- То, что они возглавили партийную организацию республики и монополизировали власть во всей Грузии. Имя вдохновителя и организатора мингрельских "происков" можно было вслух и не произносить. Только дурак мог не догадаться, против кого направлена эта грязная возня, которой активно занимался министр госбезопасности СССР С. Д. Игнатьев. Под его руководством в Грузии были проведены повальные аресты ответственных работников, начиная с секретарей ЦК и кончая парторгами колхозов, и не только выходцев из Мингрелии. Под прикрытием якобы ликвидации "буржуазно-националистического центра" арестовывались, а во многих случаях физически уничтожались люди, с уважением относящиеся к отцу, Было ясно, что "дело" санкционировано лично Иосифом Виссарионовичем.
- Я не случайно спросил Вас о земляках-"наводчиках" Сталина. Когда было состряпано позорное "мингрельское дело", кое-кто из чрезвычайно "бдительных" доставил вождю первые две книги тетралогии К. Гамсахурдиа "Давид Строитель": мол, смотрите, великий грузинский царь с легкой руки писателя изображен мингрелом! Греха в этом, конечно, никакого: мингрел - такой же грузин, как и сван, и гуриец, и кахетинец… Цель этой наводки заключалась в примитивном расчете инспираторов рецидива: поскольку Берия - мингрел, а Гамсахурдиа - его земляк, значит, они - единомышленники! Это должно и было стать доказательством фальсифицированности, антихудожественности, даже антинародности "Давида Строителя"; а за такое, как известно, расправа над автором неизбежна. Но, как ни странно, вышло наоборот: Сталин, прочитав роман (он тогда еще не был переведен на русский язык), вызвал тогдашнего первого секретаря ЦК республики, лютого врага писателя, и спросил: "Вы знакомы с этим романом?" И, не дожидаясь ответа, резюмировал: "Оказывается, мы, грузины, имеем такого великого прозаика!.."
Этой фразы было достаточно, чтобы на родине в корне изменилось отношение к Константину Гамсахурдиа…
- А сам романист приступил к написанию нового произведения с красноречивым названием "Вождь"… Случай, рассказанный вами, еще раз подтверждает непредсказуемость поступков Сталина. Помилование Гамсахурдиа вовсе не означает, что Иосиф Виссарионович мог отказаться от уже начатого "дела".
- Не поэтому ли Лаврентий Павлович пошел ва-банк и, как утверждается во многих публикациях, "помог" вождю преждевременно отправиться в мир иной?
- Я читал различные измышления на данную тему, например, "Тайна смерти Сталина" А. Авторханова. Каждый волен высказывать свое мнение, строить собственные версии, догадки. Мне не хочется спорить, поскольку не располагаю стопроцентными опровержениями (кстати, как и те, пишущие, не имеют доказательств!). Я могу лишь восстановить в памяти нашу домашнюю атмосферу в те дни, когда не стало Иосифа Виссарионовича. Мама при мне заявила отцу: "Лаврентий, как бы ты себя не утешал, твое время кончилось. Тебя терпели благодаря Сталину, а теперь - конец. Пока не поздно, подавай заявление об уходе в отставку, ссылайся на болезнь или придумай что угодно!.."
Отец не был самонадеянным человеком и прекрасно понимал всю сложность складывающейся расстановка сил. На уговоры мамы он ответил: "Нино, разве это изменит положение? Напишу ли я заявление, подам ли в отставку; они, если захотят, все равно добьются своего".
Максимум, на что мы рассчитывали - и отец, и мать, и я, - что его снимут, обвинят в разных просчетах, предадут партийной критике. Нам не приходило в голову, что дело может дойти до физической расправы, поэтому мы совершенно не были готовы к дальнейшим событиям.
- Почему Лаврентий Павлович не приложил усилий, чтобы занять место вождя после его смерти? Ведь он мог, в принципе, это совершить?
- Отец хорошо осознавал, что во главе фактически русского государства не может во второй раз стать грузин.
