Официальный Мадрид встретил британского посла прохладно, хотя и был соблюден предусмотренный церемониал. На всем пути в Королевский дворец посла сопровождал эскорт мавританской кавалерии. Церемония вручения верительных грамот состоялась в тронном зале, знаменитом своими фресками Тьеполо. Франко, его министры, епископ Мадрида, военные высокого ранга, гражданские чиновники. Все, как положено. Франко был корректен, но не больше. После подробной беседы с каудильо - возвращение в посольство. Никакой личной встречи, хотя, как было известно британскому послу, Франко часто и подолгу беседовал с послами держав "оси" и нейтральных стран.
Когда возвращались в посольство, временно размешенное в отеле "Ритц", что на бульваре Кастельяно, переименованном в Авениду Генералиссимуса Франко, посла сопровождали не только почетный эскорт, но и крики "Гибралтар для Испании". "Крики, которые я буду слышать не раз в последующие два года", - запишет в своих мемуарах Хор.
П. Престон, в своей монографии "Три Испании", увидевшей свет в 1999 г., приводит слова Серрано Суньера, сказанные им в беседе с послом Италии: "Франко, имевший менталитет скорее военного, нежели политика, был плохо подготовлен для той трудной диалектической игры, которую ему навязали немцы". Но Суньер, ставший 16 октября 1940 г. министром иностранных дел, сменив на этом посту англофила Бейгбедера, к тому же имевшего любовницу-англичанку Розалинду Пауэр Фокс, был неправ. Франко блестяще справился с этой ролью.
12 июня 1940 г., когда до падения Парижа оставались считанные часы, Франко и Бейгбедер скрепили своими подписями декрет, объявлявший Испанию "невоюющей стороной".
Испания воспользовалась поражением Франции для достижения определенных целей. 14 июня испанские войска оккупировали Танжер.
19 июня испанское правительство направило в Берлин меморандум, где допускалась возможность вступления в войну, "если это окажется необходимым". В качестве предварительной платы за участие в войне Мадрид требовал передачу Испании Гибралтара, французского Марокко, части Алжира, включая Оран, и расширения испанских колоний в Африке. В надежде на молниеносное завершение войны Франко было утратил привычную осторожность. В донесении Риббентропу 20 августа 1940 г. Шторер высказал предположение, что "министр иностранных дел рассматривает вопрос об участии Испании в войне как практически решенную задачу".
Но Франко все же сумел уклониться от вступления в войну. Это отчетливо проявилось осенью 1940 г., когда Берлин особенно на это рассчитывал.
К этому времени план захвата Гибралтара германской армией был полностью разработан. От Испании требовалось одно - разрешить двадцати немецким дивизиям, включая танковые, пересечь полуостров. Гибралтар должен пасть 10 января 1941 г. Место встречи - городок Эндай, что на границе Испании и Франции.
11 октября 1940 г. за несколько дней до встречи в Эндае герцог Альба телеграфировал Франко: хотя он не присутствовал на последней сессии Палаты общин, т. к. она была секретной, и до сих пор не имеет текста выступления премьер-министра, его друзья, члены Палаты, сообщили ему, что Черчилль, касаясь Испании, заявил, что он желает поддерживать добрые отношения с этой страной и помогать, как это возможно, ее восстановлению, прибавив, что она занимает место, которое ей соответствует как великой средиземноморской державе. И далее слова самого Черчилля: "Нет другой страны в Европе, которая больше бы нуждалась в мире, продовольствии и содействии в процветании, в торговле, как Испания, недавно вышедшая из опустошительных последствий гражданской войны. Как в дни войны за независимость, интересы и политика Великобритании являются единственной основой независимости и единства Испании". Это известие укрепило намерение Франко уклониться от предложенного Гитлером плана.
Франко намеренно опоздал на час на встречу с Гитлером. "Я должен прибегнуть ко всякого рода ухищрениям, и это одно из них. Если я заставлю Гитлера ждать, он будет психологически подготовлен с самого начала", - разъяснил Франко сопровождавшим его офицерам, привыкшим к его педантичной точности.
