Незадолго до начала перекочевки был раскрыт заговор влиятельного джамбайлукского владетеля Тав-Султана. Давний враг России был арестован и содержался под присмотром неподалеку от Ейского укрепления. Оставшиеся на воле предводители джамбайлуков возглавили мятеж, начавшийся 30 июля.
Масло в огонь подливал Шагин-Гирей. Обманув бдительность русских приставов, он вместо Херсона, где его ждал Потемкин, перебрался на Тамань и оттуда рассылал письма, в которых давал понять бывшим подданным, что не окончательно отказался от власти.
Приказ Потемкина о приостановке перекочевки Суворов получил 2 августа одновременно с известием "о весьма сильных бунтах". "Я сию минуту выступаю, - уведомил он атамана донцов Иловайского. - Бога ради, елико можно, Ваше Превосходительство, поспешайте с толикими людьми, сколько ныне при Вас в собрании есть, к Кагальницкой мельнице войска подкрепить и оные спасти".
Мятежники внезапно напали на охранение и перебили его большую часть. Уйти удалось лишь казакам. В междоусобной схватке пострадали и мирные ногайцы, многие из которых погибли. Видный предводитель джамбайлуков и старинный приятель Суворова Муса-бей, один из инициаторов перекочевки, был тяжело ранен. Поднялись все орды. Кочевники поворачивали на юг, прорывались через Ею, устремляясь к Кубани - границе с турецкими владениями. Повсюду шли ожесточенные схватки.
Толпы вооруженных всадников, за которыми следовали кибитки с их семьями и стада скота, хотели уйти за Кубань. Часто в бессильной ярости оттого, что им не удалось одолеть русские форпосты, прикрывавшие броды через Ею, они рубили всё, что попадалось под руку, даже своих жен и детей.
Суворов тяжело переживал неудачу. В гуще боев он рассылал увещевательные письма своим старым знакомым - ногайским предводителям. Верные присяге ногайцы перекочевывали под защиту русских военных постов. Тысячи женщин, детей и пленных по приказанию Суворова были размещены на Дону и тем самым спасены от гибели. Потери Кубанского корпуса составили до шестисот человек.
Значительным силам мятежников удалось уйти. Получив донесения Суворова, тяжелобольной Потемкин, которого медленно везли из Крыма в Петербург, приказал "считать возмутившихся ногайцев не подданными России, а врагами отечества, достойными всякого наказания оружием".
Одиннадцатого августа из Ейского укрепления выступил авангард Кубанского корпуса - пехота, конница, артиллерия, понтоны и обозы. Суворов собирал силы подле Копыла на Кубани, куда должны были подойти казачьи полки Иловайского. В донесении Потемкину о подготовке закубанской операции генерал-поручик сообщил, что его письма мятежникам возымели действие - "многие, пред сим ушедшие, поворотились назад". К донесению было приложено перехваченное письмо Шагин-Гирея ногайцам. "Он более нелюбим, - писал Суворов, - и все меры я принял в осторожности от него".
В разгар подготовки похода за Кубань Александр Васильевич получил от Потемкина поздравление с награждением орденом Святого Владимира 1-й степени за успешное присоединение ханства к России.
"По службе Ея Императорского Величества малые мои труды ожидали от Вашей Светлости только отдания справедливости, - откликнулся 18 августа благодарный Суворов. - Но Вы, Светлейший Князь, превзошли мое ожидание: между сих великих талантов великодушие Ваше превосходит великих мужей наших и древних времян".
Девиз недавно учрежденного ордена гласил: "Польза, честь и слава". Отметим, что высшую степень этого ордена Суворов получил в чине генерал-поручика. Случай крайне редкий.
