Выходим из леса и натыкаемся на перекресток. Поток беженцев со всех направлений стекается сюда и превращается в настоящее людское море. Слева за холмом - деревня под названием Аренсдорф. В соседних с нею полях рвутся снаряды. У нас нет ни минуты передышки. Неутомимо катят вперед тяжело груженные крестьянские подводы. Мы облепляем их, словно пчелы мед. Перед нами дорожная развилка. До Мюнхеберга 22 километра. Слева дорога, ведущая на Берлин.
Крестьяне стоят у заборов в садах по обе стороны дороги и с трагическим выражением на лице наблюдают за отступлением. Их жены со слезами на глазах раздают нам кофе, который мы жадно поглощаем. Мы продолжаем идти вперед, ни на минуту не останавливаясь на отдых. С каждым километром мы все больше удаляемся от ужаса и смерти. У нас сильно натерты ноги, и мы испытываем жуткую боль при каждом шаге. Лямки вещмешков сильно врезаются в плечи. От усталости мы едва стоим на ногах.
Восходит солнце, прогоняя туман с лугов. Мы останавливаемся у старой церкви в Хассенфельде. Полдень. Звонят колокола. По дороге все так же спешат беженцы, вперед катят телеги и машины. У Гейнца осталось немного шнапса во фляге. Мы втроем по очереди прикладываемся к ней, спиртное неприятно обжигает горло. Медленно идем дальше. Придорожный указатель показывает: до Литцена 16 километров.
Мимо нас проезжает трактор с дымящимся котлом на прицепе. От упоительного запаха горячей еды у нас текут слюнки. Поток беженцев на дороге немного рассосался, все разбрелись по проселочным дорогам. Нам надо где-нибудь остановиться на ночлег и поесть. Лучше всего для этой цели подойдет какое- нибудь крестьянское подворье, которого мы пока нигде не видим. Мы со Штрошном и Гейнцем несем оружие по очереди. Наконец мы приближаемся к пункту нашего назначения. Останавливаемся у высохших деревьев, я сажусь в подлеске на землю и вытягиваю ноги, которые, как мне кажется, горят от потертостей. Мне хочется остаться здесь навсегда и никогда больше не встать.
Унтер-офицер Веертс снова поднимает нас. Мы понятия не имеем, что ждет нас впереди. Осторожно подходим к крестьянскому подворью и останавливаемся возле сарая. Брошенные машины санитарно-дезинфекционного подразделения стоят на опушке леса. Садимся на землю и смотрим в небо.
Стягиваю сапоги с моих многострадальных ног. Подошвы ног белы, как у покойника, и сплошь покрыты волдырями. Решаем заночевать здесь, но для этого нам нужно устроить спальные места. Мы роем ямы, наподобие могил, и выстилаем их принесенной из сарая соломой. Целое отделение берется чистить картошку, в котле уже варится полсвиньи.
Время тянется ужасно медленно. Собираемся приступать к обеду, когда во дворе останавливается автомобиль командира полка. К нам подходит лейтенант.
- Всем привести себя в порядок!
Аккуратно натягиваю на больные ноги сапоги. Строимся. Сзади - наши ямы и варящаяся в котле свинья. Низколетящие самолеты с грохотом пролетают над верхушками деревьев, обстреливая деревню, пока мы стоим в зарослях папоротника и ждем нового приказа.
Идем по дороге, стараясь держаться ближе к деревьям. К нам прибывает пополнение. Это фольксштурм и пожарные, которых наспех собрали и вооружили. Их взгляды из-под касок исполнены воодушевления. Они входят в огонь, мы же хотим выйти из него. Удастся ли нам это?
Начинается гонка, гонка на время по лесным тропам и открытым полям, через пустоши и песок, гонка наперегонки со страхом. Другие солдаты где-то подготавливают оборонительные рубежи, на новые позиции выдвигается зенитная артиллерия, на бой с врагом мчатся танки. Мы же, напротив, отступаем.
Скоро еще одна деревня, Демнитц. Жители подходят к нам и нерешительно спрашивают нас, стоит ли им сбежать. СС идет из дома в дом, собирает мужчин, которые должны надеть форму СС на деревенской площади, затем быстро приведены к присяге и посланы вперед.
