И Максимилиан стал искать встречи с молодым журналистом. Встреча состоялась. Робеспьер с сердечной улыбкой раскрыл объятия, и Камилл со слезами на глазах упал ему на грудь.
После этого они стали встречаться так часто, как позволяло время. Максимилиан убеждался, что Камилл все такой же, каким был двенадцать лет назад. Он так же легко смотрел на жизнь и был по-прежнему беспечен. Он рассказал товарищу о своем увлечении Мирабо. Теперь это уже прошло. Теперь он был очарован Барнавом. Но, кроме всего, или, вернее, больше всего, он увлекался сейчас одной юной особой, прелестнее которой не было на свете и из-за которой он был готов забыть все остальное. Обольстительницу звали Люсиль Дюплесси. Она принадлежала к хорошей семье, и Камилл уже сделал ей формальное предложение, но…
Тут Камилл чуть не заплакал от горя. Родители невесты требовали церковного брака. А кто разрешит ему, атеисту и богохульнику, издевавшемуся над святыми и обливавшему помоями священников, кто разрешит ему церковный брак? Влюбленный безбожник пошел было во все тяжкие. Он явился к кюре церкви святого Сульпиция и с сокрушенным видом стал просить благословения. Кюре усомнился в том, что перед ним добрый католик, и в благословении отказал.
Максимилиан, сочувствуя бедному страдальцу, вместе с тем едва удерживался от смеха. Слишком уж комичной была ситуация! Как-то выпутается легкомысленный Камилл из этой беды? Впрочем, познакомившись с Люсилью, Робеспьер не мог не одобрить выбора своего друга.
Бракосочетание все же состоялось. Все устроил добрый старый аббат Берардье, бывший директор коллежа Людовика Великого. Берардье взял шефство над своим прежним воспитанником, последний поклялся в будущем воздержаться от безбожия и… исповедался в своих прежних грехах.
29 декабря 1790 года в церкви святого Сульпиция при большом стечении народа произошел торжественный обряд. Свидетелями церковного брака Демулена были Бриосо, Робеспьер и Петион. Максимилиан чувствовал себя плохо и был страшно зол на своего друга, впутавшего его в эту историю. Никогда не страдая ханжеством, Максимилиан вместе с тем никогда не хвалился своим атеизмом. Ему была глубоко противна разыгрывающаяся комедия и показное смирение Камилла. В особенности вознегодовал он, когда жених, якобы потрясенный трогательной проповедью Берардье, стал выдавливать из себя слезы.
- Не плачь, лицемер, - сердито прошипел он на ухо размякшему Демулену.
Вскоре после свадьбы счастливый супруг возобновил свои выпады против духовенства, но теперь они стали много яростнее и сильнее, чем были прежде.
События, связанные с женитьбой Камилла, немного встряхнули Максимилиана и отвлекли его от обычных повседневных дел. Дела эти между тем осложнялись, приобретая характер, явно угрожающий завоеваниям демократии.
Борьба в Учредительном собрании достигала своей кульминации. Революционные действия народа 5–6 октября 1789 года не могли не повлиять на настроения буржуазной Ассамблеи и на ее состав. Прежде всего потеряла былое значение крайняя правая Собрания. Многие ее члены перестали посещать заседания, а лидеры пустились в "бега". Уже непосредственно после октябрьских событий эмигрировали Мунье и Лальи-Толлендаль; позднее покинули страну такие вожаки правой, как аббат Мори и Казалес. Одновременно значительно подались вправо конституционалисты - Лафайет, Байи, Ле-Шапелье, Сиейс и их единомышленники. Главным лидером конституционалистов стал Мирабо, вступивший в тайные связи с двором. Получая крупные деньги из королевской казны и добившись той пышной роскоши, о которой он всегда мечтал, Мирабо, по существу, рассчитывал на возможность удержания Франции в рамках либерального конституционно-монархического режима; себе лично при этом он стремился обеспечить главенствующую роль в новом государстве крупных собственников.
Большая часть левой Учредительного собрания во главе с Барнавом, Шарлем Ламетом и Дюпором постепенно скатывалась на все более умеренные позиции. Левые часто и много шумели на заседаниях, щеголяя демократическими фразами; Барнав неоднократно схватывался в жарких стычках с Мирабо, вызывая аплодисменты толпы; однако, по существу, во всех важных вопросах триумвират и связанные с ним группировки объединялись с конституционалистами, создавая этим более или менее устойчивое большинство Собрания, проводившее вполне определенную и недвусмысленную политику. И - характерная деталь: едва успел сойти со сцены Мирабо, который умер, истощенный дебошами и оргиями, в начале апреля 1791 года, как его место в Собрании тотчас же занял "левый" Барнав.
