Многое в дивизии изменилось. На другую должность ушел комдив Илья Федорович Дударев. Дивизию принял полковпик Степан Макарович Черный. Начальник политотдела подполковник Игнатий Григорьевич Мазуркевич доложил, что полки готовы к наступлению.
Деловую часть беседы мы закончили быстро. Я убедился, что политический отдел здесь работает дружно.
- Ты меня не сопровождай. Дел у тебя много. Сам проеду в полки, встречу старых друзей, посмотрю, как готовятся к наступлению, - сказал я Мазуркевичу.
В одном из батальонов нашел майора Михаила Трофимовича Полтавца, теперь уже секретаря дивизионной партийной комиссии. Он вместе с парторгом ставил задачу коммунистам. С горечью узнал, что лучший в дивизии замполит полка Володя Вырвич тяжело рапен в голову, отправлен в госпиталь, и, видимо, надолго.
Заехал я и в медсанбат, к майору Шапошникову. Этот энергичный, веселый, отлично знающий свое дело человек всегда вызывал у меня симпатию. А раненые в нем души не чаяли. Борис Васильевич встретил меня своей неизменной улыбкой. Обнялись.
- Сколько лет, товарищ полковник, сколько зим...
- Да не так уж много. А впрочем, на войне иной раз и день месяцем кажется.
Предаваться воспоминаниям не было времени, и я сразу приступил к делу.
- Раненых повидать хочу. Поговорить.
В тесной комнатушке, отведенной для тех, кто уже "малость подлатался", нас сразу засыпали вопросами:
- Как на фронте, товарищ полковник?
- Гоним фрица?
Объяснил обстановку, рассказал, что корпус готовится к новым боям.
- Товарищ полковник, у нас вчера тут неприятность вышла. - Это говорил высокий солдат, с повязкой на шее. Я насторожился.
- Мы вот четверо два раза к майору ходили. Просим: отпустите, здоровые уже. Я парторг, а рота в бой пойдет...
- Погоди, погоди, - перебил его Шапошников. - Здоровых всех выписали.
Раненые загудели:
- Не всех...
- Мы разве барышни?
- С прыщом из санбата не выпустят!
- Ты, Борис Васильевич, вот что сделай, - предложил я. - Посмотри еще раз всех и реши персонально: кого можно и нужно - отпусти, а кого нельзя - лечи.
Несколько человек сразу же направились на последнюю перевязку. Пожилой боец, сунув под кровать палку, тоже поспешил к выходу. Он явно старался показать, что ему наплевать на больную ногу, и тихо бурчал себе под нос:
- Правильно. Хватит сачковать, на передовую давно пора.
- Стоп, - перехватил его Шапошников. - Вам, Мамыкин, рано о передовой думать. И вам, Никитин, тоже.
Невысокий солдат с марлевой чалмой на голове сморщился, как от зубной боли:
- Доктор, в бою раны сами заживают, а тут дойду окончательно. - Он быстро повернулся ко мне. - Товарищ полковник, замолвите словечко. Вы же меня знаете.
Из-под белой повязки глянули на меня серые, со знакомой озорнинкой глаза. И тут же всплыло в памяти: танковая атака на батальон Ходырева, черные остовы сожженных машин врага, засыпанный землей окоп и человек, медленно встающий из него, как из могилы. Сержант Никитин. Боевой комсомольский вожак. Тот самый, которого, по его словам, пули стороной облетают.
- Это как же ты сюда попал?
Никитин хитровато сощурился.
- Товарищ полковник, пуля же, она - дура. Я ей визитную карточку: "Так, мол, и так, сержант Никитин Николай, молодой, пежепатый". А она клац по черепку - будь здоров. Без понятия пуля.
Я посмотрел на улыбающегося Шапошникова.
- Может быть, выпишем?
Борис Васильевич покачал головой. Улыбка пропала.
- Рано.
- Ничего не поделаешь, - развел я руками. - Слово врача - закон.
- Все равно сбегу, - серьезно сказал Никитин.
- Брюки отберу - не сбежишь, - усмехнулся Шапошников.
