Привыкший всё делать быстро, по-военному, генерал без малейшей деликатности обращается к Долгорукову: "Князь Сергей Николаевич! Моя Наташа - ваша невеста, коли вы хотите, матушка ваша и Нестор благословят! Нет - довольно сего слова; да - покажите после их письмы для скорых мероположениев".
Вмешались родственники, прежде всего Аграфена Ивановна, жена Хвостова, двоюродная сестра Наташи, у которой та жила минувшим летом. "Я истинно не знал, что Князь С.Н. Долгоруков родня Графу Николаю Ивановичу Салтыкову, - оправдывался Суворов. - Одно то отторгало бы меня для моей свободы".
Впервые в жизни оказавшись так близко ко двору, он не мог не откликаться на перемены, происходящие в правящих кругах. Очевидным было возвышение Платона Александровича Зубова, которому стареющая Екатерина начала передавать властные полномочия Потемкина. Но молодой фаворит был слишком неопытен, и поэтому решающее влияние на военные дела и кадровые перемещения стал оказывать триумвират - Репнин и двое Салтыковых. Все они поступили на службу позже Суворова, но быстро обошли его в чинах. Все трое были генерал-адъютантами императрицы, имели свободный доступ ко двору. Зубов, обещавший Суворову помощь, ничего не сделал, хотя сам тоже стал генерал-адъютантом. "Стыд измаильский из меня не исчез, - сетует Суворов, - сколько времени тянется одно Генерал-Адъютантство: от Ирода к Пилату, от Пилата к Ироду. Обещать можно до замирения, до новой войны и до нового замирения".
Биограф Суворова Смитт, первым получивший доступ к семейному архиву Суворова, связал эти слова с "кознями Потемкина". Но совершенно очевидно, что через год после смерти князя счет был выставлен другим лицам - Зубову и Турчанинову.
Можно понять обиду Суворова. "Петр Иванович Турчанинов, - жалуется он Хвостову, - …клонит на жадность мою к награждениям, которой нет, разве их благоприятие". Очевидно, статссекретарь передал мнение самой Екатерины. Но Суворов прав: у членов триумвирата имелись почти все ордена, что и у него, только без его побед.
Дела в Европе осложнились. Революционная буря, разразившаяся во Франции, нарушила равновесие на континенте. Произошла резкая смена политических ориентиров. Перед лицом растущей угрозы со стороны ниспровергателей общественных устоев пошли на сближение такие непримиримые соперники, как Австрия и Пруссия. Екатерине удалось привлечь к антифранцузскому союзу шведского короля Густава III, оставляя за собой свободу рук. Но 5 (16) марта 1792 года на маскараде в Стокгольме король был смертельно ранен. За спиной его четырнадцатилетнего наследника Густава IV Адольфа стоял регент, его дядя герцог Карл, противник России. 19 февраля (1 марта) 1793 года скоропостижно скончался австрийский император Леопольд II. Давним недругом России оставался прусский король. В Польше правила антироссийская партия. Перевооружалась Турция. Во Франции продолжал бушевать революционный пожар.
Великий воин по давней привычке не мог не делать профессиональных расчетов. "Глухой слух! Король шведский мирится. А коли нет! Наш флот парусный втрое сильнее; гребной остался вполовину; армия сухопутная вдвое, кредит плох, - читаем в записке Суворова, названной им "Греза или сновидение". - Турки! Кредит не в моде. Вывели людей вполовину меньше прошлогоднего. Будущая кампания! Меньше охоты, всего меньше. Против турок вспомогательных австрийцев 30 000 нет! - 15 000 русских, а действующих - 24 000 пехоты, 12 000 конницы всякого звания, комплектной. Осадной артиллерии - по потребности. Прусский король - 120 000, русских - 60 000. На поляков, ежели не покорятся, 20 000 бойких".
Закономерен вопрос: на каком месте Суворов видел себя в грядущих событиях? Не случайно "Греза" начинается словами: "Что это вы затеяли? Прошлого года я считал Князя Григория Александровича у себя по пятам… На что мое достоинство поручать зависимости? Искусство не может терпеть порабощения. Ужели из угодности к бабушкиному старшинству? Но я имею законное старшинство летами, вступлением в службу и самою службою. Диалектику уступаю вашим денщикам… Им бы надобно успокоиться, видя меня поравненного с их побочными талантами, а не кричать в чертогах".