Насущной задачей являлось выдворение Шагин-Гирея. Однако попытка вывезти его в Россию с почетным эскортом сорвалась из-за нерасторопности и беспечности подчиненных Суворова. Предупрежденный своими лазутчиками хан со свитой покинул таманскую крепость и ушел за Кубань. "Я смотрю на сие с прискорбием, - выговорил генерал-поручику Потемкин, - как и на другие в Вашем краю происшествия, и рекомендую наблюдать, дабы повеления, к единственному Вашему сведению и исполнению переданные, не были известны многим".
Суворов болезненно переживал выговор. На Кубани царил хаос. Конные скопища мятежников и абреков совершали нападения, захватывали пленных для получения выкупа. Бежавший из-под стражи Тав-Султан с большим конным отрядом прорвался к Ейскому укреплению. Судьба одного из главных опорных пунктов Кубанского корпуса висела на волоске.
Штурм 23 августа был жестокий. Ногайцы имели большое численное превосходство. Гарнизон во главе с полковником Лешкевичем картечью и ружейными залпами отбил натиск. Ночью два храбрых казака сумели прокрасться мимо ногайцев, спавших у костров после обильного угощения захваченными припасами, и ускакали за подмогой. Новый штурм также был отбит. В ночь на 25 августа осажденные произвели дерзкую вылазку и захватили две сотни пленных.
Утром, когда Тав-Султан послал своих воинов на новый приступ, дозорные доложили ему об облаке пыли со стороны Азова. Это шли на помощь казачьи полки Кульбакова, Сычева и Барабанщикова. Мятежники бежали. Если бы не казаки, Тав-Султан мог захватить крепость и расправиться со всеми находившимися в ней, в том числе с женой Суворова. Не в эти ли полные опасности дни у Варвары Ивановны завязался роман с секунд-майором Иваном Ефремовичем Сырохневым?
Ногайцы обладали значительной военной силой. Не раз их конные орды совершали набеги на русские земли, разоряя всё на своем пути и уводя тысячи пленников для продажи на невольничьем рынке в Анапе. Вспомним прошение о помощи, поданное в 1718 году бабкой Суворова Марфой Ивановной Петру Великому после разорения ее пензенского имения ногайцами.
Поход за Кубань, на котором давно настаивали донские атаманы, готовился Суворовым особенно тщательно. Ровно месяц провел генерал-поручик в Копыльском лагере. Чтобы не дать мятежникам уйти в горы, Александр Васильевич, чей военный талант уважали не только друзья, но и враги, распустил слух о том, что он якобы отбыл в Полтаву "для войны с немцами", а его корпус готовится идти на Дон на зимние квартиры. Между тем войска скрытно, ночами передвигались к устью Лабы, где их ожидали донские казаки.
В ночь на 1 октября началась переправа через Кубань. Пехота переправлялась вброд, конница и казаки - вплавь. По дну реки перевезли пушки. Разведка и квартирмейстерская служба были на высоте. Каждый знал свой маршрут и место в общем порядке. Кочевавшие в урочище Керменчик на правом берегу Лабы мятежные ногайцы были застигнуты врасплох. Стычка превратилась в побоище. Особенно беспощадно рубились донцы. Из окружения удалось вырваться лишь Тав-Султану с небольшими силами. Но вскоре дерзкий и талантливый предводитель мятежников был настигнут и погиб в бою. Ногайская конница как грозная военная сила перестала существовать. В Прикубанье наступило затишье. Турция признала акт присоединения Крымского ханства к России.
Осталось решить судьбу бывшего хана. 14 октября императрица обратилась к нему с посланием: "Вам известны предположения Наши в пользу Вашу, основанную на особливом Нашем к Вам благоволении. В ожидании, покуда оные в действо произведены быть могут, Мы желаем, чтоб Ваша Светлость отправилися тотчас в Губернский город Воронеж… Впрочем, Генерал Наш Князь Потемкин, а в отсутствие его Генерал-Поручик Суворов изъяснят Вам волю Нашу и подадут… новые уверения о Нашей милости".