Сегодня день рождения Гитлера…
Скоро мы выходим на главную дорогу, ведущую на Берлин. Ноги болят меньше, чем на лесных тропах и проселочных дорогах. Мы поневоле превратились в пехотинцев и должны выбраться из западни. Продвигаемся длинными колоннами под деревьями по обеим сторонам дороги. Туго набитые боеприпасами карманы шинелей бьют по коленям при каждом шаге. Я несу автомат сержанта, который идет без вещмешка. Каждые полчаса мы меняемся, по очереди неся то панцерфауст, то автомат. Отстаю, будучи не в силах идти дальше.
Красивая гостиница стоит у поворота дороги. Солдаты занимаются упаковкой архива. Я прошу воды и с радостью утоляю жажду. Чувствую себя немного бодрее. Пару минут отдыхаю и спешу дальше. Товарищи из моей роты отдыхают в лесу. Троих нет.
Вражеские самолеты подожгли лес. Подлесок потрескивает и горит, от дыма начинают слезиться глаза. Мимо мчатся грузовики, поднимая облака пыли. Деревья вспыхивают снова. В горле горит, язык распух и еле двигается. Прекратится ли когда-нибудь эта мука? Из леса доносятся автоматные очереди. Русские. Неужели все было напрасно?
Мы то бежим, то идем, выбиваясь из сил. Легкие сжимает удушье. Мы не осмеливаемся бросить вещмешки и оружие.
У нас последний шанс вырваться из окружения. Мы бежим. Темнеет. Где-то вдали стреляют из автоматического оружия.
Мы наконец прорвались. Позади слышны винтовочные выстрелы. Грузовики остановились. В небе деревьями висят сигнальные ракеты Вери. Брешь закрыта, окружение завершено, у нас больше не осталось сил. Мы можем лишь ползти. Я иду буквально на цыпочках. Хочется упасть замертво. Закончится ли когда-нибудь боль?
Пересекаем железнодорожное полотно. В небе позади нас повисает сигнальная ракета. Мы спасены.
Мы находимся в Беркенбрюке. Звук наших шагов эхом отражается от пустых и унылых зданий. То здесь, то там в домах появляется свет и встревоженные жители подходят к окнам.
Мы отдыхаем на перекрестке, присев на ступени маленького магазина. Лунный свет играет на наших усталых лицах. Лейтенант о чем-то разговаривает с командиром полка. Испытываю сильный голод, поскольку мы не ели с прошлой ночи.
На дорожном указателе надпись: до Литцена 48 километров. Теперь мы и впрямь пехотинцы.
Нам приказано отправиться в Рауэн на торговую базу. Товарищи берут стоящие возле домов ручные тележки, Гейнц выбирает тачку. С благодарностью сгружаем наши вещи в кучу и идем выполнять приказ. Полусонные, бредем по дороге. В небе висит призрачный лунный диск.
У тачки ломается колесо, и нам снова приходится все нести на себе. Слезы гнева выступают на моих глазах. Неужели все так неудачно получается? Я возвращаю Веертсу его автомат и остаюсь со Штрошном. Остальная часть роты идет дальше, их оружие блестит в лунном свете. Мы остаемся одни. Нам теперь все равно.
С правой стороны от нас располагаются несколько вилл. Проходим в открытые ворота и поднимаемся по ступеням. Двери закрыты, и звонок не работает. Кладем вещи и снимаем сапоги. Чиркаю спичкой. Из сада раздается крик:
- Гасите огонь! - Приближается какая-то фигура. Гитлерюгендовец. Нам отпирают дверь, и мы входим.
Виллы пусты, и их заняла рота истребителей танков гитлерюгенда. Пока мы осматриваем кухню, ребята выносят нам хлеб и стаканы, наполненные солодовым напитком. Выходим наружу и молча едим. Мы никогда не ели с такой жадностью. Мы едим и едим. Наконец, прикончив весь хлеб, успокаиваемся.
В прачечной стоят бадьи с водой. Мы садимся в них и охлаждаем натруженные ноги. Лунный свет серебрит комнату.