Итак, правые и левые сближались, координируя свои планы и действия. Вследствие этого положение тех немногих смельчаков, которые отваживались защищать в Собрании права народа, стало критическим-Им приходилось вести борьбу не на жизнь, а на смерть, не видя впереди сколь-либо ощутимых перспектив.
Но они не собирались сдаваться. Робеспьер, который шел в их авангарде, призывал к стойкости и принципиальности. Теперь он чувствовал, что его слышит и одобряет революционный Париж, Париж, который становился родным и близким…
И в противовес многим другим он уже хорошо видел будущее.
- Напрасно вы рассчитываете при помощи мелких шарлатанских уловок руководить ходом революции, - холодно предрекал он торжествовавшему большинству. - Вы, как мелкие букашки, будете увлечены ее неудержимым потоком; ваши успехи будут столь же мимолетны, как ложь, а ваш позор будет вечным, как истина!..
Глава 8
Неподкупный
- А сейчас слово предоставляется записанному на очередь депутату Роберту Пьеру, - объявил с насмешливой улыбкой секретарь Ассамблеи.
- Это не мое имя, - громко говорит худощавый человек в оливковом фраке, пробиваясь под дружный хохот к ораторской трибуне.
- Не ваше? Простите, здесь неразборчиво написано… Выступать будет господин Робетспьер! - Хохот, сопровождаемый свистками и злобными выкриками, усиливается…
- Мое имя Робеспьер, - еще раз невозмутимо поправляет депутат в оливковом фраке и решительно взбирается на трибуну.
…Сколько злобы, ненависти, брани и ядовитых насмешек ему пришлось пережить за эти полтора-два года! Иногда его не допускали к трибуне, иногда устраивали обструкции. Каждый раз, когда приходила его очередь говорить, он, хотя и хорошо знал Свою речь, испытывал невыразимый страх. Но мужество побеждало слабость. О его страхе никто не догадывался. На трибуне он был неизменно спокоен.
И он говорил, говорил, говорил, разбивая своим Словом те ледяные стены, которые воздвигали вокруг него, сокрушая тех размалеванных идолов, которые стояли на его пути.
Слово было его силой, его могуществом, его славой. И слово принесло ему второе имя, созданное народом и неразрывно слившееся с ним в веках: он стал Неподкупным.
Главные законодательные акты, принятые Учредительным собранием, пришлись на время между октябрем 1789 года и июнем 1791 года.
Прежде всего мужи Собрания поспешили закрепить те успехи, которые были вырваны у абсолютизма в результате предшествующей борьбы и которые должны были юридически обосновать новое положение буржуазии. Декретируя то, что уже в версальский период установилось явочным порядком, Собрание отменило старое деление на сословия. Был упразднен институт наследственного дворянства; прежним дворянам запрещалось пользоваться родовыми титулами и гербами. Буржуазные законодатели устранили все прежние ограничения, мешавшие свободному развитию промышленности и торговли, уничтожили старые феодально-абсолютистские учреждения, в первую очередь парламенты, провели новое административное деление страны. Было ликвидировано исключительное положение духовенства. Конфискованные церковные земли объявили национальными имуществами и пустили в продажу. Церковные должности становились выборными, а священнослужителей обязали давать присягу конституции.
Все эти акты, изданные в развитие соответствующих положений Декларации прав, должны были обеспечить формальное равенство граждан перед законом.
Однако почти одновременно, в явном противоречии с той же Декларацией прав, были проведены декреты, нарушавшие даже это формальное равенство.
23 октября в зал заседаний ввели бедного крестьянина, старика в возрасте 121 года. Потомственный крепостной, он хорошо помнил век "короля-солнца" Людовика XIV, время регентства, правление "многолюбимого" Людовика XV. Все эти долгие годы, при всех блестящих правителях он неизменно стонал под ярмом крепостной неволи. Теперь, в глубокой старости, этот седобородый труженик приехал в Париж из далекой провинции, чтобы возблагодарить народ и законодателей за отвоеванную свободу. Потрясенное Собрание единодушно аплодировало старейшему сыну французского народа. Он шел нетвердым шагом, поддерживаемый своими внуками. Его усадили в кресло против председательского бюро и оказали честь, как королю: заставили надеть шляпу, в то время как депутаты с непокрытыми головами стоя приветствовали его. Старик молчал, только крупные слезы катились по его увядшим щекам. "Будьте счастливы, - сказал ему председатель, - глядя на отечество, ставшее свободным!"
Во истину трогательная картина! Законодатели, вероятно, забыли в этот момент, что всего несколько дней назад они приступили к изданию первых антинародных законов, которые должны были начать собой цепь репрессий против потомков приветствуемого ими сегодня патриарха тружеников.
