Конечно, Суворов допустил бестактность, занявшись с Нассау и Корсаковым прикидкой плана штурма Очакова и не поставив в известность начальника. Он вознегодовал на Корсакова, подозревая, что именно тот выдал план Потемкину. Но, кажется, виновником был принц, человек на русской службе новый, своим назначением обязанный светлейшему князю и боявшийся потерять его доверие.
Как бы там ни было, главнокомандующий нисколько не оскорбился, внимательно рассмотрел план и откровенно высказал свое мнение автору. 29 апреля он писал своему любимцу из Херсона:
"Я на всякую пользу руки тебе развязываю. Но касательно Очакова попытка неудачная тем паче может быть вредна, что уже теперь начинается общих сил действие. Я бы не желал до нужды и флотилии показываться, чтобы она им (туркам. - В.Л.) не пригляделась.
Очаков непременно взять должно. Я всё употреблю, надеясь на Бога, чтобы достался он дешево. Потом мой Александр Васильевич с отборным отрядом пустится передо мною к Измаилу, куда поведем и флотилию. И для того подожди до тех пор, как я приду к городу. Верь мне, что нахожу свою славу в твоей… все тебе подам способы, но естли бы прежде случилось дело авантажное, то можно пользоваться следствием.
Ты мне говорил, что хорошо бы, пока флот не пришел. Кто знает, может быть, он тогда окажется, как только подступим. Позиция судов на плане в 250 саженях, что далеко для бреши.
Я получил известие из Цареграда, что муфти сменен. Визирь с Капитан-паши содрал несколько мешков на поход себе. Он, хотя и губы кусал с досады, но отдал.
Из Петербурга получил курьера. Государыня опробовала мой план о присоединении польских войск, которые состоять будут из 12 тысяч конницы народовой… Цесарцы от Графа Петра Александровича требуют, чтоб он, перешед Днестр, присоединив их к себе, действовал обще. Он прислал ко мне с казаком, требуя моих мыслей. Я пишу, что это будет очень хорошо".
Точно и обстоятельно главнокомандующий раскрывает перед командующим одной дивизией своей армии перспективы предстоящей кампании. В 1891 году замечательный русский военный историк, генерал-майор Генерального штаба, профессор Дмитрий Федорович Масловский, выпуская первый том "Бумаг князя Г.А. Потемкина", отметил: "Главная идея операционного плана Потемкина резко расходилась с суворовскою с первого же раза. У Суворова была одна частная идея - взять Очаков… Потемкин преследовал ту же цель… но, кроме того, он хотел тем или иным путем получить господство на море".
Турция хорошо подготовилась к войне. Французские корабелы руководили постройкой ее военных кораблей, французские инженеры укрепляли фортеции (в том числе Очаков), французские офицеры учили европейскому строю сухопутные силы. За спиной "партии войны" стояли две ведущие европейские державы - Англия и Пруссия. Швеция имела с Портой союзный договор.
Падение Очакова не вело к немедленному миру, как полагали многие, в том числе в высших сферах Петербурга. Война обещала быть затяжной, поэтому Потемкин не собирался сразу бросать войска на штурм мощной крепости, сберегая офицерский и унтер-офицерский состав армии для формирования новых частей и обучения пополнений.
Турецкий флот на Черном море имел подавляющее численное превосходство, поэтому еще до войны предполагалось послать в Средиземное море российский Балтийский флот. Как мы помним, подобный поход в 1770 году ознаменовался блистательным Чесменским сражением и полным уничтожением флота османов. Замечательный стратег Потемкин рассчитал, что осада Очакова заставит противника поддержать эту приморскую крепость своими кораблями и севастопольская эскадра получит необходимое время для восстановления и усиления.
Была еще одна причина не спешить со штурмом. Австрийский император Иосиф согласно союзному договору с Россией объявил войну Турции. Это стало большим успехом российской дипломатии и лично императрицы Екатерины. Потемкин хотел, чтобы союзники втянулись в боевые действия и отвлекли главные турецкие силы от помощи осажденному Очакову. Все эти расчеты блестяще оправдались.