Затем мы идем наверх, где в одной из комнат положены тюфяки, набитые соломой. Мы ложимся на них и тут же засыпаем. Ребята входят и уходят, они в сущности такие же дети, как мы сами. Все говорят, что американские самолеты сбросили листовки, в которых просят нас держаться. Они скоро подойдут, чтобы нам помочь. Но я больше ни во что не верю.
Тихий звук голосов доносится до нашего слуха. Крепко сжимаю заряженное оружие, словно это может спасти меня, как тонущего соломинка. Засыпаю окончательно.
Суббота, 21 апреля 1945 года
Дом дрожит и сотрясается. Дребезжат стекла. Мы возвращаемся в суровую действительность. Яркие лучи утреннего солнца светят в окна. Повсюду суетливо бегают парни из гитлерюгенда. Хватаем вещи и пулей выскакиваем на улицу.
Дорога запружена беженцами, подводами и автомобилями. Нам с огромным трудом удается двигаться в этом море хаоса. Над деревней вздымаются ввысь языки пламени и клубы дыма. Повсюду неописуемая суматоха.
Перед нами блестит серебряно-серая лента автодороги Берлин - Франкфурт-на-Одере. Военная полиция тщетно пытается упорядочить движение колонн, в то время как бойцы фольксштурма и гитлерюгенда наспех сооружают оборонительные позиции с обеих сторон автодороги. Войска заполоняют обочины автодороги, по которой двигаются загруженные сверх меры автомобили. Мы безуспешно пробуем остановить хоть один.
Подъем, спуск, и вновь перед нами расстилается лента автодороги. Мосты разрушены, а туннели замаскированы, но ситуация на дороге неизменна, что делает путешествие по ней очень утомительным.
У моста на дороге стоит штабс-фельдфебель, регулирующий движение. Автодорога взорвана, и транспорт вынужден ехать в объезд. Старший сержант занят, за его спиной на мосту стоит новенький велосипед.
Я вскакиваю на велосипед, и вместе с бегущим за мной Штрошном уезжаю на нем. Подъезжаю на велосипеде к следующему мосту, бросаю ранец на землю и жду. Какой-то солдат ремонтирует командирский мотоцикл. Стоящий рядом с ним гражданский клянет войну. Энергично качу назад. Штрошн встречает меня довольной улыбкой - он где-то нашел большую палку салями. По шоссе разбросаны пустые сигаретные пачки и обертки от шоколада. Приношу ранец с моста и еду на велосипеде к Штрошну. Дальше едем вдвоем. С вещами ехать тяжело, катим практически на ободах, но все равно движемся вперед быстрее, чем прежде. Справа от нас небольшой город. Вижу закрытую заправочную станцию на автодороге, а чуть дальше взорванный мост. От взрыва сорваны крыши соседних зданий. Штрошн слезает возле заправочной станции. Я быстро сую кусок колбасы в рот, энергично жую и еду в деревню. Она называется Петерсдорф. Ее жители уже эвакуированы. Мужчины в форме фольксштурма строят перед школой. Крайсляйтер, тоже в форме, проходит вдоль шеренг, пересчитывая людей. Мужчины молчат, поскольку они в строю, и поэтому никто не может подсказать нам, как добраться до Рауэна.
Еду назад. Иногда в окне появляется и так же быстро исчезает чье-то перекошенное от страха лицо. Солдаты отступают по автодороге к Берлину. Грузим вещи и едем дальше. Нам трудно преодолевать на велосипеде крутые насыпи возле разрушенных мостов. Тогда мы меняем тактику. Один из нас проезжает, взяв вещмешок другого, два километра, отмеченные верстовыми столбами по обе стороны автодороги, а затем ждет, когда подойдет второй. Затем меняемся. Таким образом, мы продвигаемся быстро, оставляя за собой один верстовой столб за другим.
Справа внизу видим несколько зданий, где девочка пасет коров. Мы спрашиваем у нее дорогу. Это - Рауэн. Следуем по лесной тропе, пока не въезжаем в деревню, из которой уходят ее обитатели. Мы спрашиваем их о нашей роте, но никто не видел ее. Прислонив велосипед к забору на перекрестке, заходим на ферму, чтобы найти воду, но колодца нигде нет. Штрошн выходит на улицу. Когда я подхожу к воротам, то вижу там двух лейтенантов. Они обращаются ко мне и приказывают немедленно отправляться в Фюрстенвальде и явиться в казармы Гинденбурга. Один из них берет наш велосипед. Чувствую себя совершенно разбитым. Штрошна нигде не видно. Лейтенант указывает на мой автомат и говорит, что он ему срочно необходим. Мне нужно спешить. Кипя от злости, отправляюсь в путь. Хочется орать от досады. До сих пор нам везло. Мы убежали от русских, но для чего? Два лейтенанта отправляются сначала вперед, затем разворачиваются и возвращаются.