...Ночью проходила перегруппировка частей корпуса. Утром следующего дня мы пошли в паступление. Оборону врага приходилось буквально прогрызать, каждую пядь земли брали с боем. Проскуров (ранее там располагался штаб немецкой группы армий "Юг") -крупный железнодорожный узел, и противник принял все меры, чтобы удержать его.
В штабе корпуса, как говорят, "дым стоял коромыслом": непрерывно звонили телефоны, сновали посыльные, штабные офицеры, с воспаленными от бессонных ночей глазами, выкрикивали в телефонные трубки срочпыо указания. И над всем этим кажущимся хаосом царил Бондарев. В решительные минуты он буквально преображался.
Нельзя было не восхищаться его четкими, умными приказами, быстрой реакцией на изменение обстановки. В самые критические моменты Бондарев не терял хладнокровия, не утрачивал чувства юмора. Вот и сейчас, едва я пошел в штаб, он, прикуривая от полусгоревшей папиросы, вдруг спросил:
- Никита Степанович, ты обедал?
- Нет еще.
- И не будешь обедать. Подтяни пока ремешок. К Стенину поедем, в шестьдесят восьмую. Что-то у них не клеится.
Через некоторое время с НГ1 68-й гвардейской стрелковой дивизии мы уже изучали в бинокли немецкие позиции, расположенные вдоль железной дороги. За ними лежал Проскуров. Город хорошо просматривался. Его улицы были забиты машинами, артиллерией.
- Один хороший удар - и город наш, - сказал Бондарев, отрываясь от бинокля.
- А чем бить-то? - недовольно спросил генерал-майор В. Ф. Стенин.
Мне был понятен этот вопрос командира дивизии. Дважды его бойцы штурмовали позиции врага, и оба раза атака захлебывалась. Не хватало людей, артиллерии и других средств усиления.
Командир корпуса нахмурился.
- А вы не нервничайте, генерал, - сказал он, делая ударение на каждом слове. - Сил мало - хитростью возьмем.
Бондарев отлично знал природу боя, повадки противника. Это почти всегда помогало ему принимать верные решения, Не ошибся он и на этот раз, решив попытаться прорвать немецкие позиции ночью, внезапной атакой во фланг.
На правом фланге, там, где железнодорожная насыпь круто поворачивала влево, был небольшой, но густой лесок. К нему примыкала глубокая серповидная балка. Туда, как только стемнело, по указанию Бондарева был переброшен один полк. А батальон Героя Советского Союза Ильи Андрейко скрытно зашел еще глубже, чуть ли не в самый тыл противника.
Все действия дивизии были согласованы с соседями.
В час ночи над насыпью вспыхнули осветительные ракеты, темноту прошили светляки трассирующих пуль. Грянуло мощное "ура" - батальон Андрейко пошел в атаку.
Бой длился недолго. Вскоре вспышки выстрелов переместились па окраинные улицы Проскурова.
- Зацепились, - облегченно вздохнул Бондарев. - Теперь дело пойдет веселей. Поедем домой, пусть Стенин сам хозяйничает, - лукаво подмигнул он мне.
С утра действительно дело пошло веселее.
Прибыл офицер связи от Стенина.
- Генерал просит "огонька". Просит самую малость. Немцы на волоске держатся.
- Будет огонек! - уверенно сказал Бондарев.
Я поехал к гвардейским минометчикам. Их накануне придали нам. Реактивные установки заняли позиции в лощине, за высотой, покрытой мелким кустарником. С этой высоты Проскуров был виден как на ладони. Командир - моложавый, подтянутый офицер - посетовал:
- Снарядов в обрез. Полтора-два залпа. Больше не натянем.
- Куда привязались? (Я имел в виду место залпа, эллипс рассеивания.)
- А вот к тому муравейнику. - Он указал на юго-западную окраину Проскурова.
Я поднес к глазам бинокль. Скопление техники, масса солдат, и все это в каком-то беспорядочном движении. Точно, вроде муравейника. А по шоссе из Проскурова, на запад, вытянулась длинная колонна.
- Действуйте.
Со свистом рванулись к небу снаряды-ракеты "катюши". И пошло перекатываться эхо. Всю окраину затянуло клубящейся пылью, дымом. Где что - не разберешь...