Получив разъяснения главнокомандующего, Суворов отвечал кратко и точно: "Вашей Светлости милостивое письмо… будучи в отлучке, сего числа удостоился прочесть. За благоволения Ваши, Светлейший Князь, нижайше благодарю; всем жертвую милости Вашей, елико Господь Бог пособит. Повеления Вашей Светлости исполнил. Кавалерия вчера училась лутче. Шлиссельбургский полк хорошо учился".
В тот же день Александр Васильевич обратился с вежливым, но твердым наставлением принцу Нассау: "Слышал я, что Ваши егеря не стреляли боевыми патронами в цель. Не могу сему поверить. Должны же они были сделать хоть несколько выстрелов. Ради Бога, примите меры. Выдайте им скорее на олово за мой счет 50 рублей или больше. Покорно прошу Ваше Высочество, чтобы каждый человек выстрелил в цель до 20 раз… Бог да хранит нас от Академии. Я в сем уверился 1 октября (намек на бездействие херсонской эскадры Мордвинова в день Кинбурнского сражения. - В. Л.).
В моей пехоте каждый имеет при себе по 100 патронов в кожаных мешках, и им запрещено стрелять торопливо, наугад. Ваши имеют по 75, из коих только 40 при них, и хватает им сего запаса частенько не больше чем на полчаса, особливо ежели они себя убедят, что "пуля виноватого найдет". Постарайтесь, чтобы все 75 патронов были при них".
Суворов всерьез готовился к новым боям и требовал от своих подчиненных того же. Императрица Екатерина была против участия в наступившей войне иностранных добровольцев. Исключение делали для высококлассных специалистов - прежде всего инженеров и опытных моряков. 23-летний волонтер-француз граф Роже де Дама сам примчался в Елизаветград, где находилась ставка Потемкина. За него попросил принц Нассау, и главнокомандующий сделал для молодого человека исключение. В благодарность Дама, действуя через своих влиятельных родственников, помог Потемкину заполучить знаменитого французского хирурга Никола Массо, который впоследствии под стенами Очакова оперировал Суворова и Кутузова. Принц Нассау взял графа на свою флотилию. К этим дням относится описание Александра Васильевича, сделанное Дама в своих воспоминаниях, основанных на дневниковых записях:
"30 апреля принц Нассау получил письмо от генерала Суворова, в котором тот просил 2 вооруженных судна для крейсирования у носа Кинбурна и прекращения сообщения между Очаковом и морем. "Вот вам случай, - сказал мне принц Нассау, - в ожидании лучшего. Хотите взять под свою команду 2 маленьких парусно-гребных судна с двумя 12-ти дюймовыми орудиями и 500 стрелков. Отвезите их к генералу Суворову и примите его приказ. Если он не пошлет вас на смерть или не отдаст вас в плен, то даст вам, по крайней мере, возможность к тому…"
Я с восторгом согласился, взошел на борт моей маленькой эскадры и с попутным ветром… прибыл в Кинбурн.
Генерал Суворов спал, когда я пристал, и так как я не мог его видеть и передать имевшееся у меня для него письмо, я тут же велел моим стрелкам высаживаться на берег и разбить палатки на косе. Сам я затворился в своей палатке и спокойно уселся писать, велев сообщить мне, когда проснется генерал…
Я не без волнения размышлял о минуте, когда мне придется представиться ему, и был целиком занят этой мыслью, как вдруг в мою палатку совершенно просто вошел человек в сорочке и спросил меня, кто я такой. Я ответил ему и прибавил, что ожидаю пробуждения генерала Суворова, чтобы отнести ему письмо, данное мне принцем Нассау… "Я очень рад, - ответил он, - познакомить вас с ним. Это я, не правда ли, я держусь без чинов?"