Действительно, декреты, принятые Собранием в октябре - декабре 1789 года, лишали избирательных и иных политических прав всю массу неимущего и малоимущего населения страны, которое произвольно зачислялось в категорию так называемых пассивных граждан. Активными гражданами была признана лишь верхушка налогоплательщиков, составлявшая около одной шестой всего населения страны!
Вместе с тем буржуазные законодатели стремились застраховать себя от возможности новых народных выступлений. Народ вынес на себе вею тяжесть революции, довел ее до нужного предела, и достаточно! И вот 21 октября 1789 года под свежим впечатлением от недавних событий был утвержден так называемый военный закон, согласно которому муниципальным властям разрешалось применять военную силу и даже открывать огонь в случаях "незаконных сборищ".
Кроме этого закона, жители сел и деревень почти ничего не получили от Собрания. Новые постановления, правда, запрещали помещикам захваты общинных земель, однако они не касались уже произведенных выделов. Крестьянам предписывалось неукоснительное выполнение всех "реальных повинностей" впредь до их выкупа. Порядок выкупа был сложен и крайне невыгоден для крестьян, а выкупные платежи оставались настолько высокими, что превращали возможность освобождения от повинностей для подавляющей массы крестьян в чистую фикцию. В угоду предпринимателям Собрание нанесло удар и оживившемуся в эти годы рабочему движению. 14 июня 1791 года по предложению Ле-Шапелье был принят декрет, запрещавший объединение рабочих в союзы и стачечную борьбу.
Венцом буржуазного законодательства Учредительного собрания была конституция 1791 года.
Конституция торжественно провозглашала принцип верховенства нации. Высшая законодательная власть вручалась Законодательному собранию - однопалатному органу, избираемому сроком на два года. Главой исполнительной власти являлся король, назначавший министров и высших военачальников и наделенный правом приостанавливающего вето. Личность короля объявлялась неприкосновенной; ответственности перед Собранием подлежали только агенты исполнительной власти - министры. Выборы в Законодательное собрание были двустепенными, правом избирать и быть избранными как в Собрание, так и в любой другой административный или муниципальный орган пользовались лишь активные граждане. Конституция не разрешала аграрного вопроса я узаконивала рабство, существовавшее во французских колониях.
Робеспьер в течение всего этого периода выступал неизменно в одном и том же плане. Его основная мысль была предельно проста.
Он требовал, чтобы законодатели последовательно и полно применяли в конституции принципы Декларации прав, а не противоречили этим принципам буквально на - каждом шагу; чтобы новые законы, издаваемые именем свободы и равенства, не угнетали этой свободы и не нарушали равенства во благо горстки богачей и в ущерб основной массе тружеников; чтобы политические права граждан не связывали с их имущественным положением. Все его речи этого периода, - а выступал он только в 1790 году более восьмидесяти раз, - были посвящены борьбе за народные права и за улучшение жизни народа.
Не было, пожалуй, другой проблемы, которая так волновала бы Максимилиана, как всеобщее избирательное право. Он молчал, когда обсуждали и низвергали привилегии дворянства, его голоса почти не было слышно во время проведения торгово-промышленного законодательства или административной реформы. Но как только всплывал вопрос об избирательном праве, об активных я пассивных гражданах, о цензе, он тотчас же устремлялся к трибуне и готов был до исступления спорить с лидерами различных партий и группировок. Положение аррасского депутата было весьма сложным, так как поддерживали его точку зрения очень немногие; даже его верный соратник Петион расходился с ним по вопросу о цензе. И тем не менее, борясь иногда почти в полном одиночестве, Робеспьер продолжал бороться; не ограничиваясь выступлениями в Собрании, он развивал свои идеи в Якобинском клубе и в печати.
Максимилиан указывал на чудовищное противоречие между постановкой проблемы ценза в будущей конституции и высокими принципами Декларации прав, из которых конституция должна исходить.
"…Закон есть выражение общей воли, говорится в Декларации; но как это возможно, если огромное большинство тех, для кого он создается, никаким способом не могут повлиять на его, издание?.. Самодержавие народа, о котором говорит Декларация прав, - пустая формула, когда большинство этого народа оказывается лишенным политических прав, которые как раз неразрывно связаны с народным самодержавием…"
Робеспьер гневно опровергал аргументы сторонников ценза, пытавшихся доказать, что неимущие и малоимущие труженики не могут быть заинтересованы в разумном управлении государством, так как они якобы не владеют ничем, что нуждалось бы в защите и охране законов.
