Даже мы в нашем ведомстве, далеком от глобальных экономических переделок, при подготовке законопроектов или правительственных распоряжений, всегда мучались над проблемой "золотой середины". Дать печатной и электронной прессе безбрежную волю - получишь информационный террор, ограничить лишними рамками - расстанешься со свободой слова. Ошибались. И в том, что одновременно с невиданным доселе расширением прав журналистов не закладывали нормы ответственности за диффамацию, чем, пусть даже косвенно, способствовали нарастанию грязного потока "заказухи" - это подорвало доверие общественности к СМИ. И в том, что на первых порах легко попадались на удочки дельцов от демократии, обещавших открыть и раскрутить "нужные" издания: скребли им деньги по сусекам, а деляги бежали с ними проворачивать операции "купи - продай". Хотя в этих средствах по-настоящему нуждались порядочные журналисты - не охотники обивать пороги. По ходу дела мы, естественно, корректировали свою политику.
Ошибались многие. И когда люди видели, что из-за ошибки чиновника не выглядывала преднамеренность, а сконфуженно смотрели неопытность или спешка в стремлении исправлять положение к лучшему, то ворчали, конечно, но в целом относились благожелательно. "Промашки случаются даже у быка на корове Машке".
Но тут совсем иное дело. Целенаправленно работать против своей страны, по-воровски запасая пути отхода - это же смертный грех, не заслуживающий снисхождения у любого народа. Совсем выпрягся из пристойности Борис Николаевич! Я сказал Андрею, что однозначно не хотел быть в таком списке: ничего поганого вершить не собирался, бился за свободу слова в СССР и России, наживая врагов - так не мне, а всему обществу крайне необходима эта свобода. Опасался не гнева людей, опасаться надо усиления во власти чиновничьего жулья, кому независимые СМИ, будто кость в горле.
Ради того, чтобы иметь возможность защищать свободу слова, я унижался до нахождения в одной команде с некоторыми из них. Не хватало еще оказаться с ними в одном списке наемников.
Козырев, чувствовалось, не ожидал другого ответа. Договорились с ним эту тему закрыть. Мы не обременили друг друга погружением в липкую тайну и пошли гонять бильярдные шары как вольные люди.
(Предполагаю, что среди первых в этом списке был и остался, например, тот же Анатолий Чубайс. При мне он пришел в правительство трусоватым и скрытным парнем, и на моих глазах с ним скоротечно происходила метаморфоза. Сначала Чубайс - вы не поверите! - даже краснел, когда его ловили на лжи, но час от часу наглел, пер напролом, словно его прикрыли защитной броней, и все больше походил на марсианина из романа Герберта Уэллса "Война миров" - существо бездуховное, меркантильное, наловчившееся размножаться почкованием.
За последующие годы от оплодотворенного вседозволенностью Анатолия Борисовича отпочковались тысячи чубайсиков. Они, подобно личинкам саранчи, расползались в разные стороны и окрылились в кабинетах Кремля, правительства, банковского сектора, многочисленных комитетов имущественных отношений, предприятий электро- и атомной энергетики, структур нанотехнологий. И всюду за Чубайсом с чубайсиками остается ландшафт, напоминающий искореженный машинный зал Саяно-Шушенской ГЭС после аварии. Для каждого очередного российского вождя постельцинской эпохи Анатолий Борисович, как Петр Авен и еще два-три деятеля, видимо, является человеком-признаком, человеком-сигналом, прибором опознавания. Если Чубайс по-прежнему свой в Кремле, значит, и с ответчика президента летит в центр Всемирной Олигархии: "Я свой - я свой").
После устроенной мне выволочки Ельцин как бы провел между нами черту. Он перестал пускаться со мной в откровенные разговоры, при встречах, особенно на людях, держался подчеркнуто холодно. И начал цепляться по поводам и без поводов.
Я несколько раз заявил, что представляю в правительстве журналистский цех. Борис Николаевич однажды прилюдно меня оборвал:
- Это совершенно неправильная позиция. Вы должны отстаивать интересы правительства среди журналистов, а не наоборот.
У правительства какие-то свои интересы - особые, отдельные от народа? Я не выдержал и вступил в препирательство. Сказал, что у нас с Ельциным концептуальное несовпадение взглядов на место правительства в обществе. Демократическое правительство в моем понимании - это сборная команда делегатов от всех слоев населения: кто-то отстаивает интересы крестьян, кто-то - промышленных коллективов, кто-то - бизнесменов, кто-то - творческой интеллигенции, кто-то - молодежи и т. д. Команда согласовывает интересы между собой, увязывает в единую политику. Тогда это кабинет министров для народа.