Его манеры меня настолько же удивили, как и его одежда. Увидев, насколько меня смутило его странное появление, он сказал мне: "Оправьтесь и не беспокойтесь. Кому вы писали, когда я вошел?"
Между тем, я заметил, что с генералом в сорочке чувствуешь себя легче, поэтому я ответил ему просто, что пишу сестре и надеюсь, что принцу Нассау на следующий день представится случай послать мое письмо в Елизаветград, откуда оно пойдет по адресу.
"Не принц Нассау, а я отправлю его, - ответил он. - Но я ей тоже напишу". Он взял бумагу и перо, сел на табурет и написал сестре моей письмо в четыре страницы, содержания которого я никогда не узнал, которое она, однако, получила одновременно с моим письмом, не поняв и половины, как она впоследствии мне сказала. Когда мы сделали конверты и запечатали письма, он встал и ушел, унося письма с собою, а я проводил его до дому. Через некоторое время он меня отпустил, сказав, что известит меня завтра о том, что мне делать; предупредил, что всегда обедает в 6 часов и желает, чтобы я нигде больше не обедал, как у него.
Ровно в 6 часов, в тот же вечер, я явился к обеду. "Вы, конечно, ошиблись, monsieur, - сказал мне флигель-адъютант, - Его Превосходительство обедает в 6 часов утра, а теперь он спит". И он указал мне соломенный шалаш на берегу моря - единственную комнату генерала".
С нескрываемой иронией Дама описывает жалкий обед, которым его угостил русский генерал. Но после трапезы французу стало не до шуток - Суворов отвел его на берег моря и сказал: "Видите ли вы одномачтовое судно, пришвартовавшееся к нижней батарее Очакова? Оно ночью пришло из Константинополя, и я желал бы, чтобы вы сегодня ночью обрезали его канат и с частью ваших стрелков взяли его на абордаж. Это был бы очень полезный поступок: во-первых, мы получили бы сведения о турецком флоте, а во-вторых, добыли бы апельсинов, так как я знаю, что оно нагружено ими".
Граф признавался, что "весь день надеялся получить отмену приказания, но так как она не приходила, то он, хоть и считал задание крайне нелепым, поднял паруса". Ночью его судно сначала под парусами, затем на веслах осторожно подошло к "добыче". "Надежда на успех начала возрождаться во мне, - вспоминает Дама. - Но турки отлично видели наше приближение и… открыли огонь со всех батарей ядрами, картечью и ружейными выстрелами". Пришлось ретироваться. "Я сошел на берег Кинбурна сильно смущенный тем, что не мог принести апельсинов генералу Суворову, однако же нужно было рапортовать ему. Каково же было мое удивление, когда он мне сказал, что сам не считал дело возможным, но что он любил отдавать подобные приказания, чтобы развивать под пушечными ядрами воинский дух в солдатах".
Молодой француз с гордостью записал, что в этот день, 2(13) мая 1788 года, он "в первый раз в жизни побывал под пулями". Суворов поручил ему крейсировать каждую ночь у носа Кинбурнской косы, чтобы следить за кораблями противника. "В те дни, когда я обязан был представлять отдых моему экипажу, - вспоминает француз, - я смотрел на маневры, которые генерал Суворов приказывал производить своим войскам и которые все носили отпечаток его характера и его военного духа. То он штурмом брал свою крепость, то устраивал атаку одних каре на другие, подобные им, которые сходились со штыками наперевес; никогда его обучение не шло известным тактическим путем, и тем любопытнее для меня было это зрелище".
Так продолжалось до 20 мая. "Когда я окончил письмо, - сообщил Суворов Нассау, - бусурманский флот явился величественно в числе 52 судов. Из них многие уже стоят на якоре под Очаковом… Я предполагаю, если только старый Капитан-паша находится на флоте, то не пройдет суток, как он нападет на нас. Это было писано в 8 часов утра, а в 9 часов мы увидели еще 22 парусных судна… Пока обнимаю Вас, Принц. Да увенчает Вас Господь лаврами".