Потемкин находился в Чернигове. Врачи спасли ему жизнь. Собираясь отправиться в Петербург, он снова поручил Суворову удалить Шагин-Гирея с Тамани. Однако Александр Васильевич напомнил князю об "остуде" к нему бывшего правителя Крыма "по выводе из Крыма христиан, обратившейся в злопамятство". По этой причине он поручил ведение переговоров полковнику Сергею Булгакову и председателю армянского магистрата в Нахичевани майору Ивану Абрамову. Переговоры не увенчались успехом. Под разными предлогами Шагин-Гирей оставался на Тамани.
После официального признания Турцией присоединения Крымского ханства к России Потемкин отозвал Суворова с Кубани.
МИРНЫЕ ГОДЫ
В апреле 1784 года Суворов рапортовал из Москвы главе Военной коллегии: "Исполняя повеление Вашей Светлости, сдав я Кубанский корпус, в моем начальстве бывший, Господину Генерал-Порутчику и Кавалеру Леонтьеву, к принятию новой команды поспешая на почтовых лошадях в назначенное Вашею Светлостию место Москву, 21 числа сего апреля прибыв, у Его Сиятельства Господина Генерал-Фельдмаршала и разных орденов Кавалера Графа Захара Григорьевича Чернышева явился и в ожидании Вашей Светлости повеления остаюсь здесь".
Почти восемь лет он безвыездно провел на юге, в самых горячих точках, большей частью в условиях походной жизни. И вот наступил заслуженный отдых. Потемкин назначил его состоять при 6-й Владимирской дивизии, которой командовал граф И.П. Салтыков. Александр Васильевич, воспользовавшись отпуском, посетил свои подмосковные деревни. Вскоре в подмосковную вотчину, село Рождествено, полетел приказ:
"Матерей, воспитывающих нерадиво своих детей, может наказывать по духовенству и священник. Крестьянин богат не деньгами, а детьми. От детей ему и деньги. Чужих детей из сиротопитательного дома принимает только одно нерадение за собственными детьми. Мзда тут ослепляет и человек бывает подобен змее, которая детей своих не жалеет.
Того ради, по довольном отдалении от Москвы, чужих детей на воспитание отнюдь никому из крестьян не брать, а забранных, сколько есть, одного за другим сдать в свое время человеколюбиво".
Строгость приказа была вызвана распространившейся среди крестьян, живших неподалеку от Москвы, практикой брать из воспитательного дома детей и получать за это деньги. Причем деньги расходовались не на содержание сирот, а на хозяйственные нужды. Но, кажется, была еще одна причина, и связана она с личными переживаниями.
Александр Васильевич узнал о новом романе Варвары Ивановны и решил окончательно расстаться с неверной супругой. Подтверждением служит донесение Турчанинова Потемкину, находившемуся в Крыму, переименованном в Таврическую область. Под его руководством шло устройство местного губернского правления. (В те самые дни, когда Суворов прибыл в Москву, командующий Крымским корпусом генерал-поручик барон Осип Андреевич Игельстром по приказу Потемкина успешно привел "в действо высочайшее Ея Императорского Величества повеление о высылке внутрь России Хана Шагин-Гирея".)
Перед тем как на Тамань скрытно высадился перевезенный по морю отряд войск Игельстрома, опытнейший дипломат Сергей Лазаревич Лошкарев уговаривал бывшего хана повиноваться воле императрицы, вручив тому крупные суммы из положенной ему Екатериной пенсии.
"9 мая пред самым выступлением на Таман Генерал-Порутчика Барона Игельштрома Хан ускакал к устью Кубани и там взял свой лагерь, - доносил императрице Потемкин. - Барон Игельштром, имея известие о сношении его с Пашою Суджукским и что находился уже на противном береге кегая пашинский для принятия Его, поспешил отправить две небольшие команды к Кубани, дабы отрезать Ему переправу. Сие произведено с таким успехом и расторопностию и столь благопристойно, что Хану под видом почести дан караул прежде, нежели мог он что-либо предпринять.