- Неужели Лаврентий Павлович не имел ни единого друга ни в Политбюро, ни в Совете Министров?
Складывается впечатление, что все его презирали и не могли дождаться, когда он предстанет перед судом.
- Друзья у него были. Я не говорю о Хрущеве, который, между прочим, больше всех нахально лез в незаменимые друзья к моему отцу! Вы посмотрите официальные фотографии тех лет - Хрущев почти везде рядом с отцом. Это было не только требованием протокола и соблюдением партийно-государственной иерархии, но и воплощением желания Никиты Сергеевича. Кто мог бы подумать, что этот человек вынашивал коварные планы, рассчитывая после их осуществления стать великим реформатором и отцом русской демократии. Хотя путем шантажа, демагогии и применения грубой военной силы, Хрущеву удалось убрать моего отца с дороги, он все же не стал для страны тем человеком, каким себя мнил. Прав Шота Руставели, когда пишет: "Что содержится в кувшине, то и льется из него!"
Я не говорю о Микояне, безоблачно проведшем долгую политическую жизнь, как тонко подметил народ, "от Ильича до Ильича". После всего, что произошло, Анастас Иванович разыскал меня в Москве у дочери и долго твердил о своей непричастности к гибели отца, просил, чтобы я передал его заверения матери. Я тогда не мог знать содержания его выступления на Пленуме, поэтому принял за истину слова Микояна. Правда, некоторые сомнения в искренности этих клятв заронила мне в душу реплика, как бы случайно оброненная им: "Эх, дорогой Серго, о чем угодно можно говорить, когда человека уже нет в живых!.." Только спустя десятки лет я понял подтекст микояновской реплики.
- Выходит, что и Маленков также притворялся, выдавая себя за друга Берия?
- Знаете ли, в политике понятие "дружба" весьма относительно. Расчет, корысть, выгода - вот что движет здесь человеком. Так было, так есть и, наверное, так будет.
- Значит, ваш отец арестован не был и никакого суда над ним быть не могло?
- Был сговор между Хрущевым, Булганиным и Ворошиловым. Об этом я точно знаю. Факт и то, что судебный процесс над Берия происходил в отсутствии самого Берия.
Мертвого никто судить уже не мог!.. Что же касается Маленкова, то тут все закономерно: Иосиф Виссарионович часто поручал им совместные задания, что и создавало видимость приятельских отношений. Впрочем, приятелями они были и в действительности, но расчет и выгода, о чем я говорил выше, взяли верх и в нем.
Подвергся подобному пороку и Лазарь Моисеевич Каганович. Мы соседствовали на даче, общались семьями и, казалось, испытывали друг к другу симпатии. Увы, человек, давший молчаливое согласие на арест и самоубийство собственного брата, легко оказался на стороне противников отца. Среди них, к моему огорчению, я увидел и Вячеслава Михайловича Молотова, от которого, уж точно не ожидал подобного малодушия. Вот говорят: жена Молотова - Полина Жемчужина - была арестована и три года провела в заключении. Кто это подстроил? Конечно же, Берия. Мало кто утруждает себя выяснением истины: что явилось причиной ареста супруги члена Политбюро и министра иностранных дел? Забывчивым или малосведущим напомню, что Жемчужина обвинялась в "связях с международным сионизмом". Друзья, коллеги, соратники из Политбюро - назовите их, как хотите! - отказали Молотову в доверии, настояв на аресте его жены. Интересная деталь: Жемчужину арестовали по решению Политбюро, а освободили по единоличному распоряжению Берия. Молотов, разумеется, знал об этом и был признателен отцу. Думаю, он понимал, что антисемитизм - не прихоть одного Сталина или тем более Берия. Это отвратительное явление имеет в России глубокие корни. Достаточно сказать, что в нынешнем году исполняется 1000 лет со дня первого еврейского погрома на Руси. Печально известное общество "Память" во многом исходит из этой традиции, достигшей апогея у черносотенцев. Я не исключаю того, что именно черносотенцы, окопавшиеся в стане Сталина, провоцировали антисемитские настроения в стране. Но это так, к слову. А вообще, трактуя свое понимание конкретных поступков упомянутых деятелей, я должен заметить следующее: я не убежден, что они, разве что за исключением Хрущева, повели бы себя так воинственно-предательски, если бы суд над отцом в самом деле состоялся. Почему-то хочется верить: Маленков, Молотов и еще кое-кто предали Лаврентия Берия постфактум. Правда от этого легче не становится, ибо предательство остается предательством как в адрес живого, так и мертвого.