Гитлер и Риббентроп, теряя терпение, ходили по платформе. Но когда Франко показался в двери вагона, первое, что он увидел, была улыбка на лице фюрера. Позднее Франко в течение долгих часов, пока длилась беседа, был свидетелем "смены выражения лица Гитлера", как он вспоминал 15 лет спустя. Перед салоном-вагоном в окружении военных, громко славивших его, он держался очень прямо, высоко подняв голову, с грозным видом. Когда же вошли внутрь, лицо Гитлера изменилось, стало спокойным, мирным и улыбающимся. Это показалось Франко весьма театральным.
После взаимных объятий Франко произнес длинную речь, заверив своего собеседника, что "Испания ввиду ее тесной духовной связи с державами "оси" занимает ту же позицию, что и Италия прошлой осенью", т. е. невоюющей стороны. Гитлер ответил, что рад впервые видеть каудильо лично, хотя мысленно часто был рядом с ним во время гражданской войны. Но теперь его заботит настоящее. Англия терпит поражение, но она еще не готова смириться. Надо помешать Англии завладеть Средиземным морем и Северной Африкой, а для этого необходимо лишить ее Гибралтара. От Испании требовалось немедленно заключить соглашение об объявлении войны Англии, и Франко ответил, что этот план захвата Гибралтара задевает чувство испанского национального достоинства: крепость должна быть взята самими испанцами. Для этого испанская армия должна быть обеспечена современным вооружением, тяжелой артиллерией и транспортом. Нужно время, к тому же зимой покрытые снегом и льдом горы затруднят продвижение танков. Не вся Испания на стороне "оси", далеко нет. Не надо забывать уроки истории - восстание против Наполеона.
Гитлер, как вспоминал Франко, спросил, "полагает ли он, что война будет долгой?", на что Франко ответил, что "не сомневается в этом ни в малейшей степени, и поэтому, хотя он и верит в победу Германии, Испания не в состоянии вступить в борьбу, не разрешив прежде многих проблем, в первую очередь, снабжения населения продовольствием… Но Гитлер как в озарении все твердил, что победа будет очень скоро".
Как вспоминал позднее Франко, "фюрер не был удовлетворен встречей, что было естественно". Еще бы: ведь это было его первое крупное дипломатическое поражение.
И на этой встрече, как заметила Дж. Ашфорд Хаджес, автор книги "Психологический портрет диктатора", проявился "глубокий нарциссизм этих людей, до этого никогда не встречавшихся лицом к лицу. Оба верили, что, как минимум, были избраны Богом для выполнения своей миссии на земле и были, по крайней мере, реинкарнацией самого Мессии. Гитлер идентифицировался с Третьим Рейхом, в то время как Франко - с "Родиной"".
Но в этот раз, когда Франко говорил о том, что не вся Испания на стороне "оси" и напомнил о восстании против Наполеона, в понятие "Родина" он чуть ли не впервые включил и "вторую" столь нелюбимую им Испанию, или "Анти-Испанию", как он предпочитал ее называть. Но это было скорее исключение. Перед угрозой германского нашествия, одержимый желанием во что бы то ни стало сохранить свою власть, он готов был иногда поступиться и своими пристрастиями". Позднее У. Черчилль заметил: "Они (испанцы. - С. Я.) не хотели, чтобы иностранные армии ступали по их земле. Хотя по своей идеологии эти мрачные люди были нацистами и фашистами, они предпочитали обходиться без иностранцев. Франко полностью разделял эти чувства и умело их направлял".
Рузвельту вскоре стало известно об Эндайской встрече прежде всего от своего агента Р. Мэрфи, срочно вызванного с юга Франции в Вашингтон. Отвечая на вопрос, какова же позиция Испании в настоящем и предсказуемом будущем, Мэрфи пересказал Рузвельту слова Ф. Лекерики, посла Испании при правительстве Виши: "Если бы немцы проявили настойчивость, мы не могли бы им противостоять. У нас не имелось ничего, что могло бы противостоять 10 немецким дивизиям, но мы удержали их дипломатией".
Впоследствии американская дипломатия высоко оценила позицию, занятую Испанией в Эндае. В январе 1945 г. посол США в Испании К. Хейс, покидая Мадрид в связи с завершением своей дипломатической миссии, в беседе с директором политического департамента МИД Испании X. Доуссинаге сделал признание, что "если бы он был испанским политиком в 1940, 1941 и 1942 гг., то он проводил бы в основном германофильскую политику, т. к. это было единственным способом избежать германского нашествия". Что касается Германии, то, по мнению К. Хейса, она "совершила три грубых ошибки, которые помешали ей выиграть войну.