К вечеру 25 марта во взаимодействии с соседями Проскуров полностью очистили от врага. Конечно, в удачном завершении операции была не только наша заслуга. Отличились части 127-й стрелковой дивизии полковника И. П. Говорова, 304-й дивизии подполковника М. М. Музыкина. Хорошо действовали летчики, танкисты, артиллеристы. Успеху способствовал и тот стремительный удар по врагу, который нанесли соединения 107-го стрелкового корпуса 1-й гвардейской армии (командир корпуса генерал-майор Д. В. Гордеев) севернее и северо-восточнее Проскурова.
После упорпых боев выдалось короткое затишье. Мы собрались у радиоприемника. Курили, вслушивались в далекие орудийные раскаты. Залпы гремели не за окном. Их принесли радиоволны. Это Москва салютовала доблестным войскам, взявшим Проскуров. Нам салютовала!
В приказе Верховного Главнокомандующего отмечались все дивизии корпуса, отличившиеся при взятии Проскурова, но особенно радовало, что моя родная 2-я гвардейская воздушнодесантная дивизия стала "Проскуровской".
Отгремели последние залпы салюта. Я вышел на крыльцо и увидел инспектора политотдела корпуса подполковника Вороновича. Его я искал с самого утра. Хотелось узнать, как дрались десантники из 2-й гвардейской (он был там во время боя). Воронович доложил обстановку в дивизии, назвал рубежи, которые она сейчас занимает. Потом воскликнул:
- Какие люди, Никита Степанович! Как воюют! Особенно один сержант..^ Немцы на третьем этаже пулемет установили. Бьют по перекрестку. Комбат Ходырев - вы его помните, невысокий такой, шепелявит немного - к солдатам. "Кто снимет?" А этот сержант, голова у него вся перебинтована, просит: "Можно мне? Я, говорит, в партии иедавпо, мне доверие оправдать надо". И пошел. По водосточной трубе, как кошка, залез па третий этаж. Связку гранат - р-раз! Был пулемет - и нет. Герой!
Смутная догадка шевельнулась у меня в голове.
- Как фамилия сержанта?
- Никитин.
В этот же вечер, переговорив по телефону с пачподивом Мазуркевичем, я переключился на медсанбат. Трубку взял Шапошников.
- Борис Васильевич, как там мой знакомый поживает? Да, сержант Никитин, - спросил я, чувствуя, что сейчас расхохочусь.
- Удрал, - мрачно ответил Шапошников.
- Без брюк? - уточнил я, уже не сдерживая смеха.
- Сестра смалодушничала. Поверила парню, отдала обмундирование, - последовал еще более мрачный ответ.
Всю эту историю я рассказал Бондареву. Под конец добавил:
- Вот, суди сам. Ходырев к награде Никитина представил, а Шапошников требует наказать. Как быть?
Бондарев только посмеялся: дескать, дело ясное.
К КАРПАТАМ
Итак, Проскуров был взят. Части корпуса закрепились южнее и юго-западнее города, немного привели себя в порядок. Настроение у солдат было боевое, однако приказа продолжать наступление пока не поступало.
Перед взятием Проскурова и в ходе боев я неоднократно бывал в своей 2-й гвардейской воздушнодесантной дивизии.
Гвардейцы-десантники в те дни воевали крепко, умножая славу воздушнодесантных войск. В их составе сохранилось много ветеранов, прошедших большой и трудный путь. Ветераны скрепляли, цементировали соединение, вносили в боевой коллектив тот порыв и ту энергию, которые присущи всем десантникам.
- Загорать нам здесь до лета, пока пополнения не дадут и дороги не просохнут,- сказал как-то начальник штаба В. И. Шуба.
Я согласился с ним. Все развезло, в оврагах шумели потоки, украинский чернозем размяк. На дорогах море воды. Подвоз боеприпасов и продуктов затруднился настолько, что мы перестали надеяться на автотранспорт. Авторота подвоза перешла на волов.