А Ельцин во главу угла ставит интересы правительства, то есть обособленной группки чиновников, и вменяет мне в обязанность отстаивать их перед страной. Это уже не кабинет министров для народа, это уже попахивает хунтой.
В другой раз Борис Николаевич стал при всех выговаривать мне с издевкой, что я набрал в свое ведомство кучу работников ЦК КПСС. Это был совершенно необоснованный выпад: Ельцин переворачивал факты с ног на голову.
До конца 91-го все значительные полиграфические комплексы страны и заводы по выпуску типографского оборудования принадлежали управлению делами ЦК КПСС Профессионалы-полиграфисты были прописаны там. После национализации партийного имущества всю печатную базу пришлось брать на баланс нашего министерства.
А как ее брать без кадров? Без хорошей команды специалистов не организуешь работы полиграфической индустрии в новых огромных масштабах. Пришлось расширить техническую службу министерства и принять туда несколько толковых инженеров из бывшего партийного ведомства. С Ельциным я этот вопрос обговаривал, причем он сам тогда сказал, что полиграфисты еще меньше причастны к деятельности ЦК, чем повара и парикмахеры, обслуживающие номенклатуру. И вот теперь решил почему-то ужалить, намекая на создание мною "пятой колонны" ЦК КПСС. Да еще с победоносным видом оглядел присутствовавших.
Я опять не выдержал и ляпнул, что "пятая колонна" формируется не у меня. И что у президента двойной подход к бывшим партийным функционерам: на публике он костерит их, а сам, как никто другой, им покровительствует. Первый помощник Ельцина - бывший инструктор идеологического отдела ЦК КПСС Виктор Илюшин, вдвоем они позвали в правительство бывшего члена ЦК КПСС Виктора Черномырдина, тот позвал бывшего члена ЦК КПСС, заведующего отделом партстроительства и кадровой работы ЦК Владимира Бабичева, тот позвал других товарищей.
Получается, как в сказке про репку: мышка за кошку, кошка за Жучку, Жучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, тянут - потянут- вот и вытянут власть обратно из рук народа. Не для краснознаменной партии, а для себя, перекрашенных в другие цвета. Должна же быть какая-то последовательность в действиях Бориса Николаевича.
Он прикусил нижнюю губу и замолчал. Президент в таких случаях всегда прикусывал губу и умолкал, видимо, гася в себе ярость.
Я понимал, что негоже дерзить президенту. И не потому, что это будет себе дороже - просто есть устоявшиеся правила взаимоотношений между вождями и членами их команд. Особенно в чинопочитающей России, где даже ограбление государства считается менее тяжким преступлением, чем любая попытка перечить начальству. И где вступившего в спор с вельможей сопровождает шипение подхалимов: "Зарвался, гад!" Но постоянные ужимки Бориса Николаевича, его все более заметное лицемерие накапливали во мне раздражение. И временами оно выплескивалось помимо моей воли.
Несдержанность в ситуациях когда руководители клевали меня несправедливо, желание ответить уколом на укол частенько выходили мне боком. Но что поделать, воспитывался я в послевоенной безотцовской среде, где у сибирской обездоленной пацанвы считался главным девиз: "Хоть уср…ться, а не сдаться!", то, что вливали в тебя ранние годы, трудно вычерпать за всю жизнь.
Потерю расположения ко мне президента чутко уловила гайдаровская команда в правительстве. А от ее воли зависело финансирование министерских проектов. Раньше она не решалась вставлять палки в колеса, но тут начала отыгрываться.
Уже шел, к примеру, монтаж многокрасочных печатных машин фирмы "Вифаг" для производства школьных учебников, оставался завершающий этап. И вдруг финансирование прекратилось, хотя деньги требовались совсем небольшие. Никто не хотел что-либо объяснять. Я не стал обращаться к Ельцину, а пошел в Верховный Совет России: страну вынуждали опять заказывать изготовление своих школьных учебников за рубежом - на это надо выкладывать десятки миллионов бюджетных долларов. Окрик Верховного Совета подействовал, мы успели завершить монтаж.
В 92-м, после либерализации цен, ушлые хозяйчики бросились всеми способами разорять отечественного потребителя. Особенно старались руководители целлюлозно-бумажных комбинатов. Они сговорились между собой и начали создавать искусственный дефицит своей продукции, останавливая бумагоделательные машины и резко сокращая производство. Если еще в 89-м выпуск бумаги и картона в России составил 10,5 миллиона тонн, то в 92-м сократился до 5,7 миллиона. А отправка продукций на экспорт наоборот значительно увеличилась - за рубежом наши дельцы соревновались в демпинге.
России доставались крохи, а число независимых изданий стремительно росло. Цены на бумагу взвились до небес. Получалось так, что законом о средствах массовой информации власть способствовала развитию вольной прессы, но своей экономической политикой давила ее.
