всему, эта история кое-чему научила Василия Шига-лева, и он, безукоризненно выполняя свои прямые обязанности, за что вскоре получил орден "Знак Почета", после 1938-го старался нигде не засвечиваться: в архивах не сохранилось ни одной бумажки с его подписью.
А вот его брат Иван действовал менее осторожно. То ли сказывалось трехклассное образование, то ли то, что некоторое время он работал продавцом и привык быть на виду, но, отслужив в армии, он пошел по стопам старшего брата: надзиратель во Внутренней тюрьме, затем вахтер, начальник бюро пропусков и, наконец, сотрудник для особых поручений. Он быстро догоняет брата по количеству расстрелов, а по количеству наград даже обгоняет: став подполковником, он получает орден Ленина и, что самое странное, медаль "За оборону Москвы", хотя не убил ни одного немца. Зато своих соотечественников... С одним расстрельным актом, где стоит его размашистая подпись, вы уже знакомы, а ведь их были десятки, если не сотни.
А вот еще один любопытный документ. Как известно, в те, да и совсем недавние, годы партийной учебой была охвачена вся страна. Историю ВКП (б), а потом КПСС изучали рабочие и колхозники, учителя и врачи, маршалы и солдаты. Стояли в этом ряду и палачи. Разрядив последний патрон, они брали в руки тетради и шли в ленинскую комнату, чтобы обсудить и одобрить очередное решение ЦК или законспектировать тезисы основополагающей речи Сталина. Руководил этой учебой Иван Шигалев: он был партгрупоргом и занимался агитмассовой работой.
Старался Иван, надрывался Василий - уж очень хотелось, чтобы заметило и отметило начальство, чтобы побыстрее присвоили очередное звание и представили к ордену. Шигалевы стали известны, а в определенных кругах их даже уважали. Но не знали братья-палачи, что их фамилия уже увековечена, и не кем-нибудь, а самим Достоевским. Это он придумал Шигалева и "шигалевщину", как уродливое порождение социалистической идеи, и описал это явление в "Бесах".
Помните, что говорит выразитель этой идеи Верховенский?
"Мы провозгласим разрушение. Мы пустим пожары. Мы пустим легенды...Тут каждая шелудивая "кучка" пригодится. Я вам в этих же самых кучках таких охотников отыщу, что на всякий выстрел пойдут, да еще за честь благодарны останутся. Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал. Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам".
И все же, как ни известны и как ни авторитетны были братья Шигалевы, им далеко до самой кровожадной и самой знаменитой среди исполнителей фигуры. Имя этого человека произносили восторженным шепотом, ведь на его личном счету было около 10 тысяч расстрелянных. Звали этого палача Петр Иванович Магго. Латыш по национальности, он окончил всего два класса сельской школы, батрачил у помещика, участвовал в Первой мировой войне, в 1917-м вступил в партию большевиков и почти сразу стал членом карательного отряда, входившего в состав ВЧК.