Однако "загорать" не пришлось. Вскоре нас с Андреем Леонтьевичем вызвали на фронтовое совещание руководящего состава. Проводил его новый командующий фронтом Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. На эту должность он был назначен 1 марта. Прежний командующий генерал армии Н. Ф. Ватутин 28 февраля во время поездки в войска был тяжело ранен украинско-немецкими националистами.
Совещание продолжалось недолго. Командующий фронтом коротко подвел итоги боев, резко отчитал двух генералов за низкий темп наступления. Потом сообщил:
- Ставка приказала прижать немца к Карпатам. Нужно перерезать его коммуникации, чтобы заставить питать одесскую группировку немцев через Балканы.
Командующий фронтом поставил задачи армиям, отдельным соединениям, указал сроки готовности.
В штабе 1-й гвардейской армии, куда мы заехали но дороге в корпус, нашу задачу уточнил генерал-полковник А. А. Гречко. Опершись ладонями о крышку стола, он говорил:
- В первую очередь поймите сами и разъясните подчиненным, что распутица мешает не только нам, но и врагу. Гитлеровцы не верят, что мы можем пойти в наступление, не ждут удара. Пусть же распутица станет нашим союзником. Наше наступление будет неожиданным. А это уже половина победы.
Гречко помолчал, словно давая нам время осмыслить услышанное.
- Теперь - практически... Главная ставка на наиболее боеспособные полки. Это раз. Особое внимание обратите на укрепление рот и батальонов. Это два. Сами понимаете, что им придется чаще всего действовать самостоятельно. И в-третьих, ни в коей мере не растягивайте тылы.
Домой мы вернулись, настроенные на боевые дела.
Прорвать оборону юго-западнее Проскурова удалось сравнительно быстро. После короткого артиллерийского налета наши солдаты ворвались на передний край, с ходу взяли вторую траншею. Как и предполагалось, наш удар для немцев оказался совершенно неожиданным. Из показаний первых же пленных стало очевидным: немцы считали, что, пока не просохнут дороги, никаких активных действий не будет.
Части корпуса наступали "скользящим фронтом", двигаясь на юго-запад. Наступление развивалось успешно. В Смотриче взяли около пяти тысяч различных немецких машин. Никогда не забуду эту картину: дороги па десятки километров забиты автомашинами, тягачами, повозками. Штабные автомобили сожжены или взорваны. А остальные - целехоньки.
Наших бойцов опьяняла победа. Многим казалось; что мы вот так, не останавливаясь, и будем гнать немца чуть ли не до самого Берлина.
У некоторых солдат, да и у офицеров, появилось этакое пренебрежительное отношение к врагу. Мне доложили, что в отдельных подразделениях неохотно окапываются: да что там, дескать, все равно вперед пойдем.
Очень опасно недооценивать противника. Сегодня он бежит до выгодного рубежа, а завтра может собраться с силами и нанести удар. Так оно, кстати, и вышло под Чортковом. Но об этом ниже.
В тот же день я переговорил с начподивами, политработниками корпуса. Поставил задачу: уберечь солдат от шапкозакидательских настроений. Противник еще силен, хитер и коварен. Пусть коммунисты, бывалые бойцы побеседуют с молодыми воинами, объяснят, какая глубокая пропасть лежит между смелостью и безрассудным ухарством. Легкость победы должна не опьянять, не ослеплять бойца, а настораживать.
Сам побывал в нескольких подразделениях, поговорил с солдатами. Надо сказать, правильно мы поступали, объявив войну шапкозакидательству. Командиры и бывалые солдаты поддержали нас, вспоминали случаи нелепой гибели друзей, пренебрегавших элементарной осторожностью.
К вечеру так намотался, что казалось, и шага больше сделать не смогу. Ноги гудят. Добрался до избы, когда уже совсем стемнело. Только пистолет из-за голенища сапога вытащил (я носил его так по старой десантной привычке) - вбегает шофер Григорий Микляев:
- Товарищ полковник, танки!
Гляжу, а его дрожь пробирает. "Эх, думаю, Гриша, Гриша, раньше ты посмелее был, из любой передряги выход находил". (Какой-то надлом в Микляеве произошел после ранения.)
Но таким напуганным я его видел первый раз.
- Какие там еще танки? - спрашиваю.