Мининформпечати подготовило проект постановления правительства о регулировании цен на бумажную продукцию. Заложили в него не административные меры, а экономические: стимулирование роста объемов производства, снижение экспортных пошлин для тех, кто обеспечил необходимой товарной массой внутренний рынок и повышение - для рвачей. Использовали пряник и кнут. Предлагаемые меры побуждали целлюлозно-бумажные комбинаты к задействованию всех мощностей и их наращиванию.
На заседании правительства атаку на наш проект постановления возглавил министр внешэкономсвязей Петр Авен. "Это антирыночный документ, - шумел он по своему обыкновению. - Предлагаю его похерить". Его коллеги по гайдаровскому призыву навалились на меня с той же претензией: нельзя государству вмешиваться в дела предпринимателей.
Предварительно я заручился поддержкой авторитетных экономистов-рыночников, членов Верховного Совета России, и упросил их поприсутствовать на заседании правительства. Они пришли, опрокинули аргументы необольшевичков и приняли мою сторону. "Розовые мальчики" побаивались влиятельных депутатов: осерчают и могут поднять вопрос об отставке реформаторов. С большим скрипом, но все же правительство одобрило наш проект. Постановление приняли. Я чувствовал себя именинником. Но, как говорится, рано пташечка запела.
Клерки из правительственного аппарата постарались замотать это постановление, превратить в документ-невидимку (не по собственной же инициативе!).
Да, оно вроде было, но в то же время его для исполнения не существовало - ни для министерства экономики, ни для таможенной службы, ни для других структур. Его, как и предлагал Авен, действительно похерили. Так в бюрократическом болоте топили неугодные кому-то решения.
Зато вскоре гайдаровская команд протащила свое, "рыночное" правительственное постановление № 495 об экономической защите периодической печати и книгоиздания. Под претенциозным названием шла сплошная беллетристика, не сразу бросался в глаза ключевой пункт: министерству Авена (для маскировки к нему пристегнули два побочных ведомства) поручалось привлечь коммерческие кредиты "под гарантию Правительства Российской Федерации на сумму до 150 млн. американских долларов для закупки печатных сортов бумаги и картона".
Уж это-то постановление за подписью Гайдара не пошло, а прямо-таки поскакало вприпрыжку по всем инстанциям. Плевать на стимулирование роста производства, вот он истинный стимул - живые деньги. Они, как бодрящий поток, с откатами и перекатами.
Наши либералы получили свое название отнюдь не из-за приверженности к свободе выбора, как это принято в иных странах.
Они так кличут друг друга за свое поклонение Либеру - древнему богу распущенности и опьянения. В праздники Либералии в старые-престарые времена обожатели этого бога распоясывались до крайности, устраивая шабаши. И очень любили приносить в жертву козлов. В обстановке разнузданности свершались пьяные зачатия.
Праздник Либералии для наших современных грехопоклонников - это долгоиграющие реформы по рецептам "Бнай Брита". Гуляния почти два десятилетия сопровождаются массовым приношением в жертву козлов. А козлами или быдлом либералы-аморалы считают беззащитное российское население.
Плоды угарно-пьяного зачатия в постсоветской экономике видны теперь на каждом шагу. Сказывается это и на состоянии целлюлозно-бумажной отрасли, которая производит сегодня продукции в два раза меньше, чем в 89-м году. Россия обладает четвертью лесных ресурсов планеты - 82 миллиардами кубометров. США имеют всего 23 миллиарда. Мы экспортируем за год целлюлозно-бумажной продукции на полтора миллиарда долларов (в основном дешевую целлюлозу), а США - на 16 миллиардов. Швеция, где леса в 30 раз меньше, чем у нас, ежегодно зарабатывает на экспорте целлюлозно-бумажной продукции около 11 миллиардов долларов. Даже безземельная Япония оставила нашу страну далеко-далеко позади.
Смешно сказать, но бумаги и картона Россия покупает за рубежом больше, чем экспортирует, ежегодно затрачивая на это около 2 миллиардов долларов.
Весь мир укрупняет предприятия лесопромышленного комплекса, чтобы поднять уровень переработки древесины, а наша страна и здесь не сворачивает с курса "Бнай Брита" на дробление экономики. Опасны для власти олигархов большие рабочие коллективы, которые всегда могут дать ей по сопатке. Частные компашки добивают оборудование, смонтированное еще в догорбачевские времена, и гонят за границу кругляк. Зато с карликов российским чиновникам проще дань собирать. Это отрасль близка нам, кто делает газеты, журналы и книги. Потому и остановился на ней подробнее. С помощью Ельцина гайдаровская команда все плотнее брала правительство под контроль. Стычки с ней участились - не буду занимать ими время читателей. Скажу только, что стало тошно ходить на заседания кабинета министров, и в Кремль обращаться с отстаиванием каких-либо идей с каждым разом становилось все бесполезнее. Президент завел машину бнайбритских реформ и, сидя где-нибудь в стороне с удочкой иди ружьишком, только прислушивался к шуму мотора: нет ли перебоев?