Жителям раздают оружие, а на деревенской площади возводят баррикады. Оба лейтенанта исчезли. Знак у въезда в деревню гласит: "Фюрстенвальде - 12 километров". Я разворачиваюсь и возвращаюсь, чтобы пробовать отыскать транспорт, чтобы добраться до Фюрстенвальде. Возвращаюсь на крестьянский двор и ставлю ранец перед навесом. На улице стоит колонна с соломой для казарм в Фюрстенвальде, сопровождает ее штабс-фельдфебель. Быстро хватаю ранец и вскакиваю в последнюю подводу. Все остальное неважно, главное, что мне не придется идти пешком. Мимо проходят наспех сколоченные роты. Все теснятся на автодороге, солдаты и гражданские, мальчики и старики. Большинство без какого-либо оружия. Эта армия отчаяния идет тихо, серой, утомленной массой. Глухо звучат шаги. Царству смерти не видно конца.
Подвода вот-вот тронется, а я пытаюсь успокоиться, ощущая себя одиноким и покинутым. Не хочется думать о грустном, но от этих мыслей никуда не деться. Со мной нет товарищей, с которыми я успел сродниться, пройдя тяжелейшие испытания, и вот только что потерял своего лучшего друга.
Обоз отправляется в путь. Я оглядываюсь назад. Должно быть, я брежу. Из переулка выходит Штрошн без вещмешка. Я кричу ему, бросаю ранец с повозки и спрыгиваю на землю. Мы снова нашли друг друга.
Когда он увидел, что лейтенанты позвали меня, он быстро скрылся в переулке, чтобы не попасться им на глаза. Позже он нашел роту и унтера-снабженца. Рота отдыхает в лесу рядом с автодорогой, и если бы мы прошли немного дальше, то непременно нашли бы ее.
Мы возвращаемся к въезду в деревню. Солдаты из рот особого назначения с бледными сосредоточенными лицами проходят по дороге мимо нас. Начинается дождь. Мы идем дальше и вскоре выходим на автодорогу, а затем входим в лес, где находятся наши товарищи. Сбрасываю с плеч ранец и докладываю лейтенанту, который пожимает мою руку. Я вернулся в свою часть, к товарищам.
Дождь усиливается. Мы лежим на мхе, и становится очень мокро. Веертс собирает хворост для костра. Тяжелые подводы громыхают мимо по автодороге. В одной из них на секунду мелькает лицо Клабунде и тут же исчезает.
Подъезжает и останавливается автомобиль командира полка. К нему подходит лейтенант. Затем машина отъезжает, но скоро возвращается. Мы строимся, за исключением унтеров и отделения связистов из числа пожилых солдат, которые к нам присоединились. Нам приказано сдать панцерфаусты и автоматы. Кладу автомат на влажную землю перед собой и отдаю боеприпасы из ранца и карманов шинели штабс-фельдфебелю Кестеру. С нами остаются только лейтенант и штабс-фельдфебель. Командир полка уезжает, и мы строем отправляемся в путь.
Для нас в деревне готова еда, и мы под проливным дождем возвращаемся и с жадностью поглощаем жидкий, но горячий суп. Затем снова отправляемся в путь. Оказывается, что впереди дорога перекрыта русскими, которые находятся в Фюрстенвальде и в Эркнере, пригороде Берлина. Мы в растерянности. Как же нам прорываться?
Будем пробовать пройти через Шторков. Та дорога все еще должна быть свободна. Мы совершаем марш по лесным тропам на юг. Постепенно проясняется, и дождь прекращается. Делаем привал. Отдыхаем. Сидим, дрожа, на влажной земле. Струи дождя текут по лицам. Лагерь вермахта пуст. Нигде ни единого признака жизни. Двери хлопают на ветру. Возле бараков валяются кучи брошенного оружия и амуниции.