- Однако об аресте Берия рассказывают разные истории. Чего стоит лишь один рассказ Никиты Сергеевича о том, как он лихо, прямо на заседании Политбюро обезвредил опаснейшего преступника! Или возьмем предсмертную исповедь генерала Зуба, который, не дрогнув перед грозным противником, с честью выполнил поручение партии!
Из воспоминаний Н. С. Хрущева:
"Вначале мы поручили арест Берия товарищу Москаленко с пятью генералами. Он и его товарищи должны были быть вооружены, и их должен был провезти с оружием в Кремль Булганин. В то время военные, которые приходили в Кремль, обязаны были в комендатуру сдавать оружие. Накануне заседания к группе Москаленко присоединился маршал Жуков и еще несколько человек.
Одним словом, в кабинет вошло не пять, а человек 10 или больше.
Маленков мягко так говорит, обращаясь к Жукову:
- Предлагаю Вам, как Председатель Совета Министров СССР, задержать Берия.
Жуков скомандовал Берия:
- Руки вверх!
Москаленко и другие даже обнажили оружие, считая, что Берия может пойти на какую-то провокацию. Берия рванулся к своему портфелю, который лежал у него за спиной на подоконнике. Я Берия схватил за руку, чтобы он не мог воспользоваться оружием, если оно лежало в портфеле.
Потом проверили - никакого оружия у него не было ни в портфеле, ни в карманах. Он просто сделал рефлективное такое движение.
Берия сейчас же взяли под стражу и поместили в здании Совета Министров рядом с кабинетом Маленкова.
"Огонек",№ 6, 1990, с. 31.
Версия полковника, позже генерал-майора И. Г. Зуба:
"В кабинет Сталина вели три двери. Из всех трех, дабы предотвратить даже попытку к бегству, они и должны были войти по звонку Маленкова, председательствующего на заседании.
Достали оружие. Раздался звонок.
Из приемной в кабинет шагнули Батицкий с Зубом, из коридора - Баксов и Юферев, из комнаты отдыха - Жуков и Москаленко.
Во главе стола сидел Маленков, с одной стороны от него, за продольным столом, Хрущев, Булганин, другие члены Президиума.
С другой стороны ряд сидевших начинался с Берии. И одна из дверей находилась как раз у него за спиной.
Вот так дословно описывал тот момент сам Иван Григорьевич:
"Когда мы вошли, некоторые члены Президиума вскочили со своих мест, видимо, деталей осуществления ареста они не знали. Жуков тут же успокоил всех:
- Спокойно, товарищи! Садитесь.
И мы с трех сторон быстро подошли к Берии.
Когда все успокоились, Маленков сказал:
- Товарищи, я предлагаю еще раз рассмотреть вопрос о Берии.
То есть разговор до этого уже был. Все согласились. Тогда Маленков предложил:
- Он такой аферист, так опасен, что может наделать черт знает что. Поэтому я предлагаю арестовать его немедленно.
Все проголосовали "за".
Берия под пистолетом сидел неподвижно. У меня в руке был трофейный вальтер.
Я действительно отлично стрелял, и в этот момент рука моя не дрогнула бы.
После слов Маленкова Жуков скомандовал: - Встать! Следовать за нами".
С. Быстров. Задание особого свойства. В кн. Поединок. М.: Моск. рабочий, 1989. С. 320.