Генерал-Порутчик Игельштром при свидании с ним объяснил Ему всевысочайшим Вашего Императорского Величества рескриптом предписанное. Хан, будучи в руках, переменил глас свой и слушал объявленное с оказанием должного повиновения готовности исполнить высочайшую Вашего Императорского Величества волю.
Теперь делается приуготовление к его отъезду. Фрегат Святой Николай доставит Его в Таганрог, оттуда ж будет он продолжать путь свой в Воронеж. Я не оставил как в Воронеже, так и во все на пути места сообщить об оказании Ему повсюду благоприятства и принадлежащих почестей".
Расторопность в экспедиции на Тамань проявил младший брат известного впоследствии Осипа де Рибаса Эммануил, получивший от Потемкина чин майора.
Первого июня 1784 года Турчанинов писал из Петербурга: "Имею честь Вашей Светлости донесть, что Александр Васильевич Суворов приехал сюда неожидаемо, желал представлен быть Государыне для принесения благодарности за орден, и как здесь ни Графа Валентина Платоновича (Мусина-Пушкина, вице-президента Военной коллегии. - В. Л.), ни Безбородки (Александр Андреевич Безбородко в то время был членом Коллегии иностранных дел. - В. Л.) не было, то он просил Александра Дмитриевича (Ланского, фаворита императрицы. - В. Л.) о представлении его. По чему и приказано быть ему к столу.
По выходе Государыни к столу, по обычаю своему представился он двоекратным земным поклоном и, будучи весьма милостиво принят во время стола разговором, вышед из-за стола, повалился паки в ноги и откланялся.
На другой день ездил в Гатчину и, зделав то же самое, уехал сегодня в ночь в Москву.
Причину приезда своего объяснил так: видеть Матушку, поблагодарить за все милости и посмотреть дочь свою.
По возвращении его из Гатчина ездил я в город, чтобы поговорить с ним, где и узнал, что надобно ехать к Преосвященному, что я и исполнил. Будучи же там, узнал, что прежнее бешенство в семейных делах его не токмо возобновилось, но и превзошло всякие меры.
Володимирской дивизией он весьма доволен и благодарен. Но, кажется, что Москва по приезде его натолковала что-нибудь другое, без чего он бы, как кажется, не приехал. Впрочем, кроме семейных огорчений, ни о чем он не говорил и уехал довольный".
Картину, нарисованную наблюдательным и осведомленным Турчаниновым, подтверждает обширная переписка Суворова со Степаном Матвеевичем Кузнецовым, управляющим московским домом полководца. Александр Васильевич очень доверял ему и ласково называл Матвеичем. Эта часть семейного архива, хранившегося в одном из суворовских имений - селе Кончанском, дошла до нас благодаря историку-любителю Николаю Рыбкину. Служивший управляющим имением Рыбкин получил у наследников Суворова разрешение ознакомиться с архивом и опубликовал в 1874 году большие выдержки из него.
Письма подтверждают слова Турчанинова о семейной драме Александра Васильевича. "Матвеич! - пишет он 27 июля 1784 года. - Я решился всё забрать сюда в Ундол (одно из самых обширных суворовских имений, расположенное под Владимиром. - В. Л.) из Москвы, т. е. тамошнего моего дома: людей, вещи, бриллианты и письма".
Узнав о новом романе жены с секунд-майором Иваном Сырохневым, Суворов подал челобитную о разводе. Однако Синод поставил ему на вид отсутствие надлежащих свидетельств и "иных крепких доводов" и предложил начать бракоразводное дело в низшей инстанции.
"Ныне развод не в моде, - резюмирует огорченный Александр Васильевич, привыкший всё делать споро. - Об отрицании брака, думаю, нечего и помышлять". Получив известие о намерении тестя "поворотить жену к мужу", Суворов наставляет Матвеича перед беседой с членом Синода преосвященным Платоном, известным своим красноречием: "Скажи, что третичного брака быть не может и что я тебе велел объявить ему это на духу. Он сказал бы: "Того впредь не будет". Ты: "Ожегшись на молоке, станешь на воду дуть". Он: "Могут жить в одном доме розно". Ты: "Злой ея нрав всем известен, а он не придворный человек"". Дело о разводе остановилось.