Тут же последовал приказ атаману коша верных казаков: "Сидор Игнатьевич! Сближте ко мне сюда под Кинбурн ваших запорожских две легких лодки и одну побольше с добрыми молодцами. Те, которые были из Глубокой, отпускаю я назад".
В донесении главнокомандующему от 21 мая Суворов уточнил: всего под Очаковом и в море 92 судна.
Граф Дама, не задерживаясь, ночью ушел к Глубокой пристани, где находилась флотилия Нассау Капитан-лейтенант Рейнгольд Остен-Сакен задержался со своей дубель-шлюпкой до утра и был настигнут быстроходными легкими судами противника подле устья Буга. Сакен отправил экипаж с флагом и секретными документами на весельной шлюпке, а сам взорвал свое судно, причинив ущерб окружившим его туркам. Подвиг Сакена стал широко известен. Сама императрица позаботилась о его родных.
Кампания на воде началась. И в это время к Потемкину прибыл Поль Джонс. Дареному коню в зубы не смотрят, гласит народная мудрость. Главнокомандующий был вынужден дать американцу должность, соответствующую его высокому чину контр-адмирала, пожалованному щедрой российской императрицей. 20 мая светлейший князь назначил Джонса командиром парусной лиманской эскадры и отправил его на лиман и в Кинбурн с приказанием принять команду и рапортовать, "относясь также и к Господину Генерал-Аншефу и Кавалеру Суворову для согласования действий".
Джонс не знал русского языка. Еще в Петербурге к нему был прикомандирован переводчик из Коллегии иностранных дел. Потемкин послал с американцем своего дежурного бригадира Осипа де Рибаса. Письма умного и наблюдательного неаполитанца правителю канцелярии Потемкина Василию Степановичу Попову дают представление о том, что творилось в командной среде на лимане накануне сражений с могущественным флотом противника. "Александр Васильевич принял вчера Поль Джонса с распростертыми руками, - сообщает Рибас 24 мая. - Доверие, дружба установлены как с одной, так и с другой стороны. Генерал Суворов написал сейчас к Алексиано письмо, копию которого прилагаю. Уверяю Вас, любезный друг, что определение здесь в должность этого нового контр-адмирала утомило мой ум и тело.., Дай Бог, чтобы чувство долга и отечества превозмогли досаду и злобу".
Парусной эскадрой командовал Панаиоти Павлович Алексиано, храбрый и знающий морское дело грек, перешедший на русскую службу в годы предыдущей турецкой войны. Он отличился во многих морских боях и заслужил Георгия 4-й степени. Оскорбленный предпочтением ему Джонса, Алексиано решил уйти в отставку. За ним готовы были последовать греки, составлявшие значительную часть командного состава Черноморского флота. Не хотели служить с "пиратом" и офицеры-англичане. "Если этот человек (Алексиано. - В. Л.) удалится, - предупреждал Потемкина Рибас, - эскадра не будет существовать!"
"Батюшка мой друг Панаиоти Павлович! - взмолился Суворов. - Помилуйте, что Вы предпринимаете, заклинаю Вас днем Нашего Спасителя, грядущего судить живых и мертвых. Вы ему отвечать будете! Лавры Ваши ныне завянуть не могут… Я уступал Судьбе, Россия службою моею питалась, Вашею питатца будет. По критическим обстоятельствам достоинствами Вашими Вы вечно прославитесь. Из рога изобилия Высочайшего престола истекут Вам милости выше Вашего ожидания. Светлейший Князь его покровительством уважит Ваши заслуги. Будьте с Адмиралом (Джонсом. - В. Л.) на образ консулей, которые древле их честь жертвовали чести Рима… Кончите толь важную экспедицию… кампания начинается… здравый разсудок не дозволяет решиться стремглав и дать своим страстям над собою обладать.