- Я расскажу вам ту историю, свидетелем которой частично был сам, а частично узнал от людей, участвовавших в ней. Итак, 26 июня 1953 года отец находился на даче. Я уехал раньше, где-то около восьми, и через час был, в Кремле у Б. Л. Ванникова. (Кабинет отца располагался в противоположном здании). В четыре часа дня мы должны были доложить отцу о подготовке к проведению ядерного взрыва. Нам предстояло обсудить, будет ли это подвешенная бомба или ракета. Собралось человек десять, в том числе И. В. Курчатов, и В. А. Махнеев, технический помощник отца. Мы сидели, сверяли документы, готовили иллюстративные материалы и т. д. Часов в двенадцать ко мне подходит сотрудник из секретариата Ванникова и приглашает к телефону: звонил дважды Герой Советского Союза Амет-Хан, испытывавший самолеты с моим оборудованием. "Серго, - кричал он в трубку, - я тебе одну страшную весть сообщу, но держись! Ваш дом окружен войсками, а твой отец, по всей вероятности, убит. Я уже выслал машину к кремлевским воротам, садись в нее и поезжай на аэродром. Я готов переправить тебя куда-нибудь, пока еще не поздно!.."
Я начал звонить в секретариат отца. Телефоны молчали. Наверное, их успели отключить. Не брал никто трубку и на даче, и в квартире. Связь отсутствовала всюду…
Тогда я обратился к Ванникову. Выслушав меня, он тоже принялся звонить, но уже по своим каналам. В тот день, по предложению отца, было назначено расширенное заседание президиума ЦК. Ванников установил, что заседание отменено и происходит что-то непонятное. Он мне сказал: "Если уже случилось непоправимое, мы все бессильны, но за тебя постоим, не позволим им расправиться с тобой!"
У кремлевских ворот меня ждала машина с друзьями, которые уговаривали меня не ехать домой, объясняя, что дорога уже перекрыта, а вокруг слышна стрельба. Я все-таки решил никуда не улетать и не прятаться. Убежать я не мог и потому, что не на кого было оставить маму, двух маленьких детей и беременную жену, которая должна была родить через месяц-полтора. Моим дочерям тогда было два и четыре года.
С полдороги я вернулся к Ванникову. Он одобрил мое решение не скрываться и сразу же позвонил Маленкову. У Маленкова телефон не отвечал. Тогда он позвонил Хрущеву. Трубку сняли. "Никита Сергеевич, - начал Ванников, - рядом со мной находится сын Берия. Я и мои товарищи, - он назвал фамилию Курчатова и других присутствующих тут ученых, - знаем, что произошло. Поэтому просим вас позаботиться о безопасности молодого Берия". Хрущев ему что-то отвечал. (Потом Ванников пересказал мне смысл его ответа: мол, ничего нигде ни с кем не произошло; что вы там выдумываете?) Видно, Хрущев еще не был осведомлен, чем все закончилось. Борис Львович, чтобы меня одного не схватили, поехал вместе со мной на городскую квартиру, расположенную на Садовом кольце. Район в самом деле был оцеплен военными, и нас долго не пропускали во двор, пока Ванников снова не позвонил Хрущеву. Наконец, после его разрешения, нас пропустили, что и подтверждало его причастность к происходящему. Стена со стороны комнаты моего отца была выщерблена пулями крупнокалиберных пулеметов, окна разбиты, двери выбиты.
Пока я все это отчаянно рассматривал, ко мне подбежал один из охранников дома и говорит: "Серго, только что из помещения вынесли кого-то на носилках, накрытых брезентом".
Охранника срочно позвали, и я не успел спросить у него, находился ли отец в доме во время обстрела.
- Дом принадлежал только вашей семье?
- Исключительно. Первый этаж занимали родители, второй - я. Еще там была комендатура. Я хотел жить самостоятельно, но отец уговорил: ты у нас единственный сын, поэтому не надо отделяться; матери так будет легче.
- Как дальше развивались события?