В августе 1784 года Варвара Ивановна родила сына, которого назвали Аркадием. Суворов долго не признавал его. Никаких откликов на рождение мальчика в дошедших до нас письмах нет. Впервые он увидел Аркадия в 1797 году, когда к нему в Кончанское приехала дочь, графиня Наталья Александровна Зубова, с маленьким сыном и братом. Красивый, смышленый мальчик понравился старику, страдавшему от опалы и одиночества, и тот признал его сыном и принял большое участие в его обучении и воспитании. Пока же в письме от 28 декабря 1784 года из Кончанского Суворов приказывает Матвеичу: "Супругу Варвару Ивановну довольствовать регулярно из моего жалованья".
Похоже, гнев прошел, но боль осталась. Александр Васильевич решил выделить неверной жене скромное содержание. Запротестовал тесть, князь Иван Андреевич. Когда же он умер, Варвара Ивановна поселилась сначала в московском доме брата, потом в съемной квартире. Дела ее шли плохо, росли долги. Через три года супруга Суворова решилась обратиться к императрице. Московский главнокомандующий Петр Дмитриевич Еропкин писал 11 сентября 1787 года главному докладчику Екатерины графу Александру Андреевичу Безбородко: "По высочайшему соизволению всемилостивейшей Государыни, объявленному мне Вашим Сиятельством, хотя старался я доставить всевозможное спокойствие супруге Его Высокопревосходительства Александра Васильевича Суворова, но она требует еще приданых своих 12-ти образов, 13-ти серебряных вещей, слитка серебряного и пяти тысяч рублей денег. А как управляющий московским домом его показал, что в нем ничего принадлежащего не находится, и для того прошу Ваше Сиятельство о таковой претензии известить Его Высокопревосходительство Александра Васильевича с требованием противу оной решительного его положения к совершенному сего дела окончанию и меня уведомить".
Муж был готов возвратить требуемое Варварой Ивановной приданое, но она к этому вопросу более не возвращалась, а сам он был всецело занят важнейшим делом - готовился дать отпор туркам. Через три недели имя мужественного защитника Кинбурна прогремело не только в России, но и в Европе.
Александр Васильевич никогда не писал отставленной супруге и не одобрял ее переписки с дочерью. В завещании 1798 года он отписал все приобретенные им деревни дочери, все родовые и пожалованные за службу - сыну. Варваре Ивановне он не назначил ничего, оставшись непреклонным в отношении нарушительницы святости брачных уз.
В дни опалы Суворова кто-то посоветовал Варваре Ивановне обратиться к императору Павлу I с жалобой на скупость мужа и просьбой об увеличении выделенного ей содержания. Не без злорадства Павел Петрович велел непокорному фельдмаршалу оказать жене денежную помощь. Суворов повеление выполнил, но переписку с неверной супругой так и не возобновил.
Поскольку официального развода не было, Варвара Ивановна стала графиней Рымникской, затем княгиней Италийской. После дворцового переворота 1801 года новый император Александр I заявил о намерении царствовать по правилам своей великой бабушки. Подчеркивая уважение к памяти прославленного "екатерининского орла" и народного героя, новый император пожаловал княгиню Варвару Ивановну в статс-дамы и наградил ее орденом Святой Екатерины 2-й степени.
Вдова Суворова пережила мужа на шесть лет. "Судьба судила этой женщине быть женой гениального полководца, - заметил В.А. Алексеев, - и она не может пройти незамеченной. Она, как Екатерина при Петре, светила не собственным светом, но заимствованным от великого человека, которого она была спутницей. Своего жребия она не поняла и не умела им воспользоваться, в значительной степени по своей вине, а таких людей нельзя оправдывать, их можно только прощать".