Теперь храброго и честного человека долг избавить Кинбурн предосуждения, поразить неверных и увенчатца победами".
Авторитет Суворова подействовал. 26 мая Алексиано написал Потемкину: "С самого того времени, как я имел счастие принять Россию за свое отечество, никогда я ни от чего не отказывался и прихотей не оказывал. Критические обстоятельства, в которых мы находимся, и любовь общего блага меня решили. Я остаюсь, но чувствуя обиду". Заслуженный моряк принял на себя роль заместителя и консультанта Джонса, поднявшего свой флаг на линейном корабле "Святой Владимир".
К этим раздорам прибавилась нерасторопность руководимого Мордвиновым Херсонского адмиралтейства, еле успевавшего снабдить эскадру и гребные флотилии всем необходимым для боевых действий. Нассау и Джонс сразу невзлюбили друг друга. Наличие трех контр-адмиралов на лимане (Мордвинов, Нассау и Джонс) было явным перебором.
Главнокомандующий, заваленный делами накануне похода армии к Очакову, поручил налаживать отношения между флагманами Суворову и Рибасу. Но отношения между сухопутным и морским начальством всегда были сложными. Эскадра Джонса Суворову не подчинялась, Да и Нассау считал себя независимым и от Джонса, и от Суворова. Отсутствие единого командования не позволило выработать единый план действий. Моряки были заняты подготовкой к отражению атаки турецкого флота.
Суворова беспокоило положение Кинбурнской крепости. О готовности самого генерала и его войск сразиться с врагом красноречиво говорит письмо полковнику Чиркову: "Николай Александрович! …прибудет к Вам гранодер с ножом и помочью для закидывания ножа за плечо к удобности в походе и атаке пальбою, что прошу Вас наискорее исправить. На сухом пути против бусурман потребно непрестанное движение! Оборонительного нет, коль паче отступательного. Пулю беречь… на 3 дни бою… Отнюдь не расстрелятца и позорно погибнуть на месте, как Анреп… Пугательная пальба противника паче ободряет… Прибавьте команды: режь, коли, руби… От храброго российского гранодера не только сии неверные варвары, но и никакое войско в свете устоять не может. Господь Бог Вам в помощь!"
Напряжение нарастало. Ежедневными рапортами Суворов сообщал Потемкину о маневрировании морских сил противника. Его наблюдатели особенно внимательно следили за адмиральским кораблем. 7 июня в ночь на стрелке Кинбурнской косы по приказу Суворова была скрытно сооружена батарея на 13 орудий. А в четыре часа утра в лимане турки двинулись на сближение с русскими флотилиями. В семь часов заговорили пушки российских гребных судов - секретное оружие Потемкина. Эффект оказался потрясающим: турецкие корабли не выдерживали концентрированного огня, в панике наталкивались одно на другое. Сражение длилось до полудня. Три больших корабля были взорваны, многие получили течь, десятки сделались непригодными к бою. Флотилия Нассау и приданная ей флотилия запорожцев, которую вел Алексиано, с победой вернулись и встали впереди эскадры Джонса, которая из-за противного ветра не двинулась с места. Сам контр-адмирал во время сражения был на шлюпке Нассау в роли адъютанта.
Эмоциональное описание хода битвы оставил Нассау в письме жене: "У Капитан-паши против меня было пятьсот семь судов, прекрасно построенных, снабженных всем, вооруженных большими пушками, и, однако, я потерял только двух офицеров ранеными. Но в возмездие на трех кораблях, которые они потеряли, должны были погибнуть, по крайней мере, триста человек… Нет большего удовольствия, как содействовать выигрышу сражения! Но это удовольствие я буду часто иметь с русскими. Офицеры, бывшие под моей командой, солдаты, матросы - все вели себя как герои! Никого нет в мире храбрее русских! Сегодня утром мы отслужили молебен при громе пушек. Генерал Суворов, который из Кинбурна видел нашу победу, тоже служит молебен и стреляет из пушек".