1. Не состоялось вторжение в Испанию в июне 1940 г., дабы запереть Гибралтар.
2. Не была доведена до конца кампания на Севере Африки, что не позволило соединить там все ее войска, чтобы запереть Суэц.
3. Ее [Германии] нападение на Россию".
Но это была не единственная помощь, оказанная союзникам, как полагали в Мадриде.
Однако встреча в Эндае имела и другие последствия. В августе 1949 г. немецкий еженедельник "Frankfurter Illustrierte" опубликовал статью "Когда Гитлер решил напасть на Россию?". В статье говорилось: после того, как Франко отбыл, Гитлер, выходя из салон-вагона, сказал Кейтелю: "В прусской армии этот Франко не поднялся бы выше унтер-офицера". В связи с этим автор статьи заметил: "Фюрер забыл, что он сам в прусской армии не поднялся до чина унтер-офицера, оставаясь ефрейтором". Далее автор статьи ссылается на доклад полковника Ф. Фалькенштейна, входившего в руководство O.K.W.: "Переговоры между фюрером и Франко по вине последнего ограничились соглашением о сотрудничестве в области экономики". Эта фраза, по мнению автора статьи, поставила точку в грандиозном плане "Изабелла и Феликс" как основополагающего в войне против Империи: "Его сменил "План Барбаросса" - план нападения на Россию…
Той же ночью по пути во Флоренцию Гитлер окончательно решился на войну против Сталина". Автор статьи ссылается на исследование Петера де Мендельсона, посвященное анализу документов германского генштаба: "В этот день, 30 октября 1940 г., в документах впервые появился термин "Ostfall" ("Бросок на Восток")". Эта дата не расходится с показаниями Геринга на Нюрнбергском процессе, хотя место принятия решения указывалось иное - Берхтесгаден. И вывод автора: "Завершающий удар по Англии откладывался до грядущего сокрушения СССР". Чего, как известно, не произошло.
На исходе войны Гитлер в кругу своих единомышленников не раз поговаривал о том, что каковы бы ни были качества испанского солдата, Испания, учитывая ее нищету и неподготовленность, оказалась бы скорее тяжким бременем, чем приобретением; документы свидетельствуют, что он неоднократно пытался в 1941–1942 гг. побудить Франко вступить в войну.
Уже после окончания Второй мировой войны консервативная "Stockholms Tidningen" за 21 и 27 октября 1945 г. опубликовала три письма Гитлера Муссолини: он не утратил надежду и после встречи с Франко добиться своей цели.
20 ноября 1940 г. он настаивал: "Испания должна быть немедленно вовлечена в конфликт… для того, чтобы "запереть Средиземное море"". Эту тему он продолжил и в письме от 22 ноября: "Срочная необходимость, чтобы испанское правительство и каудильо как главнокомандующий приняли решение о вступлении в войну". В письме от 31 декабря 1940 г. - та же тема. Испания его беспокоила. "Франко изменился и отвергает сотрудничество со странами "оси". Я боюсь, что Франко совершает величайшую ошибку в своей жизни. Рассматриваю как сумасшедшую саму идею получать сырье от демократий как своего рода вознаграждение за то, чтобы остаться в стороне от конфликта". Гитлер выразил сожаление таким решением Франко, т. к. "отданы все распоряжения о пересечении границы 10 января и атаки на Гибралтар в начале февраля". "Очень огорчен этим решением Франко, т. к. не соответствует той помощи, которую мы - Вы, Дуче, и я, предоставили ему, когда он оказался в трудной ситуации". Об этом свидетельствуют и другие документы.
В письме от 6 февраля 1941 г. Гитлер убеждал Франко, что вступление Испании в эту войну было задумано вовсе не исключительно в интересах Германии и Италии и что "в том случае, если Германия и Италия потерпят поражение, тогда всякое будущее для сегодняшней национальной и независимой Испании окажется невозможным".