- В сопровождении бронетранспортера меня отправили на дачу к семье. Ванников потребовал у генерала, командовавшего охраной, документы, чтобы записать все данные, и знать, с кем иметь дело на тот случай, если меня по дороге на дачу убьют. Потом обнял меня и сказал: "Держись! Знай, что у тебя друзей больше, чем ты предполагаешь!" Наша дача была окружена.
- Вас тогда, получается, арестовали?
- Фактически арестовали, хотя говорили, что задержали.
На даче я встретился с мамой. Она была очень собрана, держалась мужественно. На мое предположение, что отца, вероятно, нет в живых, она ответила: "Иначе и не могло быть!.." Говорила спокойно, без слез и причитаний. Я запомнил ее слова: "Не бойся смерти: человек умирает один раз и должен это сделать с достоинством".
Нас разлучили. Мама осталась на месте, меня же с семьей увезли на дачу Сталина в Кунцево. И опять вокруг дачи - бронетранспортеры… Жили в изоляции. Внешнюю охрану осуществляли военные, а внутреннюю - люди в штатском. Относились вежливо, содержали в нормальных условиях. Спустя двадцать дней в три часа ночи меня подняли и официально объявили, что я арестован. С июля по декабрь 1953 года меня содержали в Лефортовской тюрьме, а с января 1954 года перевели в Бутырку, где я находился в течение года. И в Лефортово, и в Бутырке пребывал в одиночном заключении, без суда и следствия. Как потом выяснилось, в Бутырке, также в одиночном заключении, находилась и моя мать.
Лефортовская тюрьма отличалась очень тяжелым режимом. В камере со мной находилась охрана из четырех человек, постоянно менявшаяся. Психологическое давление сводилось к тому, что мне не разрешали спать по десять суток подряд, стремясь выдавить нужные им показания. Когда я объявлял голодовку, кормили насильно. Но не избивали.
- В чем конкретно вас обвиняли?
- В заговоре против социалистического строя с целью восстановления капитализма, в участии в террористической организации и подготовке диверсий против руководителей партии и правительства, в установлении радиосвязи с английской разведкой.
- А доказательства?
- Доказательств никаких. Потому я и заявил: "Пока вы мне не предъявите хоть один протокол допроса моего отца или любой другой документ, подписанный им, показаний давать не буду!" Поэтому я упрямо твердил: "Пока вы не предъявите неопровержимые факты о моей террористической или шпионской деятельности, показаний я также давать не буду!".
Я не отрицал, что хорошо стреляю и имею оружие, но требовал улик, изобличающих мои преступные намерения. Поскольку такие улики отсутствовали, я отвечал только на четкие вопросы типа: "Где вы были в такое-то время? Знаете ли вы такого?" Как только вопросы превращались в домыслы, надуманные обвинения, я замолкал.
- Фамилии следователей помните?
- Конечно, помню. Это были три заместителя Генерального прокурора СССР. Первый заместитель - военный прокурор генерал-лейтенант Китаев, сволочь невероятная; заместитель Комочкин и заместитель Цареградский, порядочный человек и не сволочь, хотя и прокурор…
- Допрашивали в тюрьме или возили на допросы?
- Все происходило в тюрьме. Кабинет следователя был радиофицирован и наш разговор записывался на пленку в соседнем помещении.
- Следователи представились, назвав свои настоящие фамилии, или вы их знали в лицо?
- Они представились, предъявили документы… Все, как полагается…
- Кроме следователей, никто вами не интересовался за те полтора года?
- Дважды ко мне в Лефортово приезжал Г. М. Маленков. Советовал дать некоторые показания, чтобы облегчить собственную участь. На самом деле он пытался выяснить, знаю ли я, где находится секретный архив отца.
- Боялся компромата?
- Разумеется. Он ведь, как я уже рассказывал, в ЦК вопросами репрессий ведал. Вполне возможно, что у отца хранились документы, огласка которых могла бы нанести непоправимый удар не только по одному Маленкову.
- Сполна испытав жестокий и бесчеловечный режим московских тюрем, думали ли вы о тех людях, которые прошли там Дантовы круги ада с "благословения" вашего отца?