Впрочем, создание правового и даже экономического фундамента вольных средств массовой информации тогда больше зависело от Верховного Совета, чем от правительства и даже Кремля. Так распоряжалась властью старая конституция. Мининформпечати это учитывало. Сначала у меня были славные отношения с большинством членов парламента и самим Хасбулатовым.
Портились они помимо моей воли - на меня падали и тень соратничества с Ельциным, которого все больше ненавидели депутаты, и беспочвенные подозрения в причастности к выработке экономической политики Кремля. (Не мог же я кричать вместе с ампиловцами: "Банду Ельцина под суд!", находясь в этой "банде", хотя бы для выполнения задач, поставленных журналистской профессией). Больше всего ссорили нас со спикером и его командой телевизионщики да газетчики, порой сами того не желая.
Я прервал разговор о Хасбулатове, чтобы сделать крайне важные отступления. И увлекся. А между тем позиция Руслана Имрановича со товарищи сыграла большую роль в определении места средств массовой информации в зарождающемся государстве Россия. Вспомнить об этом для завершения разговора о нервозной поре, мне кажется, будет полезно.
13
В декабре 91-го наше министерство представило на утверждение Верховного Совета свой проект закона о средствах массовой информации. Возглавлял группу разработчиков проекта мой заместитель, юрист Михаил Федотов. Подготовленный документ, на первый взгляд, мало чем отличался от Закона СССР о печати. Но дьявол всегда таится в деталях. Парламент Советского Союза, где верховодили партократы, вымарал из того закона многие детали - статьи, предоставляющие широкие права журналистам. Мы вернули дьявола на место - проект получился более радикальный, учитывал новую политическую ситуацию.
Представлять изделие Мининформпечати в Верховном Совете было поручено Михаилу Федотову как квалифицированному юристу, способному укачать правоведческой демагогией супротивников-верхоглядов. Он храбро сражался, но в шуме и гаме не сумел торпедировать ряд вредных поправок. Генеральный прокурор России Степанков, например, продавил в закон норму, позволявшую его и остальным репрессивным службам требовать от журналистов безо всякого суда раскрывать конфиденциальные данные об источниках информации. ("Кто слил вам сведения? Подайте нам этого сукина сына на растерзание - иначе начнем проводить в редакции обыски"). Другая поправка устанавливала запрет на использование журналистами скрытой аудио- и видеозаписи, кино- и фотосъемки. Нельзя было, не нарушая закон со всеми вытекающими последствиями, снимать и показывать митинги, бесчинства ОМОНа. А пожелаешь зафиксировать на камеру взяточника в момент получения денег, сначала испроси у него дозволения.
Были еще поправки. Закон приняли со всеми этими запретиловками.
У председателя комитета по средствам массовой информации, члена Президиума Верховного Совета России Вячеслава Брагина мы собрались обсудить провальную ситуацию. Брагин успел побывать замредактора районной газеты, долго служил первым секретарем Бежецкого горкома и Центрального райкома КПСС города Калинина. По биографии вроде партократ, а на деле оказался человеком самых твердых демократических убеждений. Вместе со своим комитетом он активно боролся за министерскую редакцию закона.
- Пойдем к Руслану Имрановичу, - сказал мне Брагин. - Посоветуемся, как исправлять положение. Он, мне кажется, политик с прогрессивными взглядами.
Хасбулатов поворчал на нас за то, что мы обленились и не поработали предварительно со всеми парламентскими фракциями - теперь вешаем проблему на него. А ему и без нас есть чем заняться. Но посоветовал: надо погнать в прессе волну недовольства, а я должен уговорить Ельцина отказаться подписывать закон о СМИ с "вредными" поправками, утвержденными Верховным Советом. Тогда закон придется вернуть на переутверждение. Здесь его постараются принять заново без поправок. Тогда формалистикой власть еще не болела.
Погнать волну особого труда не составило. И с Ельциным у меня получился удачный разговор. Правда Борис Николаевич посомневался: вето он наложит, а депутаты возьмут да и преодолеют его. Президент не желал ссориться с Верховным Советом из-за каких-то, как ему казалось, пустячных поправок. Я сказал ему, что в парламенте найдут возможность безо всяких дискуссий проголосовать за первоначальный вариант закона. Он согласился.