Иногда сталкиваемся с теми, кто так же осторожно, как и мы, пробирается через лес. Встречный показывает нам, как срезать дорогу. Нам не нужно идти через Шторков, мы можем пройти левее. Выходим из лесу и шагаем по полю. На развилке лейтенант отправляется на разведку. Мы лежим в траве и ждем. Затем идем дальше, совершая марш по неприметным тропам через лес, по полям и по пустынным дорогам, руководствуясь картой и компасом. Говорят, что в Шторкове уже русские танки.
Появляется хутор. Хозяева заметили нас издалека и встречают горячим молоком и кофе, когда мы переходим мост, переброшенный через ручей. Эти люди пока не затронуты войной, они выпали из поля зрения остального мира. Крестьяне приглашают нас остаться, и лейтенант беседует с ними. Мы остаемся. Заходим в сарай. Гейнц, Штрошн и я поднимаемся по лестнице на чердак. Ложимся на солому, сняв влажные и тяжелые шинели. В полу широкие щели, через которые нам виден пол молотилки. Спускаюсь во двор и мою ноги. Несколько моих товарищей чистят картошку. Из прачечной слышен запах теплой крови, там режут овцу. Девушки возвращаются с фермы, стуча по двору деревянными башмаками и неся полные ведра парного молока. Они угощают нас, и мы с благодарностью пьем его.
Блачек был в Кюммерсдорфе, оттуда сегодня вечером в Берлин отправляется поезд.
Во дворе царит оживление. Подают суп. Медленно темнеет. Из сараев слышится смех, там толстый Райникке упал с чердака на пол. Толстяк удивленно озирается. Он немного ушибся, но кости целы.
Мы выходим во двор и разговариваем с крестьянами. Здесь, в этом медвежьем углу, у них нет никаких новостей. Война их пощадила; они надеются, что им и дальше повезет. Хозяин фермы курит, попыхивая длинной фарфоровой трубкой. Зловонный дым окутывает его голову. Он клянется, что курит табак, выращенный в собственном огороде.
Над миром медленно опускается завеса ночи. Заходим в сарай и тихо карабкаемся по лестнице, чтобы не разбудить спящих. Я зарываюсь в солому. Гейнц беспокойно мечется во сне. Звездный свет проникает сквозь щели в крыше. Луч лунного света играет на лице Гюнтера. Снизу раздается самозабвенный раскатистый храп. Я вспоминаю ужасы и смерть недавних дней и прихожу в отчаяние.
Боже, в чем же смысл жизни?
Воскресенье, 22 апреля 1945 года
Нас будят еще до полуночи. Я так толком и не смог заснуть, поскольку моя форма все еще остается мокрой. Дрожа от холода, надеваю влажную и тяжелую шинель и по шаткой лестнице осторожно спускаюсь вниз. Товарищи ходят вокруг сарая. То здесь, то там мерцает слабый свет.
Полусонные, собираемся во дворе, затем тихо проходим через деревню. Где-то громко и жалобно лает собака. Идем по узкой лесной тропе. Ветви хлещут по лицу. Трава блестит от вечерней росы. Нам надо быть осторожными. Русские, возможно, уже прорвались и устроили нам новый котел, возможно, даже успели замкнуть его. Прямо на ходу жую кусок хлеба и колбасу. Перед глазами качается вещмешок товарища. Мы тихо шагаем в бесконечность.
По лесу идет узкоколейная железная дорога, и издали слышен свист паровоза. Поднимаем головы. Чувствую, как мое дыхание учащается. Это - наш поезд, наш поезд!
Лес остается позади. Ветер гуляет по полям. Издали виден красный свет семафоров и слабые огни станции. Паровоз выпускает пар и как будто дрожит от нетерпения.
Лейтенант о чем-то говорит с начальником станции. Товарный поезд идет в Берлин и должен отправляться немедленно. Залезаем в холодные вагоны и ждем, прижавшись друг к другу. Пол мокрый и холодный. Вспыхивает спичка, на несколько секунд освещая наши изможденные лица. Время от времени кто- то что-то говорит. Паровоз вздрагивает. Снаружи раздаются голоса железнодорожников. Я засыпаю.