"…Как можно, говорите вы, предоставить все права гражданина тому, кто ничего не имеет и кому нечего, следовательно, терять. Нечего терять! Как лжив этот безумно надменный язык! Как несправедлив он перед лицом истины! По-видимому, люди, о которых вы говорите, живут среди нас безо всяких средств к существованию; иначе, если эти средства у них есть, то у них есть, мне кажется, и что терять и за что держаться. Да, эта грубая одежда, покрывающая меня, это убогое наемное жилище, в котором протекает моя мирная и уединенная жизнь, скромный заработок, на который я кормлю жену и детей, - да, я признаю, что это не земли, не замки, не экипажи; что с точки зрения роскоши и богатства это может считаться "ничем", но с точки зрения прав человека - это не ничто, а священная собственность, столь же священная, без сомнения, как и блестящие имения богачей". Не возражая против частной собственности, напротив, признавая ее священной и неприкосновенной, Максимилиан вместе с тем порицает крупных собственников и резкое неравенство состояний. Впрочем, по его твердому убеждению, это неравенство не может иметь влияния на политические и гражданские права человека.
Он возражает своим оппонентам, утверждающим, что бедняка легко подкупить и тем сделать его опасным для общества. Ведь интересы народа совпадают с интересами общества. Не без горечи напоминает он о событиях начала революции.
"…Разве богачам и важным господам обязаны вы тем славным восстанием, которое спасло Францию и вас? Разве солдаты, сложившие свое оружие к стопам встревоженного отечества, не были из народа? А офицеры, которые вели их против вас, к каким классам принадлежали они? Боролся ли тогда народ для того, чтобы помочь вам защищать его права и его достоинство, или для того, чтобы дать вам власть лишить его их? Для того ли он сверг иго феодальной аристократии, чтобы подпасть под иго богачей?"
Никто не в силах был бы оспорить справедливость этих слов. Но могли ли согласиться с ними и принять их те самые богачи, сидевшие на скамьях Собрания, против которых они были направлены?.. Однако резюме этой горячей апологии тружеников: "Интерес народа - общий интерес, интерес богатых - частный интерес" - будет огненными буквами вписано в грядущие судьбы революции.
Этими же мыслями были проникнуты выступления Робеспьера о составе национальной гвардии и о демократизации регулярной армии. Учредительное собрание провело декрет, по которому в национальную гвардию допускались только активные граждане, которые, по мысли законодателей, были единственно способными защитить основы нового буржуазного "порядка". Указав на необходимость заботиться о том, чтобы бойцы национальной гвардии не превратились в военную касту и не усвоили корпоративного духа, от которого рано или поздно может застонать свобода, Максимилиан напоминал, что в национальном гвардейце солдат должен быть слит с гражданином, ибо основная задача его - защищать завоевания свободы. Но это возможно только при том условии, если национальная гвардия будет строиться на самых широких демократических основах, если она будет иметь всенародный характер.
"…Лишить права на оружие одну часть граждан и в то же время вооружить другую - это значит нарушить принцип равенства, основу нового общественного договора, нарушить священнейшие законы природы…"
"…На каком основании, - обращается оратор к своим противникам, - вы разделяете нацию на два класса, из которых один, по-видимому, должен быть армией подавления другого, как какого-то сборища рабов, всегда готовых к мятежу? А между тем кто сделал нашу доблестную революцию? Богачи, власть имущие? Один лишь народ мог желать и совершить ее, и только он способен отстоять ее результаты… А вы осмеливаетесь предлагать отнять у него те права, которые он завоевал!.."
Революция унаследовала от старого порядка армию, весьма пеструю по своему составу. Некоторая часть солдат и офицеров набиралась за границей; существовало, например, значительное количество полков, состоящих из швейцарцев. Главной характерной чертой старой армии была резкая грань между солдатом и офицером: солдаты вербовались из третьего сословия, офицеры почти исключительно принадлежали к дворянству. Это обстоятельство казалось Максимилиану заслуживающим самого пристального внимания.
"В стране дворянство уничтожено, - говорил он, - но оно продолжает оставаться в армии… Недопустимо предоставлять ему защиту Франции. Вы заместили все публичные должности согласно принципам свободы и равенства, и в то же время вы сохраняете вооруженных должностных лиц, созданных деспотизмом". Признавая, что часть офицеров примкнула к революции, Робеспьер справедливо указывал, что в массе офицерство настроено крайне враждебно. Вместе с тем Максимилиан неоднократно выступал с требованиями об улучшении правового положения рядового состава армии и флота, протестуя против царившего здесь бесправия и традиционной палочной дисциплины. При обсуждении нового морского устава народный трибун добивался, чтобы за одинаковые преступления матросы и офицеры несли равные наказания; участвуя в прениях о характере военных судов, он настаивал, чтобы последние формировались не из одних офицеров, как это прежде имело место, а представляли смешанные комиссии, избираемые из командного и рядового состава.