Екатерина II внимательно следила за развитием событий в Европе. Антирусская позиция, занятая правящими кругами Речи Посполитой во время минувшей войны с Портой, заставляла Россию принимать меры. Польша оказалась в политической изоляции. Ей угрожала Пруссия, не получившая от своей союзницы Данцига и Торна. Занятая подготовкой войны против Франции, Австрия этому не препятствовала. Пруссию поддержала Англия. Новая польская конституция, принятая 3 мая 1791 года в обстановке царившего в Варшаве энтузиазма, покончила с остатками автономии Литвы и превратила Речь Посполитую в Польшу. Верхи городской буржуазии получили политические права. Были сделаны попытки укрепить центральную власть посредством замены выборов короля наследственной династией. Было запрещено образование конфедераций и отменено пресловутое либерум вето (право одним голосом отменять обсуждение вопроса в сейме). Эти ограниченные реформы встретили сильное сопротивление консерваторов. Конституция не изменила тяжелого положения крепостного крестьянства, значительную часть которого составляли православные - белорусы и украинцы. Реформы не смогли предотвратить финансовый крах страны и преодолеть междоусобицу.
Поскольку король Станислав Август и его немногочисленные сторонники оказались в полной изоляции, Екатерина поддержала группу магнатов, недовольных реформами. Неизбежность войны с Францией рождала слухи. В Петербурге говорили о посылке на помощь австрийцам русского корпуса, командующим называли Репнина.
Суворов, строивший крепости на границе, встревожился не на шутку. Он понимал, что без могучей поддержки Потемкина ему трудно получить боевое назначение, что недоброхоты "заглушат его талант". Все чаще к нему приходили мысли об "абшиде" - отставке.
Двадцать восьмого апреля до Петербурга докатилась новость: французы объявили войну австрийцам. 3 мая 1792 года польские магнаты Браницкий, Ржевусский и Щенсны-Потоцкий опубликовали в местечке Тарговицы акт конфедерации. Согласно договорам Россия была гарантом польской конституции, радикально измененной ровно год назад. Екатерина получила формальный повод отплатить антирусской партии. На поддержку конфедерации были двинуты корпуса под командованием М.В. Каховского и М.Н. Кречетникова. Кречетников без сопротивления занял Вильно, а Каховский на пути к Варшаве разбил польские войска.
Еще в конце февраля Александр Васильевич почувствовал неприязнь к себе членов триумвирата. "Крайне берегитесь Репнина, - наставляет он Хвостова. - Для Репнина должно быть в бессменном карауле… Только я ему истинное противостояние". Когда же открылись военные действия во Франции и Польше, Суворов встревожился не на шутку. "Усердная моя и простодушная служба родила мне завистников безсмертных, - читаем в его письме Турчанинову от 21 июня. - Ныне 50 лет практики обратили меня в класс захребетников… Далек от тебя смертный, о Мать Отечества! Повели вкусить приятный конец хоть пред эскадроном!" В тот же день - еще одно письмо тому же адресату: "Во всю мою жизнь я был всегда в употреблении; ныне, к постьщности моей, я захребетник! Здесь всеместно в лутчем течении! Генерал-майор Князь Щербатов - достойный мой преемник. Окропляю слезами освященнейшие стопы".
Через Турчанинова Суворов передает прошение императрице: "Высочайшую милость всеподданнейше приемлю смелость испросить, чтоб быть мне употреблену с каким отделением войск в Польше, как тамо действия произходят и хотя бы оные приняли скорый конец".
Старый друг исполнил просьбу. "Ея Величество, прочитав письмо Ваше, соизволила мне отозваться, что Польские дела не стоят того, чтоб Вас употребить, - сообщает он 24 июня, - и что употребление Вас требует важнейших предметов, нежели Польское дело. Прилагаю при сем Высочайший Ея отзыв для единственного Вашего только сведения: "Польские дела не требуют Графа Суворова. Поляки просят уже перемирия, дабы уложить, как впредь быть. Екатерина"".
Александр Васильевич потрясен отказом. 20 июля он пишет Хвостову:
"Глаза очень болят при слабом здоровье… Весьма наскучило о сих материях писать и без нужды не буду. Да будет воля Божия и Матери отечества. Смертный помнит смерть, она мне не далека.
Сего [года] 23 ч[исла] октября 50 лет в службе; тогда не лутче ли кончить мне непорочный карьер? Бежать от мира в какую деревню, где мне довольно в год содержания 1000 руб., готовить душу на переселение, ежели вовсе мне употребления предусмотрено не будет…
Здесь за мною бес, в С.-Петербурге 70 бесов, разве быть самому бесом?"