Накануне встречи в Бордигере 12 февраля 1941 г., когда Франко единственный раз в жизни был в Италии, Муссолини получил послание Гитлера, где тот просил вернуть "испанского блудного сына". Но Франко не поддавался на уговоры. По словам Франко, "они говорили совершенно дружески обо всем". Он убеждал Муссолини, что "Испания, как и прежде, хочет сотрудничать со странами "оси" и внести свой вклад в дело окончательной победы. Однако Испания испытывает самый настоящий голод и в военном отношении совершенно не подготовлена".
В результате беседы у Муссолини сложилось определенное мнение, и он написал Гитлеру, что Испания не в состоянии вступить в войну.
Возвращаясь из Бордигеры, Франко навестил в Монпелье Петэна и попросил его помочь Испании в том случае, если Гитлер односторонне примет решение ввести войска на территорию Испании. Но Петэн посоветовал лишь не гневить Гитлера. Переговоры с Муссолини приободрили Франко, а неудачи Италии в Греции окончательно укрепили его нежелание ввязываться в войну.
В Берлине была уже известна позиция, занятая Франко в Бордигере. 22 февраля Риббентроп, которому было поручено осуществление "испанской операции", доложил, что Испания не готова вступить в войну на стороне Германии. 26 февраля это сообщил Гитлеру и сам Франко. Он вновь заверил Гитлера в своей преданности, горячо одобрил план нападения на Гибралтар, но в то же время категорически настаивал на том, чтобы в этой операции принимали участие только испанские войска, оснащенные германским оружием. А на это было необходимо время. Гитлер, получив письмо Франко, разразился бранью: возмущаясь его "неблагодарностью", он называл его "трусливым дезертиром". В дело попыталась вмешаться германская разведка. Шеф германских нацистов в Испании Томсон еще в 1940 г. установил связь с подпольной политической хунтой, которую возглавлял подполковник Тардучи. Тардучи был фалангистом и считал себя обойденным и неоцененным по "заслугам". В руководящую группу хунты входили почитатели нацизма - журналист Патрицио Каналес и Хосе Антонио Хирон. Политическая программа хунты копировала нацизм. Хунта была связана с генералом Ягуэ, который также считал себя обойденным. Хунта обратилась к Томсону с просьбой помочь устранить Франко. В обмен Тардучи обещал вступление Испании в войну на стороне Германии. Каналес позднее утверждал, что хунта готова была убить не только Суньера, но и самого Франко. Зимой 1941 г. адъютант Ягуэ донес на своего генерала, и хунта прекратила свою деятельность. Франко не принял никаких мер против заговорщиков, ограничившись личной беседой с Ягуэ. И это в то время, когда редкий день в Испании обходился без казни республиканцев, вся вина которых состояла в их убеждениях.
Ссора среди своих не была опасна для режима, но все же не благоприятствовала активной военной политике.
Отказ от вступления в войну все же не означал изменения в направлении вектора испанской внешней политики. Несколько дней спустя после донесения Риббентропа Гитлеру в Мадрид прибыл полковник Уильям Дж. Донован, нередко выполнявший деликатные поручения Рузвельта и в недалеком будущем ставший директором Управления стратегических служб США, этого прообраза ЦРУ. Все его попытки встретиться с Франко не увенчались успехом - по обоснованному суждению П. Престона, из-за интриг Серрано Суньера. Сам же Суньер, принявший Донована 28 февраля, с уверенностью сказал: "Надеемся и верим в победу Германии в этом конфликте".
Успехи Германии на севере Африки, в Югославии и Греции произвели на Франко такое впечатление, что он утратил свою привычную осторожность: выступая 17 апреля 1941 г. на открытии Высшей военной школы, он разъяснил: "Мир - это всего лишь подготовка к войне, и война - нормальное состояние человеческой природы".
В донесениях Шторер вновь и вновь возвращался к конфликту Суньера с генералитетом. Этот конфликт, по мнению германского посла, носил не только персоналистский характер: военные возмущались тем, что Суньер был и министром иностранных дел, и генеральным секретарем фаланги, и шефом правительственной и партийной прессы, и членом Национального совета. Конфликт углублялся и из-за расхождения во взглядах - Суньер советовал немедленно вступить в войну. Так или иначе, Суньеру завидовали и одновременно презирали его. Даже в ближайшем окружении Франко его презрительно именовали "куньядисимо" (от испанского слова "куньядо" - шурин).