- Немецкие, товарищ полковник. Десятка три, никак не меньше. За оврагами.
Послал офицера проверить. Все верно. Деревеньку, в которой находился штаб корпуса, рассекают неглубокий овраг и заболоченная речушка. Вот за ним и расположилась какая-то приблудная немецкая танковая часть.
Верно, одна из тех, что в корсунь-шевченковский котел не попала. Жгут гитлеровцы костры, греются. Драться нам с ними нечем. Вся артиллерия впереди. Мы, считай, в глубоком тылу.
Я - к Бондареву.
- Андрей Леонтьевич, танки в селе.
Тот выслушал, махнул рукой:
- Черт с ними! Через овраг они ночью не полезут. А мы к утру меры примем или уйдем потихоньку.
Вернулся к себе в избу, а под окнами уже шумок. Солдаты, узнав, что опасность нависла, любопытствуют, как начальство на это реагирует. Серьезное положение или нет.
- Вася, будь добр, дай воды горячей, - кричу. Бриться буду.
Вышел во двор, окатился до пояса холодной водой, потом в избе у окна с бритвой пристроился. И занавеску отодвинул.
После Гриша рассказывал. Увидели солдаты со двора мой намыленный подбородок, повеселели: "Комиссар бреется,- говорят,- потом чай пить будет. Выходит, все в порядке".
Рано утром, в самую дрему, подошел истребительно-противотанковый полк, скрытно выдвинулся к самому оврагу. За оврагом дотлевали костры. Гриша, как бы в отместку за свой ночной страх, сложил узловатый кукиш, ткнул им в сторону оврага, сплюнул:
- Накось, выкуси. Сейчас дадим тебе жару.
После первых же выстрелов гитлеровцы засуетились. Ответили огнем. Наши артиллеристы били точно: несколько танков сразу же вспыхнули, остальные отошли из села.
В те дни произошло событие, о котором я до сих пор вспоминаю с горечью. Но прежде чем рассказать о нем, попытаюсь коротко воссоздать общую обстановку, сложившуюся на нашем участке фронта. К 30 марта, в результате согласованных действий войск 1-го и 2-го Украинских фронтов, 1-я танковая армия врага была охвачена нашими соединениями в районе Чемеровцы, Дунаевцы, Студеница. В котле оказалось десять пехотных, девять танковых, моторизованная, артиллерийская дивизии гитлеровцев. Однако окружение не было сплошным. Мер по усилению как внешнего, так и внутреннего фронта окружения своевременно не приняли. Неудовлетворительно велась разведка. Особенно непрочным оказался внешний фронт, в полосе 18-го гвардейского стрелкового корпуса. Это соединение, состоящее всего из двух дивизий, обороняло участок протяженностью в тридцать пять километров. И когда противник нанес удар в районе Подгайцы, корпус отошел на юг к Днестру.
Окруженная группировка врага, сконцентрировав войска на узком участке фронта, пробивалась на запад, в общем направлении Чортков, Букач. Тут наряду с другими частями находилась и 309-я стрелковая дивизия, которую лишь накануне переподчинили нашему корпусу.
Эта дивизия занимала оборону на правом фланге, а я с утра поехал на левый, во 2-ю гвардейскую воздушно-десантную дивизию. Комдив полковник С. М. Черный доложил обстановку. Она оказалась угрожающей: противник сосредоточивал танковые силы. Правда, я не особо беспокоился за положение дел в 309-й. Командовал ею опытный, энергичный генерал-майор Дмитрий Феоктистович Дремин. Дивизия не раз отличалась в боях.
С НП 2-й гвардейской в первые же минуты пребывания мне пришлось наблюдать контратаку врага. Группа немецких танков выкатилась из-за соседнего леска и направилась в сторону наших войск. Впереди, настороженно поводя стволами, шли несколько королевских "тигров". Полковник Черный рассказал, что рядом с дорогой, по которой идут танки противника, замаскирована самоходная артустановка СУ-152. Неожиданно "тигры" повернули прямо на самоходчиков. Расстояние быстро сокращалось. Семьсот метров... шестьсот... пятьсот... Мы все волновались за судьбу артиллеристов. Нервничал и полковник Черный.