Он вспоминает свою службу у Потемкина: "Прежде против меня бес Князь Григорий Александрович, но с благодеяними, ныне без них 7 бесов: Луцифер Мартинист, Асмодей Благочестивый, Астарот Иван-Царевич с прочими бесятами без щоту". Имена самых страшных демонов он присваивает своим главным соперникам - Репнину и Салтыковым. Но герой устоит против козней завистников и недоброхотов: "Надлежит исподволь разогнуться, круто подняться вверх… Изготовься, атакуй честно, разумно, смело! Царь жалует, псарь не жалует!.. Достоинство выше старшинства, практика выше пробы; не сули журавля в поле, дай синицу в руке… Но ближе абшид, чуж[ая] служба, смерть - всё равно, только не захребетник… Я ползать не могу, вались хоть Вавилон".
Как поразительно созвучна эта исповедь с мыслями другого русского гения - Пушкина, родившегося за год до смерти великого полководца и, возможно, названного в его честь: "Я могу быть подданным, даже рабом, - но холопом и шутом не буду и у царя небесного! Да плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином! Неприятна зависимость; особенно когда лет 20 человек был независимым… Царь любит, да псарь не любит". Чувство собственного достоинства выступает у двух великих Александров осознанной чертой национального характера. Можно только гадать, каким вывел бы Пушкин знаменитого тезку, если бы ему удалось осуществить свой замысел написать "Историю Суворова".
Летом 1792 года кампания в Польше и Литве шла успешно. Король Станислав Август заявил о своем переходе на сторону тарговичан. В середине июля было заключено перемирие. На Рейне французы потерпели поражение от австрийцев. В августе прусские войска перешли границу Франции.
Суворову кажется, что близится затишье: "Марсовы дела польские кончены, и Король приступает к Конфедерации, отчего будет прежняя конституция. Кутузов с 18 000 к французам… и Репнин на образ Тешенского комиссионера. Турки… спокойны. С королем прусским утвердительный трактат. С Готтами (шведами. - В. Л.) тишина. Принц Брауншвейгский вступил в французские границы, и будет тож, что с Польшею".
Но европейские дела запутывались всё сильнее. 30 июля в Париже бунтующие толпы захватили дворец Тюильри, погибли швейцарцы - стража короля. Сам Людовик XVI вынужден был надеть красный фригийский колпак - символ революционеров-санкюлотов. Это его не спасло - король и его семья были арестованы, монархия низвержена. А вскоре Европу потрясло известие: австро-прусские войска, предводимые герцогом Брауншвейгским, при селении Вальми разбиты толпами плохо обученных французских добровольцев. Командовал французами генерал Дюмурье - тот самый, которого Суворов в 1771 году разгромил в Польше.
В какой-то момент полководцу кажется, что триумвират во главе с "гугнивым Фаготом" (так называл он Репнина за гнусавый голос) обрек его на бессрочные строительные работы. 11 октября он пишет Турчанинову: "В сих трудах и сокращающейся жизни оставь меня в покое, о, Фальгот, воспитанный при дворе и министре и от того приобретенными качествами препобеждающий грубого солдата! Не довольно ли уже ты меня унизил?.. Петр Иванович, исторгайте меня в поле. Херсон моя участь. Тут я потерян Великой Императрице!"
Он мысленно окидывает взором свою службу и делает заключение: Репнин был и остается его главным соперником:
"Один меня недавно спросил: Кто наглее и скрытнее князя Репнина?
Мне С[вятого] Андрея - "Ежели расточать милости, что останется при мире?"
П[ринц] Де Линь - "Ежели так откладывать, у нас никто служить не будет".
Я ранен. - Поносит меня громогласно… и умирающему мне отдает благодушный кондолеанс (соболезнование. - В. Л.).
Я под Измаил. - Простодушно: "Право, не его дело крепости брать. Увидите"…
- "Оставляете Суворова: поведет армию в Царьград или сгубит! Вы увидите"".
Заканчивая перечень козней Репнина, Суворов подводит итог: "С Графом Николаем Ивановичем меня сплел женихом. Стравил меня со всеми и страшнее… Я ему зла не желаю, другом его не буду, разве в Шведенберговом раю".
Петрушевский полагает, что Суворов просто перенес на князя Николая Васильевича раздражение, с которым он недавно обрушивался на Потемкина. Но тогда почему он постоянно предупреждает Хвостова о том, что Репнин опасен из-за своих масонских связей, что его надо "остеречься по мартинитству"?
Еще осенью 1790 года, в разгар угроз, приходивших из Лондона и Берлина, Екатерина обратила внимание на московский кружок розенкрейцеров, руководимый Николаем Ивановичем Новиковым. Ведущую роль в прусской политике играли масоны. Члены новиковского кружка по имени своего духовного учителя, мистика Сен-Мартена, звались мартинистами, но организационно подчинялись берлинским "братьям". После смерти Потемкина императрица приняла решительные меры. В апреле 1792 года Новиков был арестован. Следователей интересовали связи московских и берлинских масонов с наследником российского престола.
"Сношения с цесаревичем и его берлинскими друзьями, конечно, и погубили Новикова, подвергнув разгрому весь кружок, - делает вывод крупнейший авторитет по русскому масонству Г.В. Вернадский. - Екатерина не могла без достаточных улик тронуть влиятельных закулисных столпов масонской партии, вроде князя Репнина… Она долго искала причину для ареста даже поручика Новикова".
Хотя следствие велось втайне, некоторые сведения всё же проникали в общество. Знал о деле Новикова и Суворов. "Новиков цельно естли у Соловков. Калкуну Шувалову быть у скворцов, а оратору Репнину у сов", - делится он слухами с Хвостовым.
Вместо Соловков Новиков был заключен в Шлиссельбургскую крепость. Увлекавшийся всем французским граф Андрей Петрович Шувалов оказался "у скворцов", то есть ушел в мир иной. Оратор князь Николай Васильевич Репнин потерял влияние при дворе и вскоре очутился "у сов" - вдалеке от столицы.
Екатерина продолжала внимательно изучать списки российских "вольных каменщиков". 18 октября Храповицкий занес в дневник ее слова: "Сказывать мне изволили, что "всех Мартинистов обманывал бывший в нашей службе Поручик Шредер. Удивишься, кто подписали присягу на его листе… Всё найдено в бумагах Новикова"".
Среди этих бумаг оказалась масонская клятва: "Я, Николай Репнин, клянусь Всевышним Существом, что никогда не назову имени Ордена, которое мне будет сказано почтеннейшим братом Шредером. И никому не выдам, что он принял от меня прошение к предстоятелям сего Ордена о вступлении моем в оный, прежде чем я вступлю и получу особое позволение открыться братьям Ордена. Князь Николай Репнин, полный генерал Российской службы".
Тронуть "столпов" было политически невыгодно - тем самым власть признала бы наличие сильной оппозиции. Опытная правительница сочла "достаточной предупреждающей мерой страх". Некоторые влиятельные московские масоны выехали в свои деревни. Глава партии наследника престола Репнин покинул столицу, получив пост рижского и ревельского генерал-губернатора.
Суворов же, закончив главные строительные работы в Финляндии, получил в командование целую армию, расположенную "в Екатеринославской губернии, Тавриде и во вновь приобретенной области". Кажется, императрица оценила не только его инженерные труды, но и его противостояние партии наследника престола.
Восьмого сентября 1792 года Суворов донес об окончании работ и поднятии штандарта над Роченсальмским портом: "Крепости пограничные совершены. Нейшлот по тесноте места поправлен свыше половины. Главным орудием сих успехов был Генерал-Майор Турчанинов".
Самому же Петру Ивановичу Турчанинову он напомнил: "Пора меня в поле, здесь я захребетник… Берегите меня от козней Репнина, я немощен, ему и никому зла не желаю". О том же он просит и графа Безбородко: "Не предавайте меня моим завистникам, я им не мешаю… Не отсылайте меня на дальновидные предопределения; я не закулисный солдат… Вы Министр! Настоит дело с Франциею. Число войск - влажный предлог (то есть пустая отговорка. - В. Л.); победительным оружием я сражался с 500, с 5000 против десяти численных, а галлы не пруссаки". Он словно предчувствует, что "галлы" (французы) очень скоро станут головной болью всей Европы.
По желанию Екатерины Суворов представил "замечания к оборонительной и наступательной войне в Финляндии, так и о числе потребных на оные войск". Его советы предельно просты: малая война изнуряет армию. Оборона границ основана на надежной системе крепостей, которая выдержит атаки сухопутных войск и десантов противника. Наступательная война должна вестись решительно. Предпочтительнее совместные операции сухопутных войск с силами флота на Свеаборг и Гельсингфорс, главные морские базы шведов.
В начале декабря Суворов был уже в Екатеринославе. Следующие два с лишним года он провел на юге. Главным местом его пребывания стал Херсон. Это время можно считать сравнительно спокойным, хотя и здесь не обошлось без трений с властями предержащими.
Он был еще в дороге, когда екатеринославский губернатор Василий Васильевич Каховский получил предупреждение из столицы: "Александр Васильевич к Вам отправился и, кажется, при отъезде не очень доволен был, что ему предписано наблюдать порядок и содержать гошпитали в хорошем состоянии. В Финляндии много у него бежало людей. Боже сохрани, чтоб сие не завелось и в Вашем крае". Критически высказался и Безбородко, повторив распускаемые слухи: Суворов всех изнурит и разгонит, как в Финляндии.